4 декабря в вашингтонской больнице Университета Джорджа Вашингтона скончался писатель, русист, переводчик Джон Глэд.

Он родился 31 декабря 1941 года в городке Гэри (штат Иллинойс) в семье эмигрантов из Хорватии, причем хорватами были его предки и по отцу, и по матери, а кто-то из дедов успел даже поработать на строительстве Панамского канала.

"Так что я –​ Голод, – сказал мне Глэд при первой же встрече двадцать лет назад, – я Иван Голод".

А говорил он по-русски не как хорватский, а почти как настоящий русский Иван. И это было не результатом общения с русской женой Ларисой, но уходило корнями в раннее американское студенчество.

В воспоминаниях о Василии Аксенове ("Новый журнал", № 256, 2009) Глэд писал:

"Я начал заниматься русским языком, снимая студентом комнату у бывшего прапорщика Белой Армии. Помню, как в конце шестидесятых годов я играл роль Моцарта в пушкинской маленькой трагедии “Моцарт и Сальери” в домашней нью-йоркской студии Татьяны Павловны Тарыдиной, бывшей актрисы Мариинского театра. Отравленный завистливым Сальери, я мелодраматично хватался за горло перед сидевшими на складных стульях бывшими офицерами бывшей Белой Армии и бывшими власовцами, которые смотрели на меня с не меньшим удивлением, чем я на них.

Вашингтонским отделением русского Литературного фонда дирижировала в ту пору Елена Александровна Якобсон, и на собраниях Литфонда, если вы стояли сзади, видны были лишь лысины да ослепительно белые волосы. В восьмидесятые годы еще были живы эмигранты первой волны. Теперь этих людей, с их экстраординарными судьбами, уже нет, а белизна их волос перекинулась на меня".

Оцените, с какой простотой и изяществом пишет по-русски Джон Глэд. Он и разговаривал так же – не торопясь, не повышая голоса, с ленцой. Себя не навязывал, но и встреч не избегал. Любил и умел шутить, в известных литературных фигурах видел и смешное, и драматическое, создавая удивительно полноценную атмосферу общения. Так беседуешь только со своим соотечественником – гуляя не одними проспектами, но закоулками и чердаками.

Помню, как, посмеиваясь, Глэд рассказывал о советских злоключениях брежневской поры, когда ему перестали давать въездную визу, а его невесту Ларису не выпускали в Америку. На дворе был 1978 год. И вот в одно прекрасное утро звонит его пожилая мать.

– Приезжай! Я все придумала.

– Что, ты, мамочка, придумала?

– Приезжай немедленно, я все расскажу.

Джон вздохнул и приехал на другой конец города.

– Ну, что?

– Твоя мама все придумала. Ларису из Москвы не выпускают в Вашингтон?

– Да, мамочка. Ты же отлично это знаешь.

– Так вот слушай меня внимательно. Лариса немедленно едет в аэропорт и покупает билет до Парижа. А там пересаживается на вашингтонский рейс!

Большую часть своей жизни Джон Глэд занимался русской литературой ХХ века. Университет Мэриленда ничуть не лучшее место, где славист может посвятить себя изучению российской эмиграции, но тут сказался глэдовский талант в выборе и повороте темы: установив в аудитории кинокамеру, он стал приглашать всех сколько-нибудь значимых писателей 1970-80-х годов и вести с ними продолжительные интервью – о судьбе, о литературе, о разногласиях, обо всем, что в ту пору было остро и горячо. В результате получилась целая книжка интервью, мимо которой пройти невозможно, – "Беседы в изгнании". Причем Глэд застал еще и первую волну эмигрантов – Игоря Чиннова, Юрия Иваска, Романа Гуля, Андрея Седых, да и записывал не только живущих в Америке, но и приезжавших из Франции и Германии – Синявских, Горенштейна, Зиновьева, Горбаневскую.

При всей простоте этого замысла, никому до него не пришла в голову мысль включить киноаппарат. О чем Глэд больше всего жалел, когда годы спустя обратился к кафедре русской литературы Мэрилендского университета (той самой, которую он много лет возглавлял), что не сохранилась одна-единственная запись – с Сергеем Довлатовым.

Очень ценна глубиной и охватом большая глэдовская монография, итоговая для него, – Russia Abroad: Writers, History, Politics (Hermitage & Birchbark Press, 1999), существующая, к сожалению, только по-английски. Я имел честь и удовольствие быть редактором справочно-библиографической части этой работы и могу сказать, что для 1999 года эта книга была максимально выверена с фактологической стороны.

Но к выходу этого 700-с-лишним-страничного труда Глэд уже чувствовал, что эмигрантская тема в литературоведческом плане для него отходит на второй и даже на третий план. Исчерпанной казалась и работа переводчиком: из-под его пера вышли английские переложения "Черной книги" Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга, "Колымских рассказов" Варлама Шаламова, прозы Аксенова, стихов Николая Клюева.

Его теперь больше интересовали вопросы теоретические и экзистенциальные. Результатом этого стала совместная с Борисом Хазановым книга, возникшая из переписки через океан, – "Допрос с пристрастием" – беседы об историко-философском смысле изгнания, о его духе.

И следующим логическим для Джона шагом оказалась тема евгеники. На двенадцать языков переведена его самая шумная книга "Будущая эволюция человека: Евгеника ХХI века". Есть и московское издание.

Это единственная книга Джона, которую я, к стыду своему, так и не удосужился прочесть.

Придется теперь открывать, зная не только предысторию, но и – финал.