230 лет назад, 31 мая 1786 года, в Париже был оглашен приговор суда по делу о королевском ожерелье. Эта история в свое время взбудоражила всю Европу и, по общему мнению, приблизила революцию. Между тем важнейшие обстоятельства этого сюжета покрыты тайной по сей день. Распространена легенда, что следы пропавшего ожерелья следует искать в Крыму и его похитительница по сей день пугает отдыхающих в "Артеке" в виде приведения. Но так ли это на самом деле?
Продолжение истории, начало читайте здесь.
Французский литератор Луи Бертрен, которого судьба с детства связала с Крымом, живо интересовался историей полуострова и собирал любопытные сведения о своих соотечественниках, в разное время и по разным причинам поселившихся там. Однажды пожилая француженка поведала ему, что в Крыму доживала свой век графиня Жанна де Ламотт.
Вскоре он услышал от гончара-армянина в Старом Крыму другой поразивший его рассказ:
Здесь жила госпожа Гаше, бывшая французская королева, укравшая, кажется, какое-то ожерелье у себя на родине. Я был еще совсем маленьким, и она часто звала меня к себе, чтобы поиграть при солнечном свете с огромным бриллиантом на золотой цепочке, которую она крутила перед моими глазами. Я был восхищен и жмурился от этого блеска… Когда она умерла, а умерла она здесь, и ее начали раздевать, чтобы омыть тело по здешним обычаям, то заметили на ее плечах следы двух слабо различимых букв.
А потом в Гурзуфе, сидя под платаном, "где Пушкин написал, кажется, несколько своих лучших стихотворений", он услышал от татарина:
В нескольких верстах отсюда, в Артеке есть дом, где жила госпожа Гаше, женщина, укравшая у своей королевы прекрасное ожерелье. Когда она умерла, на ее спине обнаружили две большие буквы.
Бертрен загорелся желанием раскрыть тайну некогда знаменитой похитительницы королевского ожерелья. В том, что здесь кроется тайна, он не сомневался. Бертрен пишет, что он "проникся серьезностью по отношению к этим удивительно сочетающимся между собой свидетельствам трех людей разной национальности, разного уровня воспитания, живущих в разных точках Крыма, которые однажды без всякой задней мысли, не сговариваясь, рассказали мне об одном и том же событии, происшедшем в эпоху, когда, повторюсь еще раз, Крым в основном заселяли беззаботные греческие рыбаки и татары".
Мысль о том, что все версии рассказы исходят из одного источника, ему почему-то не пришла в голову. Впоследствии в своем сочинении о приключениях графини в России он напустил в этот сюжет дополнительного тумана. А в 1882 году в "Русском архиве" появились воспоминания Марии Боде, окончательно убедившие его в том, что легенда о мадам Гоше имеет реальные основания.
Писательница была дочерью Александра Карловича Боде, французского барона, который эмигрировал в Россию после революции, принял российское подданство и служил смотрителем училища виноградарства и виноделия в Судаке. В этой должности он внес огромный вклад в развитие крымского виноделия. Таинственная мадам Гоше была его доброй знакомой.
Мария Боде рассказывает, что в 1820-х годах, когда "Крым начал входить в моду", там появилась "замечательная компания, исключительно дамская", в которую входили княгиня Анна Сергеевна Голицына, баронесса Юлия Крюденер, ее дочь Юлия Беркгейм и, наконец, "самая замечательная женщина из всей этой компании, по своему прошедшему, была графиня де Гоше, рожденная Валуа, в первом замужестве графиня де Ла Мотт, героиня известной истории ожерелья королевы".
А в 1889 году "Русский вестник" опубликовал "Мемуары о прошлом", подписанные псевдонимом "Ольга N". Бертрен не знал и не потрудился узнать, что автор этого опуса – довольно известная писательница Софья Энгельгардт, урожденная Новосильцева. Она пишет с чужих слов и все на свете путает:
Что касается французской революции, то несколько пожилых крымчан рассказали мне, что в третьем десятилетии этого века княгиня Голицина, в первом замужестве княгиня Суворова, обосновавшись с семьей в окрестностях Ялты, поручила воспитание своих детей одной француженке. Эта француженка прекрасно помнила все о дворе Людовика XVI в таких деталях, как мог говорить только очевидец всего этого. Все были уверены, что это эмигрантка, скрывающая свою истинную фамилию...
Достаточно сказать, что княгиня Голицына была и княгиней, и Голицыной как раз по мужу, а в девичестве носила фамилию Всеволжская. Вдрызг проигравшемуся жениху-камергеру нужны были деньги, а невесте – титул. Согласно распространенному анекдоту, который повторяет и Мария Боде, супруги расстались сразу же после венчания и ни одного дня не жили вместе. Выходя из церкви, Анна Сергеевна вручила новоиспеченному мужу портфель со словами: "Вот половина моего приданого, а я – княгиня Голицына, и теперь все кончено между нами!" У князя и княгини детей не было, второй раз замуж Голицына не выходила, внебрачных детей не завела – следовательно, и гувернантка ей была ни к чему.
Но Бертрен принимает эти свидетельства за чистую монету.
На самом деле Боде и Энгельгардт – не первые, кто писал о крымской одиссее Гаше-Ламотт. Впервые эта легенда появилась в печати в записках известного мемуариста, тайного советника Филиппа Вигеля, опубликованных первым изданием в 1856 году. Вигель писал бойко, но часто по слухам, заботясь больше о занимательности, чем о достоверности. В 1828–1829 году он служил градоначальником Керчи и, вероятно, именно там услышал историю мадам Гаше. Так что легенда, судя по всему, имеет местное происхождение, и нет ничего удивительного, что она в искаженном виде циркулировала и среди простого люда.
Вот что сообщает Вигель:
Знаменитая госпожа Крюденер около этого времени испытала также гонение правительства. Года три-четыре оставалась она в Петербурге, но учение свое мало успела в нем распространить. Под ее председательством составилось только небольшое общество мечтательниц. Главным из них и ей самой в 1823 году посоветовали выехать из столицы. В числе их была и моя любезная, устаревшая Александра Петровна Хвостова. Уведомляя меня о намерении их избрать местопребыванием южную Россию, она требовала моего совета...
В ответе моем мне вздумалось поэтизировать, в блестящем виде представить полуденный берег Крыма, который я знал только по описаниям и наслышке. Письмо мое представила Хвостова на общее суждение дамского совета. Главною распорядительницею в деле переселения была богатейшая из сих женщин, мужественная княгиня Анна Сергеевна Голицына, урожденная Всеволожская. Описание мое, как уведомляла меня Хвостова, воспламенило ее воображение; она начала бредить неприступными горами, стремнинами, шумными водопадами. Как всех на дорогу снабжала она деньгами, то в капитуле имела первенствующий голос. Как леди Стенгоп на Ливане (Эстер Стэнхоуп – английская путешественница по Ближнему Востоку. – В. А.), избрала она красивое место над морем и начала тут строить церковь и дом...
За нею скоро последовала привезенная Голицыной одна примечательная француженка. Она никогда не снимала лосиной фуфайки, которую носила на теле, и требовала, чтобы в ней и похоронили ее. Ее не послушались, и оказалось по розыскам, что это была жившая долго в Петербурге под именем графини Гашет сеченая и клейменая Ламотт, столь известная до революции, которая играла главную ролю в позорном процессе о королевином ожерелье.
"Гонения правительства", "общество мечтательниц" – о чем это?
Мадам Гаше была отнюдь не самым замечательным членом этого дамского общества. Самой выдающейся из перечисленных женщин и несомненным духовным руководителем проекта была Юлия Крюденер, о которой в популярной литературе принято писать в снисходительно-насмешливом тоне.
Но в определенный исторический момент она пользовалась исключительным влиянием на императора Александра I, а значит, и на судьбы Европы. Правнучка фельдмаршала Миниха Варвара-Юлиана Крюденер, урожденная Фитингоф, получила блестящее либеральное образование в духе французских просветителей и подолгу жила в европейских странах с мужем-дипломатом и отдельно от него. Свой род по мужской линии она вела от гроссмейстеров Тевтонского ордена и считала себя духовной наследницей рыцарей-тамплиеров. В ранней молодости (она вышла замуж в 18 лет, муж был на 20 лет старшее ее) она вела довольно нескромный образ жизни, плодом которого стал сын, воспитывавшийся отдельно и почти не знавший матери. В Париже она вращалась в литературных салонах. Ею были очарованы Жермена де Сталь и Шатобриан. В 1802 году она издала написанный по-французски эпистолярный роман "Валери", снискавший ей большую известность. Книга эта вошла в число "чувствительных" произведений, которыми зачитывается в своем сельском уединении Татьяна Ларина:
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит сон...
Густав де Линар — герой романа "Валери", который Пушкин в примечаниях к "Онегину" называет "прелестной повестью баронессы Крюднер".
В 1804 году в ее жизни происходит резкий перелом. Овдовев, она во всем блеске литературной славы неожиданно покидает Париж и увлекается католическим мистицизмом и учением моравских братьев – духовных наследников Яна Гуса. Эти искания отвечали духу времени, разочарованному рационализмом Просвещения – достаточно вспомнить кружок русских мартинистов Новикова, разгромленный Екатериной с небывалой жестокостью, немецких романтиков или "новую религиозность" тех же Шатобриана и де Сталь. Баронесса Крюденер грезит о воссоединении христианских церквей. В 1814 году она знакомится со своей поклонницей русской императрицей Елизаветой Алексеевной. На императрицу, которая читала "Валери" как раз тогда, когда в ее отношениях с венценосным супругом произошло необратимое охлаждение, беседы с баронессой произвели, по ее собственным словам, "глубокое впечатление".
Между тем острый духовный кризис переживал и Александр I. Он победил Наполеона, стал практически властелином Европы, но с горечью видел, что ход истории совершается, в сущности, помимо человеческой воли, даже консолидированной в политические союзы. Он устал от жизни и бремени власти. Его угнетал страшный грех отцеубийства, пусть пассивного. В своих поисках нового смысла жизни он постоянно читает Библию, встречается и подолгу беседует с мистиком и спиритом Иоганном-Генрихом Юнгом-Штиллингом, посещает общину моравских братьев в Германии, принимает и заинтересованно слушает английских квакеров. В своих разъездах по Европе он мог неожиданно для свиты остановиться перед захудалой деревенской церковью, призвать местного священника и долго и истово молиться, забыв о делах. "Свою темную для него душу он старался осветить самому себе чужим светом", – писал об Александре историк Василий Ключевский. Пути императора и баронессы просто не могли не пересечься.
В октябре 1814 года баронесса написала в письме к своей конфидентке фрейлине императрицы Роксандре Стурдзе, что "буря приближается" и лилиям Бурбонов суждено снова погибнуть. В конце февраля следующего года Наполеон сбежал с Эльбы и высадился на французском берегу. Пророчество сбылось. Пораженная фрейлина показала письмо императору. Тот пожелал познакомиться с баронессой. Слушая ее, Александр обливался слезами.
Результатом этого знакомства стал Священный Союз трех монархов – православного Александра, австрийского императора католика Франца и прусского короля протестанта Фридриха Вильгельма. Для русского царя это было, конечно, нечто большее, чем просто политическая коалиция. В документе, подписанном тремя монархами 14 сентября 1815 года, они обещают "как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сей святой веры, заповедями любви, правды и мира".
Впоследствии баронесса Крюденер утратила свое влияние на царя, их встречи сделались очень редкими и тайными, в петербургских салонах над ней ядовито иронизировали. Последняя, тоже тайная, встреча Юлии с Александром имела место 7 сентября 1821 года. Баронесса пыталась уговорить императора выступить в поддержку греческого восстания против владычества турецкого султана. Но в тот момент планам царя это совершенно не отвечало. Его раздражали распространившиеся в обществе призывы к крестовому походу на Царьград, рассказы о страданиях православных братьев под мусульманским игом. Он поклялся бороться с гидрой революции, где бы она ни подняла голову – в этом был весь смысл Священного Союза, этого Совета Безопасности XIX века.
Антитурецкая пропаганда Юлии Крюденер сделалась настолько назойлива, что в мае 1822 года ей было настоятельно предложено покинуть Петербург.
Именно это предписание правительства и стало причиной крымской одиссеи пожилых светских дам во главе с княгиней Голицыной, которая была главным спонсором экспедиции. В Крым престарелые "мечтательницы" путешествовали по воде в сопровождении переселенцев, главным образом немцев (иностранные колонисты в то время активно осваивали полуостров). Плавание началось весной 1824 года. По Петербургу распространились слухи, что Голицына собирается учинить в Крыму то ли "фаланстер" по заветам утописта Фурье, то ли миссию для обращения татар в христианство.
Она купила землю близ Ялты и выстроила в Кореизе усадьбу "Розовый дом", на месте которой теперь стоит Юсуповский дворец. Но проектам коммуны или миссии не суждено было сбыться. Баронесса Крюденер уже в дороге тяжело заболела, и Голицына оставила ее с дочерью в Феодосии. Почувствовав улучшение, баронесса решилась продолжить путь, но доехала только до Карасубазара (ныне Белогорск). Там Юлия Крюденер и упокоилась в декабре того же года.
Голицына и дочь Юлии Жюльетта Беркгейм много лет прожили в Кореизе. Что касается загадочной мадам Гаше, то непохоже, чтобы она разделяла убеждения религиозных дам. Всего вероятнее, она просто воспользовалась оказией и щедростью княгини. Во всяком случае, никто из мемуаристов не пишет о ее особой набожности или благочестивости.
В 1825 году княгиню Голицыну посетил польский поэт граф Густав Олизар. В своем рассказе об этом визите он упоминает и некую француженку:
В доме княгини проглядывала во всем какая-то таинственность, и сама она, неизвестно почему, одевалась в полумужской костюм... Но еще более возбуждала любопытство старая француженка, жившая при ней, в которой многие хотели видеть m-me Ламот, прославившуюся в известном процессе об ожерелье.
Похоже, уже в 1825 году дама эта была притчей во языцех. В ней "хотели видеть" мадам Ламотт. Олизар не хотел и не видел.
Энтузиаст-историк Луи Бертрен, писавший под псевдонимом Луи де Судак, хотел. Поэтому он без малейшего сомнения приводит обширные цитаты из Марии Боде и Софьи Энгельгардт, нынче обильно растиражированные интернетом. Таков, к примеру, ровно ничем не подтвержденный рассказ Боде (кроме как от самой француженки, он ни от кого исходить не мог) о встрече мадам Гаше с императором Александром. Будто бы однажды некая дама, англичанка мадам Бирч, нечаянно назвала ее имя в присутствии царя, и тот воскликнул: "Она здесь?! Несколько раз меня о ней спрашивали, и я всегда отвечал, что ее нет в России". Император пожелал увидеть мадам Гаше. Та упрекает мадам Бирч: "Что вы наделали? Вы меня погубили! Тайна составляла мое спасение; теперь он выдаст меня врагам моим, и я погибла!"
Но делать нечего. На следующий день она стоит перед царем.
– Вы не та, кем называетесь; скажите мне ваше настоящее имя – вашу девичью фамилию!
– Я должна сказать его, но открою только вам, государь, и без свидетелей.
Открывшись царю и проговорив с ним более получаса, мадам Гаше выходит "успокоенная и очарованная его благосклонностию". "Он обещал мне тайну и защиту", – говорит она мадам Бирч.
Помимо всего прочего, Мария Боде сообщает, что мадам Гаше вступила в российское подданство в 1812 году. Все это, конечно, беллетристика очень дурного вкуса, но Бертрен слишком увлечен своей версией, чтобы обращать внимание на логические противоречия. Еще занятнее рассказ Софьи Энгельгардт, считавшей мадам Гаше гувернанткой никогда не существовавших детей княгини Голицыной:
Ее служанка всегда говорила, что эта женщина никогда не раздевалась в ее присутствии и при этом закрывалась на ключ в своей комнате. Эта деталь вызвала любопытство у ее прислуги, которая полагала, что гувернантка скрывает какой-то телесный дефект. Однажды, передавая своей госпоже платье, служанка подсмотрела в замочную скважину и увидела на плече старой гувернантки след от клейма палача. Испугавшись этого открытия, она поспешила поделиться со своими хозяевами, которые начали строить ужасные предположения по этому поводу. Француженка охотно ответила на все вопросы, адресованные ей по поводу событий восемнадцатого века, но как только разговор коснулся грустной истории об ожерелье королевы, она приумолкла и умело уклонилась от этой темы. С тех пор Голицины не могли отделаться от мысли, что под их крышей живет знаменитая Ла Мотт-Валуа.
"Глубоко потрясенный", по его собственным словам, этими рассказами, которые уместнее назвать россказнями, Луи Бертрен начинает "опровергать" имеющиеся в литературе сведения об обстоятельствах смерти Жанны де Ламотт.
Согласно общепринятой версии, графиня де Ламотт умерла в Лондоне 23 августа 1791 года. Она, по всей видимости, случайно выпала из окна своей квартиры на втором этаже дома по Ламбет-роуд (секретарь кардинала Рогана аббат Жоржель утверждал, что это произошло "во время очередной оргии"). Она не разбилась насмерть, но получила от удара о булыжную мостовую тяжкие травмы. Бертрен считает рассказ об обстоятельствах ее кончины "полным абсурда и неправдоподобности" и вслед за некоторыми другими конспирологами предполагает инсценировку.
На самом деле ее последние часы на этом свете подробно описаны ее соседом, парфюмером по имени Уоррен, который подобрал ее на улице и отнес в свой дом, где она и скончалась. Уоррен сам был кредитором Жанны, впавшей в отчаянную бедность, и надеялся получить одолженную сумму и возмещение своих трудов и расходов (ведь он оплатил и доктора, и священника) с графа де Ламотта. Он изложил все детали скорбного происшествия в письме к нему, но не получил никакого ответа. Кроме того, у одра смерти присутствовал агент французского правительства, которому было поручено следить за Жанной. Он тоже составил свой отчет. Похоронили ее на погосте церкви Святой Девы Марии в Ламбете (в настоящее время там находится Музей садоводства), о чем в церковной книге имеется запись, в которой, правда, ее имя написано с искажением – Jean St. Rymer de Valois вместо Jeanne de Saint-Rémy de Valois, что простительно для не владевшего французским служащего.
Подделать все это графине, особенно в ее бедственном положении, было бы затруднительно.
Но охота пуще неволи, и увлеченный своей версией Бертрен "восстанавливает одиссею" графини:
Как жертва пожара еще долго при малейшем отблеске света думает только о катастрофе, так и высеченная кнутом в Консьержери беглянка из Сальпетриер повсюду видит лишь только ловушки и палачей. Поэтому, естественно, у нее появляется идея-фикс: бежать подальше, еще дальше, чтобы тебя навсегда забыли. Однако Лондон не годится для этого, он находится слишком близко от Франции... В эту эпоху поток эмигрантов был направлен в Россию. Госпожа де Ла Мотт последовала за этим потоком и с целью предосторожности решила сменить свою фамилию, тем более, что у нее были все основания поверить в смерть мужа.
Не удовлетворившись тем, что она укрылась в незнакомой стране под новой фамилией, графиня меняет гражданство, чтобы затаиться глубже. Таким образом, растворившись в толпе эмигрантов, она пытается зарабатывать себе на хлеб в Петербурге вплоть до того дня, когда ее покровительница госпожа Бирч непроизвольно выдает ее императору...
Французской эмигрантке "затаиться" в России было в то время затруднительно. После революции французы на территории империи были наперечет. Екатерина повелела привести их всех к церковной присяге – они должны были на кресте поклясться, что не разделяют революционных идей и ненавидят всех, кто причастен к казни Людовика XVI. Графиня считалась одной из таких причастных.
Да ей и незачем было затаиваться в России: 20 июля 1792 года революционный суд отменил ее приговор. Ее муж еще раньше вернулся из Лондона в Париж и жил там совершенно открыто. Не было оснований преследовать ее и у Наполеона. В 1812 году и позже искать убежища в России было тоже опасно: русское правительство могло как минимум выслать ее за пределы империи. Конечно, Александр как человек великодушный и снисходительный мог обещать сохранить тайну личности мадам Гаше, но хороша тайна, о которой знают татарские пастухи и армянские гончары!
Версию Бертрена подхватили крымские краеведы. Под ее обаяние подпали археолог-любитель, выходец из Швейцарии Людовик Колли и историк Арсений Маркевич, впоследствии член-корреспондент АН СССР. На заседаниях Таврической ученой архивной комиссии они с увлечением обсуждали все новые "подтверждения" этой версии. В одном из своих сообщений председатель комиссии Маркевич ссылается как на одно из документальных свидетельств на записки французской поэтессы Оммер де Гелль, которые содержат пространный рассказ о графине Гашер, записанный со слов некоего полковника Иванова.
Полковник будто бы был так заинтригован таинственной иностранкой, что нанял домик по соседству и стал искать случая познакомиться. Случай представился: застигнутая бурей во время верховой прогулки, графиня Гашер укрывается под кровом полковничьего домика. "На ней была длинная амазонка, зеленый суконный камзол, застегнутый на груди, поярковая шляпа с широкими полями, пара пистолетов за поясом и черепаха в руках, – повествует полковник. – Строгое и прекрасное лицо графини привело меня в восторг. Из-под шляпы выбивались на лоб пряди седых волос, которые свидетельствовали не столько о ее летах, сколько о горе, пережитом ею".
Черепаха, оказывается, подарок императора. Графиня никогда с ней не расстается. Она держится отрешенно, но по случайно оброненным фразам полковник угадывает богатое прошлое.
– И вы также, – сказала она поспешно, – вы также разошлись со светом, отчего? Да, отчего? – повторила она, как бы обращаясь сама к себе и воодушевляясь понемногу. – Зачем схоронили себя здесь без друзей, родных, без близкой вам души? К чему умирать в такой медленной агонии, когда свет так близок, с своими радостями, балами, спектаклями, увлечениями, придворным соблазном, милостью королевы!..
Каково же было мое удивление! Эта женщина, без сомнения, занятая одной только мыслью, неумышленно раскрывала передо мной весь внутренний мир. В этих немногих словах мне представилась вся ее жизнь – жизнь женщины, прекрасной, богатой, привыкшей к лести и блеску двора.
Сегодня, конечно, всякий читатель с литературным вкусом узнает в этом тексте пародию. Однако еще в 1932 году солидное издательство Academia напечатало его совершенно всерьез. Увы, это мистификация. Лишь после выхода книги в свет за нее взялись лермонтоведы (бойкая поэтесса описывала в числе прочего свой роман с Лермонтовым) и установили, что автор записок – сын поэта Петра Вяземского Павел Петрович.
Крымские краеведы искренне верили в подлинность записок, тем более что муж поэтессы, геолог Ксавьер Оммер де Гелль не раз посещал для своих исследований Крым и Кавказ. Современный автор, написавший целую книгу о крымской Ламотт, знает о мистификации, но это его не останавливает: "Но если Вяземский и сфабриковал воспоминания, то не на ровном же месте он все придумал". Иными словами, возьмем что нам требуется по сюжету и скажем: как раз вот это Вяземский не придумал. Оргинальный подход.
Впрочем, в архиве канцелярии таврического губернатора обнаружились и подлинные документы, касающиеся госпожи Гаше. И какие!
Едва в Петербурге прослышали о кончине в Старом Крыму загадочной иностранки, как в августе 1826 года в Тавриду летит с фельдъегерем депеша начальника Главного его императорского величества штаба генерала Дибича гражданскому губернатору Нарышкину:
В числе движимого имения, оставшегося после смерти графини Гашет, умершей в мае месяце сего года близ Феодосии, опечатана темно-синяя шкатулка с надписью: Marie Cazalet, на которую простирает право свое г-жа Бирх. По Высочайшему Государя Императора повелению, я прошу покорно вас, по прибытии к вам нарочного от С.-Петербургского военного генерал-губернатора и по вручении сего отношения, отдать ему сию шкатулку в таком виде, в каком оная осталась после смерти графини Гашет.
Бумага эта породила целую бурю. Вспомним, что действие происходит уже в другое царствование. После неожиданной смерти Александра I в Таганроге, в свою очередь породившей миф об инсценировке, на престол взошел его брат Николай, и не просто взошел, а расстреляв картечью бунтовщиков на Сенатской площади. Следствие по делу декабристов только что закончено, главари заговорщиков повешены, но Следственный комитет продолжает трудиться, по всей империи открываются тайные общества. Режим энергично закручивает гайки, превращаясь в то, что впоследствии назовут николаевской Россией.
А тут вдруг какая-то шкатулка с неизвестным содержимым. Тайник революционеров? В любом случае, коль скоро имуществом покойной интересуются с такого верха, дело серьезное.
Но дело осложняется. Наследников у Гаше нет или они не известны, поэтому имущество ее в присутствии душеприказчиков (одним из которых был знакомый нам барон Боде) описано, опечатано и передано на хранение в дворянскую опеку. Однако по прибытии в Феодосию чиновника по особым поручениям выясняется, что процедура исполнена нестрого: опись составлена небрежно, имущество хранится у душеприказчиков и передано в опеку только на бумаге. Самое же главное – путаница со шкатулками, коих оказалось несколько, и ни одна в точности не совпадала с описанием. В конце концов чиновник решил забрать две: одну с надписью Miss Maria Cazalet, другую с надписью pur Md. Birche. Он подробнейшим образом описал внешний вид каждой шкатулки, но внутрь не заглядывал, – мало ли что – а тотчас приказал их опечатать. С душеприказчиков были взяты письменные объяснения, почему имущество хранится у них, а не передано в опеку, и какое именно имущество.
Шкатулки были отосланы в Петербург, однако же объяснение барона Боде навлекло на него подозрения. Начальник только что учрежденного III отделения собственной его императорского величества канцелярии генерал-адъютант Бенкердорф переслал его новороссийскому и бессарабскому губернатору графу Палену с указанием учинить расследование возможного "похищения и утайки" бумаг покойной лицами, состоявшими с ней в дружеских отношениях. Пален, отправляя Нарышкину послание Бенкендорфа, "покорнейше просил" его "употребить все зависящие от вас распоряжения к точному и непременному исполнению таковой Высочайшей Его Императорского Величества воли".
Распоряжения были употреблены. Никакой утайки бумаг не обнаружилось. Арсений Маркевич, опубликовавший эту переписку в 1912 году, заключает свое сообщение так:
Заботы правительства об отыскании бумаг графини Гаше естественно наводят на мысль, что это была не простая эмигрантка, а более важная особа и – вероятнее всего – графиня ле Ламот-Валуа.
Мне этот вывод представляется легковесным и неосновательным.
Но это еще не все. В Таврическом губернском архиве Маркевич обнаружил еще одно дело, имеющее отношение к почившей в бозе француженке. Называется дело длинно: "По предприсанию управляющего Министерством внутренних дел. С препровождением просьбы иностранки Марии Бирч о должных ей умершею графинею де Гашет 20 тыс. рублях".
Оказывается, покойница, как указывает Мария Бирч в своей просьбе от 28 ноября 1826 года, "осталась ей должной 20000 рублей, которые занимала у нее в разное время для пропитания себя в Петербурге и на дорогу в Крым, а также во время пребывания здесь". Но так как после смерти Гаше осталось всего около 800 рублей, да и те были употреблены на ее погребение, Мария Бирч просила отдать ей хотя бы те 2236 рублей, вырученных от продажи ее вещей опекой. Опека ответила, что поскольку иностранка Бирч не может представить никаких расписок, то ей ничего и не причитается и даже наоборот: с нее необходимо взыскать 1 рубль 50 копек гербовой пошлины.
Бюрократическая переписка по поводу имущества покойной продолжалась довольно долго. В этих документах много интересных сведений, проливающих свет на личность мадам Гаше. Но сначала уточним, кто такая Мария Бирч.
Авторы, не любящие кропотливую работу с источниками, пишут о ней кто во что горазд: у одних она статс-дама императрицы Елизаветы Алексеевны, у других – фрейлина, у третьих – камеристка. В британских и французских генеалогических справочниках несложно найти ее родословную, а в литературе по истории российско-британских экономических отношений – сведения о бизнесе ее отца.
Англичанка Мария Бирх или Бирч (по современным правилам транслитерации – Бёрч), в девичестве Казалет, родилась в Петербурге в 1794 году. Она была дочерью английского купца и предпринимателя Ноя Казалета. Он появился в России в 90-е годы XVIII века и основал остро необходимую канатную фабрику. Его наследники – братья Марии – существенно расширили бизнес, в частности, наладили производство стеариновых свечей и стали поставщиками этого товара императорскому двору. В Петербурге на Английской набережной по сей день стоит под номером 6 дом Казалета, он же особняк Тенишевых, построенный в стиле необарокко – его владельцем был внук Ноя Эдуард Петрович Казалет.
Мария Казелет в 1814 году в Петербурге вышла замуж за англичанина же Джошуа Бёрча. Ни статс-дамой, ни фрейлиной императрицы она не была – списки и тех и других известны, она в них не значится. А вот камеристской могла быть. Во всяком случае, из документов ясно, что она имела доступ в высшие сферы и могла при случае обратиться к царю со своей просьбишкой.
Кстати, у Марии и Джошуа Бёрчей было пятеро детей, один из которых, сын Джон, родился в июне 1823 года в Севастополе. Из чего следует, что она могла навещать свою подругу в Крыму.
В прошении о взыскании долга говорится, что перед отъездом в Крым в составе "экспедиции" княгини Голицыной мадам Гаше посетила петербургского обер-полицмейстера генерала Гладкова, которому заявила, что никому, кроме Марии Берч, не должна, после чего тот выдал ей паспорт. Внутренних паспортов дворянам российского подданства в то время не полагалось. Но иностранцы иметь паспорт были обязаны, причем паспорт этот власти у него отбирали и выдавали взамен "билет" на проживание. Таким образом, мадам Гаше не была русской подданной. Соответственно в служебной переписке она называется иностранкой.
Далее. Во время хлопот с ее наследством выяснилось, что во Франции, а именно в городе Сен-Сир близ Тура, живет ее родной брат викарий Пьер Лафонтен. По мнению барона Боде, это был не брат, а опекун ее незаконнорожденных детей (что будто бы следует из неизвестной нам переписки Лафонтена с душеприказчиками). Во всяком случае этот Лафонтен как единственный наследник Гаше направил через французское консульство в Одессе оформленную по всем правилам доверенность на распоряжение имуществом покойной одному из трех ее душеприказчиков, итальянскому коммерсанту Доминику Аморетти.
Итальянец, которого задергали расследованием об утайке бумаг, писал французскому консулу в Одессе Андре-Адольфу Шалле в большой тревоге:
Но скажите, Бога ради, кто эта женщина и какое могло быть ее прошлое, если в момент ее смерти тревожился сам Государь, потребовав ея бумаги? От того, что вы мне пишете, действительно, волоса становятся дыбом! Постараюсь разыскать желаемые бумаги, хотя ухаживавшая за ней женщина утверждает, что накануне смерти Гаше целый день жгла бумаги. Дай Бог увидеть скоро конец этой путаницы.
Ответил ли ему консул, неизвестно, но зато в деле имеется письмо барона Боде к Аморетти:
Гаше была большая авантюристка; очень умная и высокообразованная женщина, она выдавала себя не за то, чем была на самом деле. Какая-то непроницаемая пелена покрывает ее прошлую жизнь, очевидно, страшную, и те, кто открылъ Лафонтену эту тайну, оказали как ему, так и себе плохую услугу, потому что всегда опасно выдавать государственные тайны.
Будто загипнотизированный пышными словесами о тайне, Маркевич и это суждение считает подтверждением теории о королевском происхождении Гаше.
Заинтригованы были и барон Боде с дочерью и, по словам Марии Боде, тщетно пытались найти разгадку тайны в вещах покойницы:
Отец мой купил с аукциона большую часть вещей графини; но напрасно обыскивали мы все шкатулки и потайные ящики, перелистывали все книги: ни одинъ лоскуток бумаги, случайно забытый, не изменил глубоко скрытой тайне. Император Александр, графъ Бенкендорф, губернатор Нарышкин, те, которым она была известна, теперь уже в могиле; остались еще немногие: князь Воронцов, отец мой, мадам Бирч. И они сойдут в нее и унесут тайну с собою.
Участь этот женщины покрыта непроницаемою завесою; она исчезла, как исчезло знаменитое, искусительное ожерелье, причина ее падения, одна из причин смерти несчастной королевы Марии-Антуанетты...
Но какие государственные секреты могли содержать бумаги француженки?
Один из современных комментаторов полагает, что от баронессы Крюденер ей могли быть известны закулисные подробности европейской дипломатии времен Венского конгресса и заключения Священного Союза: "Де Гаше выполняла некоторые деликатные поручения, была секретарем баронессы". А кроме того, через Марию Берч она могла быть "носительницей интимных дворцовых секретов, торговля которыми могла принести ей известный доход, а императорской семье – беспокойство".
Но почему в таком случае не учинили досмотр вещей баронессы Крюденер после ее смерти? Мария Берч знала, что шкатулка, которую она жаждет получить, содержит "интимные дворцовые секреты", и при этом сама вручила ее властям?
Искрометная фантазия другого автора идет еще дальше: "Итак, Жанна де ла Мотт попала в Россию в качестве секретного агента русского правительства..."
Но Жанна де Ламотт никаких тайн Версальского дворца не знала, ибо не была туда вхожа, а те, какие знала понаслышке или выдумала, давно утратили свое значение. Да и секретные пружины постнаполеоновских конгрессов давно потеряли актуальность.
Наконец, в архиве Министерства иностранных дел России Арсений Маркевич нашел запрос поверенного в делах Франции в Петербурге от 1820 года: посольство интересовало, жива ли графиня Гаше, проживавшая в Митаве и Петербурге. Канцлер Нессельроде ответил, что о ее судьбе ничего не известно.
По здравом размышлении приходится признать, что "таинственная" мадам Гаше сама напустила вокруг себя таинственности, прозрачно намекая на свое бурное прошлое. Невинное, в сущности, развлечение одинокой старушки, обеспечившее ей почтительное внимание окружающих. Стать живой достопримечательностью, да еще героиней такого занимательного сюжета, этакой Пиковой Дамой, знакомой если не с Сен-Жерменом, то с Калиостро – какая упоительная игра, особенно для провинциального крымского общества! Быть может, все началось с того, что внезапная догадка осенила кого-то из ее романтически настроенных знакомых, она не стала противоречить, и молва сделала свое дело.
А как же запрос французского посольства?
А откуда мы знаем, по какой причине оно интересовалось мадам Гаше? Разве посольства запрашивают только об уголовных преступниках и шпионах?
Переполох по случаю получения предписания генерала Дибича следует приписать усердию не по разуму, коим отличаются чиновники, причем чем дальше от столицы, тем усердия больше, а разума меньше. Мария Берч, вероятно, просто хотела вернуть дорогую ей вещицу. По некоторым сведениям, в шкатулке находился просто дамский туалетный прибор: гребень, пудреница, маникюрные ножницы и прочее, в крышке – зеркало. Довольно ценная вещь, если хорошей фабрики.
От легенды о крымской одиссее Жанны де Ламотт – один шаг до призрака "Артека", Белой Дамы, которая будто бы была настоящей миледи из "Трех мушкетеров" (тут создатели мифа перепутали два романа Александра Дюма). Этим пионерским фольклором заполнены крымские развлекательные сайты:
Украденные бриллианты французской королевы графиня закопала поблизости домика и теперь ее дух сторожит сокровище. Драгоценности вы вряд ли найдете, а вот привидение, если повезет, то повстречаете...
Ну не могут дети без привидений. Пусть будет Жанна, она же леди Винтер, да хоть княжна Тараканова – на здоровье. И клад обязательно нужно искать, пока не повзрослели.
Впрочем, современные дети сродни американскому семейству из "Кентервильского привидения" Оскара Уайльда:
За годы существования лагеря накопилось достаточно свидетельств, которые подтверждают реальность существования этого призрака. К величайшему сожалению научных работников (и к счастью всех артековцев), привидение это оказалось тихим и мирным. Ни тебе жутких завываний, ни традиционного звяканья ржавыми кандалами, ни размахивания щербатым мечом... Одним словом, никакой крутизны. Таинственная женщина в белом лишь грустно прогуливается отдаленными темными аллеями. И все. Полный отстой и никакого ужаса.
