Перед расстрелом Зиновьев, бывший вождь Коминтерна, "партийный царь" Ленинграда, а до этого – сосед Ленина по вошедшему в большевистскую мифологию шалашу в Разливе, утратил человеческий облик. Он рыдал, выл, порывался целовать палачам сапоги, умоляя о пощаде. Был не в состоянии идти, так что к месту казни его дотащили, как мешок. Второй наиболее именитый из 16 казненных в ту ночь, Лев Каменев, вопреки мягкой профессорской внешности, держался стойко и с легкой брезгливостью сказал Зиновьеву: "Перестаньте, Григорий. Умрем достойно". Их расстреляли ровно 80 лет назад – в ночь на 25 августа 1936 года.

Пули, которыми были убиты два видных большевика, в качестве своего рода сувениров хранил у себя шеф НКВД Генрих Ягода. Когда через полтора года пришел его черед идти к расстрельной стенке, пули перекочевали к его преемнику Николаю Ежову, расстрелянному, в свою очередь, еще два года спустя. Пули, которыми были убиты сами Ягода и Ежов, не сохранились: возможно, следующий обитатель главного кабинета на Лубянке, Лаврентий Берия, считал дурной приметой коллекционирование подобных сувениров. (Что, как известно, не уберегло от пули его самого.)

Так выглядел политический менеджмент в исполнении Сталина: в середине 1930-х, по его мнению, пришла пора не просто сменить поколение партийных вождей-бюрократов, но и дать ясно понять советским гражданам, что хозяин в стране один, а любое инакомыслие и даже намек на него будет караться самым беспощадным образом. Именно для этого в качестве обвиняемых на первом из трех крупнейших политических процессов, прошедших в Москве в 1936-38 годах, предстала группа старых большевиков во главе с Зиновьевым и Каменевым – людей, чьи заслуги перед советским режимом еще за 10 лет до этого никем не подвергались сомнению.

О причинах так называемого Первого московского процесса, о том, как происходит смена политических поколений при диктатуре, и о логике репрессий вчера и сегодня мы беседуем с историком, специалистом по сталинскому террору, сотрудником Международного общества "Мемориал" Никитой Петровым.

– Давайте начнем с обстановки на момент начала Первого московского процесса. Он проходит уже после убийства Кирова, которое случилось в конце 1934 года. То есть машина террора к 1936 году уже набрала определенные обороты. Те люди, которые попали под удар в 1936-м, – это была прежняя, 1920-х годов, внутрипартийная оппозиция, в основном так называемая "левая", сторонники Троцкого и Зиновьева. В середине 30-х она что-то собой политически еще представляла или это были давно сдавшиеся люди, и то, что их привлекли к суду и с ними расправились, – это была чистой воды логика диктатуры, и за этим не стояло никакой реальной политической борьбы?

– Это можно назвать завершением политической борьбы. Потому что если посмотреть состав выведенных на процесс представителей оппозиции, и зиновьевской, и троцкистской, то мы увидим, что часть из них уже к тому времени сидела и имела приговоры за так называемую "моральную ответственность" за убийство Кирова. То есть был уже пропагандистский непреложный постулат, что Кирова убили зиновьевцы, и на этом базировалось все обвинение. Конечно, для политической борьбы это уже не имело никакого значения, потому что и Зиновьев, и Каменев имели приговоры к тому времени на 10 лет, они и так бы сидели и не вышли. Но в данном случае процесс нужен был по идеологическим соображениям. Сталину важно было не только расправиться с оппозицией, но и показать, что вообще все те, кто когда-то выступал против него, они не по идейным соображениям выступали, а на самом деле всегда были злейшими врагами советской власти, более того, готовили террор. Ведь их обвинили не только в том, что они убили Кирова, но и в том, то они готовили террористические акты против Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича, Орджоникидзе, Косиора и Постышева. (Два последних деятеля, в свою очередь, будут репрессированы и расстреляны в 1938-39 годах. – РС).

То есть в данном случае нужно было показать, что оппозиция вела борьбу не только против руководства ВКП(б), а борьбу против Советского Союза как такового. Сталин, когда процесс уже закончился, был недоволен тем, как его ход освещали в печати. Он говорил, что газета "Правда" в освещении процесса провалилась, она изобразила дело, дескать, так, что были какие-то плохие люди, которые боролись против хороших людей, находящихся в руководстве. На самом деле ничего подобного: борьба против Сталина и других, писал сам Сталин, является борьбой против СССР. Итак, речь шла о введении некоего общего единомыслия: если ты против Сталина, значит, ты против СССР. Вот эта связка тогда восторжествовала. Для этого, собственно говоря, и делалось шоу, которое называлось "процессом троцкистско-зиновьевского террористического центра". Оно открылось 19 августа 1936 года и завершилось 24-го.

– Часто, анализируя историю различных авторитарных и диктаторских режимов, говорят о борьбе разных группировок внутри самой системы. Выражаясь современным политическим жаргоном, "борьба кремлевских башен". Можно ли говорить об отсутствии единства в окружении Сталина? Я встречал некоторые свидетельства о том, что даже Ягода незадолго до 1936 года в каком-то частном разговоре заявил, мол, что-то многовато расстреливаем, наверное, надо это дело сворачивать. Была ли тогда "борьба башен" внутри сталинской системы или там был гранит, монолит?

– Нет, я не хочу сказать про гранит и монолит, но всегда противоречия в сталинской верхушке советологами или людьми, которые пишут политическую историю, преувеличивались или сознательно педалировались только для того, чтобы поинтереснее каким-то образом описать эту историю. Да, Ягода действительно был не способен сделать некий качественный шаг, сказать, что он готов выполнять любые распоряжения Сталина, даже те, которые противоречат его внутренним убеждениям. Тем не менее Первый московский процесс подготовил Ягода, именно при Ягоде этот процесс состоялся и приговор был приведен в исполнение. Это был первый расстрел вождей революции. Если до этого общество проглотило саму идею, что Зиновьев и Каменев якобы организовали убийство Кирова по распоряжению Троцкого из-за границы, то теперь общество проглотило и то, что эти люди, бывшие лидеры большевиков, соратники Ленина, были приговорены к расстрелу и казнены. Всё, с этого момента начинается то, что образно привыкли описывать выражением "революция пожирает своих детей". На уровне политбюро никто не ставил под сомнение – может быть, внутри сомневался, но публично не поставил под сомнение, – сам факт, что убийство Кирова было совершено зиновьевцами. А это главная выдумка, на которой, как на трех китах, стоит вся остальная система сталинского Большого террора. Вырастает из этого ложного постулата все остальное. Тот же Бухарин, который оправдывается на пленуме ЦК после расстрела Каменева и Зиновьева, когда ему самому уже грозят обвинения, тоже не ставит под сомнение главный постулат: то, что Зиновьев и Каменев ответственны за убийство Кирова, что именно они это организовали. Если читать приговор по процессу "троцкистско-зиновьевского террористического центра" – это абсолютное пустословие и голословные обвинения в том, что они готовили покушения. Но никаких фактов подготовки этих покушений вообще не приводится, только признания обвиняемых. Эти признания не вызывали у членов политбюро сомнений, хотя, может быть, внутри, как я уже говорил, кто-то и понимал, что это чушь. Но все-таки все они приняли эти правила игры.

​– Если брать логику поведения или мышления самого Сталина: насколько он был рационален? Можно ли говорить, что он рассчитывал тем самым, начав физическое истребление бывших соратников, сменить поколение в партийном руководстве, привести туда более молодых, более лояльных людей? То есть речь идет о том же – просто в более брутальной форме, – что мы наблюдаем и в других авторитарных режимах, включая нынешний российский?

– Прежде всего было удовлетворено чувство мщения у самого Сталина, потому что ему нравилось именно таким образом расправляться со своими бывшими соратниками. Именно убивать. Мы же прекрасно понимаем, что, если нужно просто сменить поколение в правящей верхушке, в этом нет никакой проблемы: отправляют старых на пенсию и принимают на работу новых. Тем более что старых можно политически дискредитировать. Но ведь их дискредитируют непомерно – до такой степени, что изображают убийцами, наймитами международного капитала, что является полным абсурдом. Ведь на самом деле нет ничего большего, что подрывало бы идею самой социалистической страны, советской страны, как то, что почти все ее бывшие вожди оказываются наемниками капитала и прислужниками гестапо – на этом процессе говорилось, что по заданию гестапо были в СССР переброшены террористы и так далее. То есть ничего рационального здесь как раз нет, а есть, наоборот, тот инквизиторский посыл, который базируется на сталинской идее: показать, что враги всегда были врагами, никогда они не могли быть чем-то положительным, не может у них быть заслуг перед революцией. Он выстраивал ту хрестоматийную схему, которая в 1938 году вошла в "Краткий курс истории ВКП(б)".

​– А вот феномен самооговора подсудимых, которые возводят на себя напраслину, абсолютно, выступая на процессе, со всем соглашаются, все обвинения подтверждают, – это только следствие тех мучений, которым они подвергались на следствии, или там есть какой-то другой политический, психологический слой? Потому что это одна из самых больших загадок, сопровождающих сталинские процессы.

– Да нет, никаких загадок нет. Дело в том, что по каждому из этих процессов в 1956 году КГБ составил большую обширную справку, где показывался механизм подготовки процесса и воздействия на подсудимых. Когда мы это читаем, когда понимаем, какие им давались посулы, какие сыпались угрозы, то видим, что Артур Кестлер в романе "Слепящая тьма" изобразил этот психологический момент абсолютно точно. Их, конечно же, обманули, и Зиновьева, и Каменева, каждому из них говорили, что их не расстреляют, просто нужно для дела революции изобразить, что любая оппозиция – это всегда прямые ставленники капитала. Вот в эту игру с ними играли. Это доказанные факты, это есть в тех реабилитационных определениях, которые публиковались в годы перестройки, и в тех записках, которые были поданы Хрущеву и руководству ЦК КПСС в 1956 году. Другое дело, что тогда Хрущев и его соратники не решились реабилитировать всех, понимая, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни другие подсудимые, которые были выведены на процесс, в убийстве Кирова не виновны, виновен был только Леонид Николаев, но у него были отдельные, свои собственные мотивы.

​– Вопрос более общего плана: если смотреть на режимы авторитарного или диктаторского характера, то, если начинается разгул репрессий, что мы наблюдаем на протяжении всей второй половины 30-х годов, насколько в этом случае сама система способна ими управлять? Насколько это подконтрольный власти процесс? Может быть, иногда власть и сама хотела бы остановиться, да не в состоянии прекратить то, что сама инициировала?

– Множество документов, давно рассекреченных и опубликованных, показывают, как начался террор по команде Сталина. Я имею в виду те массовые операции НКВД, которые начались в августе 1937 года. Был сначала июльский приказ 00447, был приказ по немцам, был приказ по полякам от начала августа, календарно уже в августе 1937 года эти операции пошли абсолютно управляемые. По кулацкой операции были лимиты, которые утверждались на уровне политбюро, на уровне наркома внутренних дел, по так называемым национальным операциям, здесь тоже шло все с контролем политбюро. И цифровые выкладки в 1938 году контролировались. То есть в каком-то смысле говорить о стихийности можно, когда мы говорим, например, об исключении из партии. Какая-то вакханалия, истерия на уровне низовых партийных организаций была, скажем, тот же Постышев, позакрывавший райкомы, за это его и выгнали из кандидатов в члены политбюро. Но в целом процесс как начался по команде из Кремля, так и четко закончился по команде из Кремля в ноябре 1938 года. Те полтора миллиона человек, арестованных за эти 15 месяцев, и почти 700 тысяч расстрелянных – это абсолютно точная вина сталинского политбюро и лично Сталина.

– В итоге к какому изменению самой советской системы привели чистки середины 30-х годов, помимо, естественно, человеческих жертв и тех трагедий, которые были порождены этим террором? Сам режим изменился каким-то образом или же прошла чистка, но суть системы осталась той же самой?

– Большой террор сделал страну качественно другой. Это, во-первых, окончательное утверждение официального единомыслия. То есть все, разных мнений у советских граждан быть не может. Мнение по тем или иным политическим вопросам должно быть одно, иное мнение – это уже значит, что ты выступаешь против Советского Союза, против существующего строя. Отсюда – понимание у населения, что ничего лишнего говорить вообще нельзя, потому что это может стоить жизни. Это совершенно иное моральное состояние, не расслабленная эйфория, а пребывание в постоянной маниакальной зависимости от директив сверху и одновременно в тревожной мнительности. То есть та самая мобилизационная модель единомыслия. Очень долго последствия Большого террора сказывались в советской стране, они сказываются и по сей день, когда люди вдруг ни с того ни с сего вспоминают: а вот это "не телефонный разговор". Мы видим постоянное возвращение этих практик на уровне бытового сознания. Вот этот страх, который был тогда посеян, очень долго жил и очень долго держал советское общество в тисках – даже тогда, когда репрессии не были уже столь значительными, как в годы Большого террора. При Брежневе или Андропове тоже арестовывали за инакомыслие, но это были десятки людей. Однако остальные всё понимали, запугивания было достаточно, потому что прививка Большого террора действовала. Люди понимали, что можно, а чего нельзя.