Выборы в Государственную думу проводятся почти с той же регулярностью, что и Олимпийские игры, но в отсутствие всякой состязательности запоминаются не в пример хуже. Исключением остается голосование в декабре 1993 года, когда сногсшибательный успех жириновцев испортил "Демократической России" весь "политический Новый год", задуманный как праздник демократии. Замечательный человек и писатель Юрий Карякин, даром что верный защитник Солженицына от нападок либералов, бросил тогда в зал свое знаменитое гневное слово: "Россия, ты одурела!" Поскольку одурение (или поглупение) – это процесс, который обратного хода не предполагает, то последующие выборы были похожи на предыдущие и перестали вызывать какой-либо интерес у окружающих.

Содержательная сторона очередного приступа административного восторга настолько обсосана публицистами, что уделять ей скоротечное время жизни может только идейный мазохист. Но с формальной точки зрения тут есть о чем посудачить. Взять хотя бы такое не самоочевидное обстоятельство, что выборы – это еще не выбор. Слова хотя и одного корня, но обозначают разные явления, поэтому в толковых словарях каждое имеет собственное гнездо. Они никак не взаимозаменимы – первое не имеет единственного числа, второе не может употребляться в множественном. Даже совершив удачную покупку при большом изобилии подобных товаров, вы не скажете: "Это были трудные выборы". Точно так же лозунг "Все на выбор!" выглядел бы издевательски. По своей грамматической форме выборы предполагают множественность. Но было так не всегда.

В закатные годы старого режима были в моде телевизионные мосты между представителями советской и американской общественности. По идее, они должны были демонстрировать открытость и в то же время превосходство коммунистической системы над всеми прочими. От веселых и находчивых советских пропагандистов пиндосы, понятное дело, по всем статьям получали полный отлуп. Помнится, в одной из таких прямых передач американские буквоеды покусились на самое святое – на однопартийную систему. "Что за выборы из одной партии?" – попытались они уесть московских акробатов пера. И далее в том смысле, что демократия предполагает состязательность. Кто-то на нашей стороне телемоста – кажется, это был Леонид Золотаревский – играючи, срезал фраеров непобиваемым козырем: "Многопартийность, говорите? Ну-ну... Вот у вас в больших выборах участвуют целых две партии, столько же их в Конгрессе. Это всего лишь на одну больше, чем у нас. А вот в Бразилии, будем говорить, за власть борются как минимум 25 партий. Значит ли это, что в Бразилии демократии в десятки раз больше, чем в Америке? Не значит? А вы говорите..."

Америкашки, конечно, стушевались, не найдя ответа. Несмотря на отдельно взятый триумф, телемосты все равно вскоре отменили, как подрывную, по сути, форму общения с иностранцами. Потому что люди по сю сторону моста ответ легко находили – в форме иносказания, притчи, библейской байки: "Привел Господь к Адаму Еву и говорит: выбирай себе жену!"

Хотя уже тогда было известно, что однопартийность – отнюдь не единственная форма действенного контроля над политическим процессом. В ГДР, к примеру, было пять основных партий: были среди них и либеральные демократы, как у Жириновского, и христианские консерваторы, как в соседней ФРГ, и даже аграрии. Да и коммунисты назывались вполне невинно – "едиными социалистами". В соседней Чехословакии было даже шесть партий, сшитых примерно по тому же лекалу. И система работала без сбоев. Мелкие партийки не только признавали первородство коммунистов, но даже с гордостью заявляли, что вся концепция политики как борьбы за власть – отрыжка прошлого и буржуазный пережиток, они же есть надежная опора компартии и проводники ее руководящей и направляющей роли. Так и жили: партийная шушера вместе с прочими общественными организациями – профсоюзами, Советом церквей, обществом незрячих, Союзом борцов за мир и т. д. – входили в "национальный фронт", возглавляемый "блоком коммунистов и беспартийных". На выборы все они шли одним кандидатским списком, и голосовать можно было только огулом за этот список или против него. Второе приравнивалось к бунту на корабле. Согласитесь, это была остроумная конструкция: партий вроде бы до фига и больше, в единый день голосования никто не оставлен в сторонке, а в результате все равно депутаты избраны не вами, а спущены по разнарядке.

Путинской России, конечно, еще пока далеко от такого совершенства, но движение идет в правильном направлении. Уже нащупано оптимальное количество партий в Думе. Квадрат – самая надежная из геометрических фигур. Стол прочен, если у него четыре ноги. Одна партия прекрасного будущего, другая – сияющего прошлого, третья чуть правей, четвертая малость левей, причем та, что справа, гораздо левей той, что слева. И после нынешних выборов, если верить политтехнологам, Дума нового созыва будет сформирована из четырех фракций. Заметьте: тех же, что и теперь, никакого баловства и экспериментаторства. Но вообще-то, если предварительно крепко поработать, можно предложить обществу и другие варианты, введя в Думу новые, постсовременные и еще более пропрезидентские партии. В назидание старым.

Не лишено интереса и самоназвание законодательного органа, в который направляются лучшие умы человечества. У одних народов они названы по месту работы: священные поляны и дубовые рощи – у друидов и прочих древлян, возвышение или бугор (агора) у древних греков, всевозможные дома собраний – от кнессета до конгресса. У других по положению в обществе или по возрастному признаку депутатов – совет старейшин или сенат, что одно и то же. У третьих по роду деятельности – если занимаются пустым словоговорением, значит, место сие есть говорильня, или парламент. Если совещаются до умопомрачения, то орган зовется, как правило, советом, в крайнем случае радой. Российский случай особый. Государственная дума – это не та площадка, где переругиваются по юридическим пустякам, связанным с законотворчеством. Здесь царит обрядная тишина, как в молитвенном доме. Хорошие деньги законодателям платят за то, что они всю жизнь думают, подперев голову свободной рукой. Думка у них тугая, в переводе на современный русский – тяжкая. Такое заведение, по меткому слову председателя Грызлова, не место для дискуссий. Там отправляется самая естественная потребность человека – потребность много и хорошо думать.

Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции