Александр Генис: В обильной талантами семье великого Томаса Манна было много писателей. Об одном из них рассказывает новая книга, которую представит ведущая нашего Книжного обозрения Марина Ефимова.
Марина Ефимова: Есть такие подтвержденные многими примерами наблюдения, что писательских династий не существует и что «природа отдыхает на детях гениев». Из этого правила поразительным исключением является знаменитое немецкое семейство Маннов. Братья Томас и Генрих Манны – оба – всемирно известные писатели (Томас – великий). Даже их третий брат - Виктор, не имевший никакого отношения к литературе, в старости написал книгу «Нас было пятеро» - мемуары, надолго ставшие европейским бестселлером. И, наконец, Клаус Манн – старший сын Томаса. Автор семи романов (среди них нашумевший «Мефистофель», романы «Патетическая симфония» - о Чайковском и «Вулкан» - о немецких эмигрантах 30-х годов); автор десятка пьес; четырёх биографических книг; двух сборников рассказов, статей и эссе; автор восхитительных мемуаров «На повороте» - Клаус Манн стал писателем с мировым именем. И, добавим, с трагической судьбой. Его первая англоязычная биография, изданная в этом году в Америке историком Фредериком Споттсом, называется «ПрОклятое наследство. Трагедия Клауса Манна». Вот беглый набросок портрета писателя из этой книги, данный рецензентом журнала Goodread:
Диктор: «Сын знаменитого писателя и сам талантливый писатель, Клаус Манн был невероятно продуктивен в течение двух десятилетий (с 1925-го по 1945-й годы), но при этом перманентно и катастрофически вышиблен из состояния душевного равновесия. Он был эстетом и декадентом. Он был гомосексуалистом, впервые в Германии открывшим эту тему в литературе. Он был упрямым идеалистом в политике, ездил в 1934 году на съезд писателей в Москву и писал о величии и об исторической необходимости российской революции. Во время Гражданской войны в Испании он мужественно сражался за республику, хоть и видел безнадежный разлад среди социалистов. Он одним из первых поднял перо против нацизма и уже в 1934 году был вынужден бежать из Германии в Соединенные Штаты. Он служил в американской армии во время войны и в 1943 году получил американское гражданство. Роль Германии во Второй мировой войне легла на сердце Клауса Манна тяжким грузом, но доконала его американская послевоенная кампания по выявлению и преследованию коммунистов».
Марина Ефимова: Надо добавить, что в разгар антикоммунистической послевоенной кампании в Америке среди немецких эмигрантов под подозрение попадали не только коммунисты и бывшие коммунисты, но также антифашисты 1930-х годов, потому что их антифашизм объясняли сочувствием коммунистам. Даже появился смехотворный термин – «преждевременный антифашизм». И вскоре после войны Клаус Манн, вслед за родителями, уехал из Америки обратно в Европу, но поселился не в Швейцарии, как остальная семья, а во Франции, в Каннах, где умер в 1949 году от передозировки наркотиков. Ему было 42 года. Семья и друзья считали его смерть самоубийством.
Клауса Манна в предфашистской Германии называли enfant terrible Веймарской поры. Он всегда шёл не в ногу с современным ему обществом, и не только по причине своего открытого гомосексуализма или политического радикализма, но и потому, что он вырос в чрезвычайно неординарной семье, обладал ярким литературным даром и был подвержен меланхолической тяге к смерти. Он с ранней юности жил вопреки принятому: недолго поучившись в разных школах, он начал путешествовать по всему миру вместе с любимой сестрой Эрикой, которая была на год старше его. В 1927 году они побывали в Соединенных Штатах, в 1929-м - в Африке, и их плохо рассчитанные траты и неминуемые долги оплатил отец – Томас Манн. В конце 1920-х годов Клаус завёл дружбу со швейцарской писательницей и фотографом Аннемари Шварценбах и уже с ней совершил несколько путешествий, в том числе - в Советский Союз. Рецензент Беттина Бёрч пишет в журнале Jewish Book Council:
Диктор: «Клаус Манн был свободомыслящим человеком и бескомпромиссным эстетом, пытавшимся утвердить свой нетрадиционный стиль жизни в насквозь традиционной Германии первой половины 20-го века. Но, видимо, он и сам не вполне оторвался от традиции – его ужасно угнетала собственная неспособность завести крепкие, долгие любовные отношения. В 1927 году он даже обручился с подругой своей сестры Памелой Видекинд, но через год эта помолвка была расторгнута. Не обладая большим опытом, он всё же писал с горечью: «Брак - наша убогая попытка преодолеть одиночество, которое непреодолимо».
Марина Ефимова: Автор книги «ПрОклятое наследство» ищет виноватых в ранней смерти и в трагическом мироощущении Клауса Манна. И в этих поисках особую роль отводит напряжённым отношениям писателя с отцом. Сам Томас Ман писал после смерти Клауса:
Диктор: «Мои отношения с ним были трудными и не без чувства вины, потому что само моё существование с самого начала бросило тень на его жизнь».
Марина Ефимова: Но биограф Споттс не цитирует это покаяние и не удовлетворяется им. «Томас, - пишет Споттс, - презирал, мучил и унижал сына в течение его жизни, и даже смерть сына его не тронула». Это последнее спорное заявление основано на том, что через несколько дней после смерти сына Томаса с женой видели в филармонии. Рецензент газеты «Гардиан» Лара Фэйгель, оправдывая родителей Клауса, пишет, что они слушали в тот день очень печальную музыку.
Другие рецензенты согласны с интерпретацией Споттса. Например, Беттина Бёрч рисует такой портрет Томаса Манна-отца:
Диктор: «Его отец сам считал себя гением – живым воплощением типа великого писателя. Дети были досадной помехой его творчеству, при том, что он мог иногда выразить удовлетворение ими или использовать их. Клауса, например, он считал очень привлекательным человеком; дочери Эрике он в старости разрешил заботиться о себе и доверил ведение своих дел. Но мысль о том, что его дети могут быть значительными сами по себе, казалась ему абсурдом. Всю жизнь его многочисленные дети ждали и не дождались от отца похвалы, снисходительности или одобрения».
Марина Ефимова: И рецензент, и биограф несколько упрощают, как мне кажется, личность Томаса Манна и особенности его отношений с детьми. Не упрощает их, к счастью, сам Клаус Манн, судя по его мемуарам. В книге «На повороте» он поразительно тонко описывает, например, мироощущение отца и дяди – Томаса и Генриха, и их важное различие. Оба брата выросли в яркой, интеллигентной, элитарной среде, и Генрих навсегда остался на стороне оригинальности и исключительности, противостоящей и даже презирающей обывателя и вообще - всякую ординарность. В отличие от него, Томас Манн ценил и принимал ординарность и обыкновенность большинства людей – как здоровое и охранительное начало человеческого существования. Он предпочёл обычную жизнь, счастливо женился и вырастил шестерых детей. Но при этом он-то сам оставался человеком исключительным и странным. Клаус Манн пишет, что, в отличие от понятных требований и недовольств матери, недовольства отца казались в детстве необъяснимыми и непредсказуемыми. Например, отец не выносил, когда за столом кто-нибудь двигал хлеб или тарелку большим пальцем:
Диктор: «Только не большим пальцем! – кривился он страдальчески, – Если уж обязательно что-то двигать, то лучше носом или ногой... Только не этим отвратительным большим пальцем!»
Марина Ефимова: «Суть отцовского мифа тяжела и деликатна», - замечает Клаус, не пытаясь упростить этот миф разгадками. Об отстраненности отца Клаус тоже пишет уважительно и осторожно в книге «На повороте»:
Диктор: «Для зрелого искушённого духа тип становится более существенным, чем случайно-индивидуальный представитель».
Марина Ефимова: Несомненно, в жизни Клауса Манна немалую роль сыграл тот факт, что он, писатель, был сыном другого писателя - великого. Его первые публикации появились в 1925 году, меньше чем через год после выхода в свет «Волшебной горы» Томаса Манна. А в 1929 году отец получил Нобелевскую премию. Да Клаус уже и в детстве знал, что он – сын знаменитого писателя, автора «Будденброков», автора «Смерти в Венеции». Уже и тогда у отца в семье было прозвище «маг», «волшебник».
Литературные отклики на работы Клауса Манна в Германии были не адекватными, критики не могли избавиться от предубеждения, каждый напоминал, что Клаус – сын знаменитого папы. Ценителей прозы Клауса Мана (а среди них были Стефан Цвейг и Лион Фейхтвангер) это огорчало. А бунтаря Бертольда Брехта это так бесило, что он написал:
Диктор: «Весь мир знает Клауса Манна – сына Томаса Манна. Кто, впрочем, этот Томас Манн?»
Марина Ефимова: Правда, это было написано уже после создания Клаусом в 1936 году замечательного романа «Мефистофель».
Герой романа «Мефистофель» – актер Хендрик Хофген, внесенный нацистами в «Черный список» и в 1933-м году уже уехавший в Европу, решает вернуться в Германию, понимая, что актёрской славы он может добиться только у немецкой публики. Он идет на сговор с нацистским режимом и становится директором Государственного театра. Хофген то спасает друзей, то предаёт их, порывает с возлюбленной–полуеврейкой-полуафриканкой и выгодно женится. Временами художник в нем побеждает конформиста, а порядочный человек – конъюнктурщика, но страшные будни тоталитарного государства снова затягивают его в свой ад. Герой теряет талант и охоту к жизни.
Легко узнаваемым прототипом персонажа Хендрика Хофгена был бывший муж Эрики – сестры Клауса. В 1960-х годах приемный сын этого человека подал в суд иск об оскорблении чести и достоинства, и лучший роман Клауса Манна был запрещен в Западной Германии. До 1981 года его ввозили контрабандой из Восточной.
Тему романа «Мефистофель» обыгрывали почти все немецкие писатели - современники Клауса Манна: Фейхтвангер в «Братьях Лаутензак», Генрих Бёлль в романе «Биллиард в половине десятого». У Томаса Манна в романе 1947 года «Доктор Фаустус» тоже поднята тема сделки художника с дьяволом, но шире - как у Гёте. У них и дьявол – внутри, а не снаружи.
В последний год жизни Клаус очень часто писал родителям. В его письмах он называл всех детскими прозвищами: отца – Магом, мать – Милейн, себя – Эйси. Казалось, единственным для него светом в окошке осталось детство, и он хотел вернуть его хотя бы в воспоминаниях. «На воспоминания, - писал Клаус Манн, - нельзя положиться, и всё-таки нет действительности, кроме той, которую мы носим в памяти».
