Большую часть жизни он провел за рабочим столом. Различий между крупными и мелкими делами не проводил, с равной бюрократической тщательностью занимаясь сношениями с иностранными дворами и каким-нибудь новым фасоном парадной формы гвардейских егерей. В последний день жизни, больной и слабый, он попросил камердинера разбудить его, как обычно, в четыре утра – всю свою долгую жизнь монарх вставал ни свет ни заря, и этой его привычке подражала вся страна. Но в то утро, 21 ноября 1916 года, старый император Франц Иосиф уже не проснулся.

Австро-Венгрия, пестрое государство, простиравшееся от Карпат до Адриатики и от Рудных гор до Балкан, лишь на два года пережило своего самого пожилого правителя (Франц Иосиф умер в 86 лет, из них 68 он провел на троне). Впоследствии многие его бывшие подданные – из наиболее известных упомянем Стефана Цвейга и Йозефа Рота – с нескрываемой ностальгией писали о временах престарелого монарха с плешивой головой и пышными бакенбардами, но в момент крушения Австро-Венгрии об этой стране мало кто горевал. В конце концов, именно она де-факто – хотя общая коллизия была куда более сложной – развязала летом 1914 года войну с Сербией, быстро переросшую в европейскую, а потом и в мировую.

Архаичная лексика манифеста "Моим народам", которым Франц Иосиф оповестил подданных о начале войны, относилась к совсем другим временам, когда судьбы европейской политики вершили государи, их верные министры и генералы. Временам же новым, которые принадлежали массам, партиям и вождям, старый император был чужд. Он и сам понимал это, сказав в 1910 году на аудиенции приехавшему в Вену экс-президенту США Теодору Рузвельту: "Я – последний монарх старой школы".

О Франце Иосифе за пределами стран, возникших на обломках его империи, почти не помнят. Памятников ему очень мало – даже в Вене, заставленной статуями Габсбургов и их приближенных, совсем не пафосный монумент этому монарху скромно стоит на зеленой лужайке в парке рядом с дворцом Хофбург. Среднеобразованный русскоязычный человек при упоминании этого имени вспомнит разве что пару фраз из гашековского "Швейка" – прежде всего про портрет императора, засиженный мухами. Похоже, Франц Иосиф растворился в своей эпохе, стал чем-то вроде рамки картины, и зрители рассматривают пейзаж, не отвлекаясь на обрамление. При этом самой жизни "последнего монарха старой школы" с лихвой хватило бы на пару трагических романов. Трое ближайших родственников Франца Иосифа, в том числе двое наследников престола, умерли насильственной смертью, а сам он дважды едва не стал жертвой покушений. Романтический брак по любви с Елизаветой-Сиси обернулся взаимным отчуждением и глубоким одиночеством обоих супругов. Добавим к этому войны, революции, восстания, которые пришлись на его долгое правление, равно как и эпоху небывало долгого экономического подъема и мирного развития, благодаря чему времена Франца Иосифа впоследствии обзавелись аурой "золотого века" Центральной Европы.

Как бы то ни было, сегодня это занимает мало кого, кроме профессиональных историков и относительно немногочисленных любителей европейского прошлого. Куда актуальнее выглядит престарелый австрийский монарх, если взглянуть на него как на символ стабильности системы, пережившей саму себя. Без большой охоты подчиняясь требованиям времени, расширяя избирательное право, вводя систему социального страхования, разрешая гражданские браки и т. п., Франц Иосиф был тем не менее не в состоянии переступить черту, отделявшую косметический ремонт древней империи от необходимого ей капитального. Действительно глубокие реформы задумывал его наследник Франц Фердинанд, но его жизнь оборвали пули Гаврило Принципа. После этого старый император с видимым облегчением произнес загадочную фразу: "Всевышний восстановил тот порядок, который я не в состоянии был удержать", намекая то ли на реформаторский пыл покойного, то ли на его "неравный" брак с графиней Хотек, противоречивший архаичным правилам венского двора.

Франц Иосиф до последнего держался за старый, привычный ему мир – вплоть до бытовых мелочей: он никогда не пользовался автомобилем, лифтом, телефоном и пишущей машинкой, а мыться до конца своих дней предпочитал в раскладной походной ванне, пренебрегая водопроводом. Это может вызывать улыбку и даже умиление, но в целом империя под габсбургским орлом одновременно и развивалась, и топталась на месте. Относительные экономические успехи не дополнялись ни достаточной политической модернизацией, ни наращиванием военных мускулов, неизбежным в разделенной на враждебные коалиции Европе. Странное сочетание уюта и обреченности, характерное для последних лет Австро-Венгрии, позднее передал в романах "Марш Радецкого" и "Гробница императора" Йозеф Рот. Стабильность перешла в окостенение, окостенение – в мертвенность, и та тихо ушла в небытие вместе со старым императором.

Франца Иосифа похоронили по старинному обряду. Похоронная процессия приблизилась к запертым воротам венской Церкви капуцинов, где по сей день находится фамильный склеп Габсбургов. Гофмейстер, возглавлявший процессию, постучал в ворота церкви. Приор ордена капуцинов, стоявший за ними, громко спросил: "Кто просит разрешения войти?" Гофмейстер назвал имя и пышный полный титул императора. "Не знаю такого", – прозвучал ответ. Затем диалог повторился – уже с более скромным, так называемым малым титулом. Ворота церкви открылись лишь с третьей попытки, когда на вопрос монаха гофмейстер ответил кратким: "Франц Иосиф, смиренный грешник".

"Смиренный грешник" знал цену и изнанку власти и воспринимал ее как почетную службу и нелегкое бремя. Времена публичного упоения властью, эпоха вождей-выскочек и поклоняющихся им фанатичных толп, тотальной пропаганды и большой лжи – или, пользуясь модным термином, "постправды" – уже наступали, но Франц Иосиф их почти не застал. Смерть 86-летнего венского старца с пышными бакенбардами стала своего рода прощальным поклоном "старой школы". Европа с радостью бросилась навстречу новому миру, который, вопреки ожиданиям, оказался совсем не прекрасным.

Ярослав Шимов – обозреватель Радио Свобода, историк Центральной Европы