После гибели Лизы Глинки вновь заговорили на одну из самых любимых и болезненных для российского общества тем: можно ли и нужно ли сотрудничать с властью? Где проходит граница компромисса? Стоит ли метать бисер перед свиньями, "ходить на совет нечестивых"?

В общем-то, все аргументы за и против давно проговорены и известны. Ничего нового придумать невозможно, и убедить кого-то в своей правоте тоже невозможно.

И все-таки. Для меня в этой дискуссии неожиданно возник нюанс, о котором я раньше не задумывалась.

Через несколько дней после падения Ту-154 сразу несколько человек предложили назвать больницы именем Елизаветы Глинки: президент Чечни Рамзан Кадыров, министр обороны Сергей Шойгу, мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман и другие. Казалось бы, в самом этом факте нет ничего плохого: гибель Глинки так поразила совершенно разных людей, что они решили отдать дань погибшей, увековечив ее имя. Но вот вопрос: как сама Глинка отнеслась бы к этому? Например, хотела бы она, чтобы больница в Чечне носила ее имя? Вопрос здесь, конечно, шире, чем просто конкретный частный случай.

Это вопрос о том, что, если ты вступаешь в тесные отношения с властью, ты должен быть готов, что, когда тебя не станет, власть будет использовать твое имя, а ты уже ничего с этим сделать не сможешь.

"Случай Лизы Глинки описан в знаменитом 66-м сонете Шекспира, в 12-й строке. "И праведность на службе у порока", – сказано у Шекспира. Видимо этот случай был замечен еще до Лизы Глинки", – сказал Виктор Шендерович, выступая на "Эхо Москвы". Ведущая эфира задала ему вопрос о хорошей и плохой благотворительности. Лизу Глинку при жизни осуждали: за то, что она не критиковала российские власти, развязавшие войну в Украине, за то, что ездила на Донбасс. Но Глинка прежде всего была врачом; спасая людей, она считала, что правозащита выше политики. И в этом была ее правда. А как считает Шендерович – ее праведность.

Александр Подрабинек, человек, который осуждает любое сотрудничество с властью, с Шендеровичем и Шекспиром не согласен: "Праведность на службе у порока – порочная праведность", – написал он в Facebook. Это категорично. Об этом можно было полемизировать с Лизой Глинкой, когда она была жива.

Сейчас эти разговоры бессмысленны: Лиза не может ответить.

Мы не знаем, может быть, в какой-то момент она разочаровалась бы в этом сотрудничестве, как разочаровались в его эффективности некоторые правозащитники. Так, например, из официальных правозащитных структур вышел Сергей Ковалев в 1996 году из-за несогласия с политикой Бориса Ельцина.

Так в 2012 году вышли из СПЧ Светлана Ганнушкина, Дмитрий Орешкин, Елена Панфилова.

Светлана Ганнушкина говорит, что не может и не хочет "давать советы" президенту Путину, который после "рокировки с Медведевым" стал нелегитимным: цена компромисса с властью стала слишком высокой, и эффективность сотрудничества уже не оправдывала этот компромисс.

Не существует правил и рецептов: каждый сам для себя определяет цену компромисса и каждый сам платит эту цену.

Когда я была членом ОНК Москвы, мне часто приходилось обращаться за содействием к сотрудникам СИЗО, если речь заходила о помощи заключенным. Иной раз выпить чаю с баранками в кабинете начальника СИЗО – было своего рода сотрудничеством, и приходилось думать, прежде чем выносить "сор из избы" и публично говорить о тех проблемах, которые нам становились известны во время посещений СИЗО. Приходилось соизмерять, как любая критика отзовется на наших подопечных, которые находились во власти этих самых сотрудников, мило пьющих с нами чай, услужливо ломающих для нас баранки. А когда дверь тюрьмы за нами закрывалась, они спешно залезали в интернет, чтобы посмотреть, не написали ли мы чего-то нелицеприятного в их адрес. Сотрудничая с властью или ее представителями, даже в лице мелких вертухаев, мы отрезали себе путь к критике – у нас были заложники. И мы думали о том, как им не навредить.

От этих постоянных компромиссов рождается жуткий диссонанс; в какой-то момент ты начинаешь задыхаться: невозможно сидеть на двух стульях. Ты боишься снизить эффективность своей деятельности и закрываешь глаза на компромиссы. В какой-то момент понимаешь, что тебя используют и ты себе больше не принадлежишь. Но ты оправдываешь себя тем, что сегодня спасешь еще одного человека, завтра другого. И до поры до времени этот компромисс с самим собой вполне работает.

Но потом происходит нечто, после чего ты больше не можешь сидеть за одним столом с тюремщиками, мэром, губернатором, президентом.

Лиза Глинка погибла. И теперь она не сможет защитить себя, если кто-то из чуждых ей по духу людей захочет приватизировать ее имя. И это, наверное, самая неожиданная цена компромисса, которую приходится платить.

Во всяком случае, для меня.

Зоя Светова – журналист "Открытой России", бывший член Общественной наблюдательной комиссии города Москвы

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции