Самая большая ошибка верующих – попытка дать представление о своей вере, сравнивая ее с убеждениями атеистов. Теоретически это разумно по двум причинам. Во-первых, слово "вера" пришло в религию из словаря неверующих. А откуда еще? Бог может послать ангела, но Бог не посылает новых слов. Это уж мы, верующие, из уже готовых слов делаем "религиозные". Из доверия сделали веру.
Во-вторых, неизвестное познается через известное, это уже правило педагогики. Но в данном случае правило не срабатывает, потому что между известным человеческим и неизвестным Божьим – пропасть. Так что вера советских людей в коммунизм все-таки не была верой, и "религиозные нотки" в отношении подростков к героям комиксов или фанатов к своим кумирам не складываются в музыку веры, остаются нотами без послевкусия. А в оценке вина не так важно, какие там ноты чувствуются, сколько какое послевкусие. Послевкусие веры – воскресение.
Вера в коммунизм была верой в кавычках. Это была вера в возможное, и это была вера, в которой не было места сомнениям. Но вера в Бога, вера в воскресение Христа, наконец, вера в возможность свободы – все это веры в невозможное, и поэтому истинная вера неотделима от сомнений. На самом деле, советские люди верили в невозможное – коммунизм в том виде, какой им преподавался, невозможен, слава Богу. Но они-то не понимали, что это невозможное. Именно поэтому сомнения рассматривались как мыслепреступление и антисоветская пропаганда.
Один из лидеров "нового атеизма", американский биолог Джерри Койн в своей книге "Вера против фактов" (вышла только что в "Эксмо") самым сильным аргументом против веры считает невозможность воскресения. Ему простительно: мальчик из американской глубинки, воспитанный в протестантской строгости, которая полагает, что рога у Моисея были крепкие, крутые, могучие, вдруг попал в университет. Ну, его и повело… Ему родители объясняли, что Бог не то что возможен, а прямо-таки реален, что воскресение подтверждается евангелиями, а оказывается…
У человека шок. Что понятно, но все равно не отменяет того факта, что настоящая вера сознает невозможность того, во что верует, и в Кого. Правда, не всегда может это выразить. Другое дело, что в мире предостаточно людей, которые так же веруют в Бога, как советские люди веровали в коммунизм, – в силу конформизма, душевной и умственной лени, от нечего делать. С такой верой, конечно, и неверующие должны бороться, и верующие. Вера в возможность воскресения – не фанатизм, а хуже – пошлятина. Невозможно оно!
"Существо в белых одеждах" с бейджиком "И. Христос" – это антихрист
Койн заявляет, что мог бы поверить, если бы ему явился Христос, "существо в белых одеждах и сандалиях в сопровождении группы апостолов с именами, приведенными в Библии… Существо в белых одеждах называет себя Иисусом и направляется к соседней университетской больнице, где мгновенно излечивает множество серьезно больных людей, в том числе с отсутствующими конечностями". И все это сняли бы на кинопленку для верности!
Такое "существо в белых одеждах" с бейджиком "И. Христос" – это антихрист. Антихрист настолько же возможен, насколько невозможен Христос. Много их было, а будет еще больше, если, конечно, люди не научатся отличать невозможное от невероятного. Невозможное вероятно, только вероятность очень маленькая. Тот же Койн в силу интеллектуальной честности один раз признает, что существование Бога возможно, но сразу добавляет, что вероятность крошечная. Но малая вероятность не есть невероятность. А вот невероятное, увы, возможно – в силу свободы. Таков ад, такова ненависть, таковы убийство, ложь, предательство и прочие всевозможные виды рабства.
Так что если уж сравнивать с чем-то веру, то со свободой. Другое дело, что опыта свободы у людей еще меньше, чем опыта веры, но жажда свободы все-таки есть – иногда уже вполне неискренняя, напоказ, чтобы не было стыдно, ну так тем более это похоже на веру. В этом смысле тот же Койн относится к смелому интеллектуальному меньшинству, которое отрицает свободу даже еще решительнее, чем отрицает Бога. Свобода для этих новых базаровых – всего лишь псевдоним принципа неопределенности в квантовой физике, невозможность предсказать поведение отдельных частиц. С таким же успехом можно считать рабство свободой, ведь поведение раба тоже нельзя предсказать наверняка. Может и взбунтоваться, может покончить с собой, а может стать дядей Томом. Это свобода лишь с точки зрения стороннего наблюдателями, а для раба это просто рабство.
Между всевозможным рабством и невозможной свободой – разрыв как между обезьяной и человеком. Даже без "как" – разница между человеком и обезьяной и есть разница между невозможным и возможным. Крошечная такая разница… Недоказуем даже факт существования этой разницы. Новый атеизм есть старый-престарый цинизм. Но остается и вера – именно она противоположна цинизму, а вовсе не наивность, которая есть цинизм наизнанку. Да, воскресение невозможно – не надо мне этого доказывать, не надо ломиться в открытую дверь. Да, Бог маловероятен до невозможности. Да, хождение по воде нереально. Именно потому, что это в принципе недоказуемо и нигде невозможно, в это – веруют. Веровать в возможное – как ходить по воде в пустом бассейне. Вера с доказательствами веры – как раб с золотым ошейником, на котором написано "свободен". Нонсенс. Чушики-чушики. Не обязательно веровать, но обязательно понимать, что вера – о принципиально невозможном и принципиально недоказуемом. Обязательно, чтобы знать то же самое о свободе и, верующий ты или нет, прилагать все усилия, чтобы невозможная свобода стала реальностью, а всевозможное рабство – в крематорий.
Яков Кротов – историк и священник, автор и ведущий программы Радио Свобода "С христианской точки зрения"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
