Образ Анны Карениной как архетип и символ. Была ли Анна первой русской феминисткой? Либеральные и консервативные трактовки романа. Мир модерна и индустриализации в романе против мира деревни и патриархальности. ”Три брака” как толстовский черновик Карениной. Куда в сериале Шахназарова исчез Левин и почему герои помещаются в обстоятельства русско-японской войны 1904 года? Память и психоанализ как модные инструменты рассказа истории. Образ военной карьеры Вронского в хорватской прозе. Может ли недостаточно корпулентная актриса претендовать на роль Анны Карениной? Хочет ли показать режиссер, что война – это норма для русского общества? Чем отличается подход продюсера к роману от представлений читающей публики? Почему Толстой и Достоевский как предмет экранизаций и две твердыни русской духовности продолжают вызывать серьезные споры?
Юрий Богомолов, киновед, кинокритик; Александр Гаврилов, директор Института книги; Наталья Исакова, телемаркетолог и продюсер; Андрей Архангельский, зав. отделом культуры журнала “Огонек”; Андрей Шарый, журналист и писатель.
Елена Фанайлова: Мы сегодня поговорим об "Анне Карениной" Шахназарова, телевизионном сериале, который только что закончился и вызвал массу споров у народа, массу интереса.
И сегодня мы будем об этом говорить с Юрием Александровичем Богомоловым, киноведом и кинокритиком; с Александром Гавриловым, директором Института книги; в студии также Наталья Исакова, телемаркетолог и продюсер; и по скайпу с нами на связи журналист Андрей Архангельский, заведующий отделом культуры журнала "Огонек".
Люди с разными очень взглядами. Как я выяснила накануне записи, Наташа и Юрий Александрович чуть ли не поругались в "Фейсбуке", комментируя посты друг друга. Вот где для вас плюс и где минус в этой работе Карена Шахназарова?
Юрий Богомолов: Что касается плюсов… я, честно говоря, не могу понять, зачем Шахназарову на данный исторической момент понадобилось затевать эту экранизацию, кроме как несколько потрафить массовой аудитории в части выяснения личных, частных взаимоотношений. То есть более респектабельно, чем шоу "Пусть говорят" во главе с Малаховым или шоу Бориса Корчевникова, те же самые проблемы, но только это происходит во дворцах, герои хорошо одеты, все в этом отношении замечательно выглядит. Никакого другого смысла в этой экранизации я не вижу.
Наталья Исакова: Это камерная история, в которой сделан фокус на любовный треугольник, который существует в виде такого вполне себе психоанализа, когда мы можем, наконец-то, сконцентрироваться не на идеях народничества, не на идеях правильной и неправильной семьи, а понять, что случилось с этими тремя людьми. На мой взгляд, ответ на этот вопрос в этом сериале дан убедительно и исчерпывающе.
Александр Гаврилов: Я считаю, что сама ли, с помощью ли режиссера, но барышня Боярская продемонстрировала выдающуюся актерскую работу. Это выдающееся прочтение очень сложного образа Карениной! Я по книжным своим надобностям несколько раз перечитывал этот роман, и там есть куски, которые мне никогда не удавалось понять – я не понимаю, что за эмоция может двигать женщиной, которая говорит это и делает это. Надо сказать, что это абсолютно виртуозная работа! Боярская периодически впадает в полную невменяемость, периодически возвращается в очень ясную выстроенность, она меняет лица, это очень яркая работа. Я не специалист, но почему у меня возникли сомнения, что режиссер мог ей каким-то образом в этом помочь, потому что придуманный ход с рассказыванием этой истории задом наперед – фантастически, небывало, умопомрачительно провален по отображению кинокартинки. Каким образом эта богатая, с постпродакшеном, который сочится из каждой щели, картинка может быть абсолютно одинаково гламурной для того мира, где самая большая проблема – это любовный треугольник, и того мира грязи, крови и бесконечной боли, в котором разговаривают Сергей Каренин и Вронский.
Елена Фанайлова: Должна сказать, что я перечитала эту вещь, и ничего от Вересаева не осталось в экранизации, кроме времени и места.
Александр Гаврилов: У меня есть некоторая гипотеза, зачем это нужно. Так получилось, что я одновременно сходил на мюзикл "Анна Каренина", посмотрела пару балетов "Анна Каренина", один из них прекрасный шпуковский балет в Театре Станиславского и Немировича-Данченко, и я вдруг понял, что, как того рода книжки, как "Великий Гэтсби", например, когда "Каренина" дает свой флер для экранизации или инсценировки, часто перенимается не сюжет, слишком всеми затверженный, а вот такой робкий интерес к тому времени, когда все было хорошо. Сама ситуация "Великого Гэтсби" или "Анны Карениной" для героев трагическая, а для их наследников, их потомков это такая сладкая карамель! И конечно, в этом смысле разделение на два повествования могло позволить эту ситуацию перенести внутри фильма от страшной войны, которая началась практически сразу после завершения действия романа (Вронский уходит на балканскую войну), и дальше идет бесконечная череда войн, которая заканчивается революцией, Гражданской войной, этим распадом России в клочья, – они уже оттуда могут смотреть на историю про любовный треугольник почти нашими глазами. Даже поразительно, насколько из этого ничего не вышло в сериале!
Андрей Архангельский: Я, в общем-то, с Наташей Исаковой, хотя я категорически другого придерживаюсь мнения, соглашусь, что этот ход с психоаналитическим сеансом, с отстранением, это весьма новаторски выглядит, у нас на этом еще не фиксировались. Это довольно популярная точка зрения, условно говоря, в западном контексте, да и у нас тоже – рассматривать Анну как психа и вокруг этого выстраивать сюжет, по-иному посмотреть на героиню. Сам ход, по крайней мере, не банален для нашей культурной интерпретации, даже новаторский, можно сказать. Но реализация этого… Я бы поставил вопрос так: идея хороша, но как она реализуется? К сожалению, вынужден сказать, что нет сегодня в России актеров, которые способны были бы сегодня реализовать эту весьма модернистскую идею для нашего телевидения, реализовать ее так, чтобы это было завершено, чтобы все поняли, о чем это. К сожалению, и актриса Елизавета Боярская не может решить эту задачу. Есть такой термин – "типаж", и уважаемый мною учитель Юрий Богомолов, надеюсь, поддержит и разовьет эту мысль. И сам типаж у Елизаветы Боярской таков, что она слишком счастливая женщина, чтобы сыграть психоз Анны Карениной. Ее лицо лучится от счастья в любом случае, что бы она ни делала и ни говорила. Я не могу поверить в ее трагедию, это практически невозможно сделать. Здесь нужна была просто-напросто другая актриса. Делается ставка, конечно, на известных, популярных актрис, потому что считается, что из-за популярных актрис это кино будет смотреть больше людей, но из этого ничего не выходит в таком случае в смысле актерской работы. Вот коротко что я думаю по этому поводу. И еще два слова, почему это так всем важно. В России до сих пор нет какой-то универсальной этики, не заключен, условно говоря, договор между государством и человеком, и два наших единственных этических модуса – это Достоевский и Толстой. В общем-то, это ужасно. Для нас Толстой и Достоевский являются единственными этическими ориентирами до сих пор, и мы по ним пытаемся выстроить собственную этику, и поэтому мы так пристально вглядываемся в каждую интерпретацию, в каждую экранизацию. Ни Толстой, ни Достоевский, их манера, их культура как угодно может быть уважаема, но она, к сожалению, неприменима к нашей действительности, к нашей жизни, а мы по-прежнему ищем там ответы на вопрос, как мне вести себя сегодня. Это все страшное искажение!
Елена Фанайлова: Ну, во-первых, мы с Гавриловым не согласны, что Боярская все время лучится от счастья. Я считаю, что это сильная ее работа, и я даже не ожидала, что она может быть такой. Все привыкли, что она такая гламурная Барби…
Юрий Богомолов: Ну, почему, в театре она достаточно разнообразна, и драматичная, и трагична. А меня лично она поразила в первых сериях – абсолютно квелая такая, первая серии было скучно невыносимо.
Александр Гаврилов: Но это как раз очень красиво! Она дает этот образ как никакой, бесцветный, а потом он вдруг взрывается всем переливом психоза, от страсти до безумия.
Юрий Богомолов: Но надо для начала хотя бы понять, как ее увлекло это чувство. И эта степень ее женского обаяния, ее широты, когда мужчина не может пройти мимо этого и не заметить этого, не погрузиться в это, – вот этого не было. А потом, когда начались эти психоаналитические сеансы, выяснения между ними, ну, да, она играет, она играет психопатку достаточно удачно. И я подумал, что лучшей исполнительницей, если бы это случилось много лет назад, была бы Марина Неелова. Она бы так играла такие сцены, что это было бы совершенно замечательно! Но вот у Шахназарова, мне кажется, абсолютно тупоголовое ощущение того, что происходит в этом мире, каковы взаимоотношения. Он играет в геополитику, которая ему совершенно чужда. Ведь у художника так не бывает, что политика отдельно, а художник отдельно. Он был очень талантлив во времена "Курьера" и так далее.
Елена Фанайлова: Вообще-то, мне кажется, что и во времена "Цареубийцы" он был ничего себе…
Юрий Богомолов: Но затем происходит, как и с другим режиссером, который, кстати, сейчас представит свою экранизацию "Анны Карениной", Владимиром Бортко, только современную историю, так же как и Михалков когда-то был очень талантлив, но с ними произошла такая история…
Александр Гаврилов: Почему, и "Утомленные солнцем" вполне талантливое кино".
Юрий Богомолов: Да, а что такое "Солнечный удар"?
Александр Гаврилов: Ужасно!
Елена Фанайлова: Ужасно, к сожалению.
Юрий Богомолов: С ними происходит та же история, которая произошла с героями фильма "Похождения зубного врача", когда человек в какой-то момент предает свой талант, предает какую-то свою человеческую сущность. Если мы вспомним фильм того же Михалкова "Без свидетелей", его ранний фильм, то сам Михалков описал, как это происходит с талантливым человеком, когда происходит распад. В данном случае Шахназаров сначала распадается, а потом пытается собрать себя по частям и окунается в мир "Анны Карениной", в мир Толстого, но абсолютно не понимает, что там происходит, кроме как он ищет какие-то психологические ситуации, сходные со своими прожитыми психологическими ситуациями. Он не понимает, зачем там Левин,
Елена Фанайлова: Да, надо сказать, в фильме нет, просто полностью отсутствует второй главный герой, которого Толстой считал своим альтер-эго, и во многом с себя сделал этого человека.
Юрий Богомолов: Шура Тимофеевский, культуролог, очень правильно в Фейсбуке заметил, что главный конфликт "Анны Карениной" вовсе не между Анной и Вронский или Анной и ее мужем, а между Анной и Левиным!
Елена Фанайлова: Ну, это два разных мира, два способа жизни! Я, конечно, не очень согласна с тем, что это плохая работа. Я как раз с удовольствием видела, что это хорошая работа. К ней претензии по другой части, они в другой плоскости лежат. Это крепкая режиссерская работа.
Юрий Богомолов: Но бессмысленная.
Елена Фанайлова: Да, вот вопрос – зачем? – мне кажется самым главным.
Наталья Исакова: Я хочу все-таки призвать к так называемому слепому методу пробы, который мы можем видеть в потребительских программах, когда мы пробуем колбасу, не зная производителя. Этот сериал нужно оценивать, забыв про Шахназарова, про всех. Мы видим продукт, и не важно, кто его сделал. Как говорила Фаина Раневская: "Талант, как прыщ, вскочить может на любом месте". И есть куча примеров, когда люди, далеко не безупречные в моральном отношении, ангажированные, вступавшие в сделки с властями, тем не менее, имели искру и делали вполне себе качественные вещи.
Юрий Богомолов: А например?
Александр Гаврилов: Достоевский, например. Что нам далеко ходить, политический взгляды Федора Михайловича Достоевского…
Наталья Исакова: Да, монархизм, антисемитизм и так далее.
Андрей Архангельский: …озвученные в этой студии, вызвали бы настоящий скандал и массовое побоище. При этом до последнего момента человек писал блистательную художественную прозу, оставшуюся нравственным ориентиром для нас.
Юрий Богомолов: Но это был какой-то совершенно исключительный случай.
Наталья Исакова: Алексей Николаевич Толстой писал очень крепкие вещи, при этом мы все понимаем, что Алексея Николаевича интересовала красивая жизнь, особняк, драгоценности и так далее. Это путь в никуда, и если мы начнем…
Юрий Богомолов: Эти крепкие вещи иногда были очень сомнительными.
Андрей Архангельский: Я не вижу сегодня примера Льва Николаевича Толстого или хотя бы Достоевского, я не вижу примера сейчас, когда был бы какой-нибудь реакционный талант, и при этом он делал бы вещи, про которые все бы сказали "ах". У нас нет такого примера!
Александр Гаврилов: Меня Господь миловал, и я ни разу не видел Шахназарова в качестве публицистического спикера. Но я смотрю внутрь это объекта, и в нем, скорее, злит неровность. Вы говорите, что Боярская хорошо играет, когда все уже развивается, а я помню сцену, когда она сидит в спальне на кровати, и к ней вводят дочку. И она вдруг таким странным птичьим движением поворачивает голову и говорит: "Она совсем не похожа на меня, она похожа на своего отца". И в этот момент я сижу перед телевизором, в кресле, расслабленный, у меня нет никаких проблем, и я готов принять упреки коллеги Архангельского, это я в этот момент счастливый человек, которому не о чем беспокоиться, – и у меня мороз по коже! Я понимаю, что вот оно, безумие, и оно глядит на меня ясно.
Юрий Богомолов: Но это другая часть сериала, это уже как бы следующий этап, а на первых этапах, когда происходят все эти процессы влюбленности, обожания, это жутко скучно! Одна сцена чего стоит, когда Анна лежит в постели со своим мужем, который до этого прочитал ей суровую мораль, и она лежит рядом, а он открыл рот и захрапел, после чего она встает, одевается и идет посмотреть дом Вронского. Это так комично! (Смеются.)
Наталья Исакова: Самое главное, что любое кино, сериал – это самостоятельное произведение, для которого роман – это просто платформа, от которой человек оттолкнулся.
Юрий Богомолов: Я больше скажу, это не просто способ оттолкнуться, это оптика, с помощью которой режиссер, автор, сценарист начинает рассматривать современные глубинные процессы.
Наталья Исакова: Нет-нет! У телевизионного сериала нет никакой другой цели, кроме как быть приятным своей целевой аудитории! Потому что телевидение – это бизнес.
Юрий Богомолов: С чего вы взяли?
Александр Гаврилов: О, нет, вот тут мы поспорим! Еще Честертон в своем прекрасном эссе о массовой литературе объяснял, что если какие-нибудь интеллектуалы, которые пишут романы для интеллектуалов, начнут нарушать все законы, божеские и человеческие, это никого не касается, а вот если массовая литература усомнится в идее справедливости, то это будет значить, что сотряслись основы общества. Сериал сегодня выполняет такую же функцию, как массовая литература при Честертоне. Это и есть то единственное рассказывание о норме, о морали, о структуре общества, которое вообще есть у телезрителя.
Наталья Исакова: У телевизионного продюсера в страшном сне не появится мысль задать себе вопрос: а как мы в этом сериале отразим ценности Толстого, что мы скажем про эпоху? "Анна Каренина" для российской аудитории – это примерно такой же бренд, как "Ромео и Джульетта", на эту тему всегда интересно говорить, это классическая история, которая интересует любую домохозяйку, смотрящую канал "Россия". Муж, жена, любовник как мечта о нереализованной жизни, и интересно сходить в эту сторону, хотя бы на уровне сериала, и посмотреть, что там бывает, и может быть, лучше остаться с храпящим Иваном Петровичем, потому что добром это не кончится. Это матрица. И смотреть на это с точки зрения того, что хотел сказать Толстой, и как режиссер это не отразил, или с точки зрения историзма – могла ли героиня выйти на улицу в то время без шляпки, – это сразу путь сразу в никуда!
Юрий Богомолов: А кто об этом говорит? Вы сами это придумали.
Наталья Исакова: Нет, это говорят люди, которые критикуют сериал.
Александр Гаврилов: Нет, это правда, и меня это тоже немножко задело, что люди не только говорят, что "неправильно экранизировал Толстого", хотя Шахназаров и стартовом титре написал: "Вольная экранизация того и сего", "непохоже на Самойлову". В этом смысле прелестный мемуар опубликовала в Фейсбуке филолог Дина Магомедова, рассказав, как они, очень молодые, показали свекрови фильм с Самойловой, и та страшно возмутилась, потому что настоящий-то фильм тот, предыдущий, с Тарасовой! И они сели его пересмотреть, и там 50-летняя Тарасова, 48-летний Вронский, они там что-то… Они сидят, молчат и боятся дыхнуть, и в этот момент свекровь взрывается: "Охальники, весь фильм испортил!" Мне кажется, кроме этой битвы за единственный идеальный вариант, которая немножко странно выглядит, хотя постоянно повторяется, и про это можно отдельно поговорить, почему великий русский народ так любит единственный правильный вариант, но есть еще и полноценное функционирование внутри традиции. Когда мы там в 225-й раз смотрим иначе поставленного "Гамлета", мы же не думаем, что он отрицает всех остальных "Гамлетов", а мы просто собираем это в единую традицию рассматривания "Гамлета" с разных сторон. И вот каждый, кто заново перечитывает "Каренину", что-то там выбирает. Я в какой-то момент, после большого количестве инсценировок, вернулся к тексту и поразился тому, насколько он современный. Это абсолютно современная книжка, полностью, с толстовской злобой в отношении поверхностных политических мыслителей, вроде Стивы. Вообще, Стива – совершенно современный персонаж, и то, как Стива прочитан у Шахназарова, это тоже очень обидно, там он просто техническая функция.
Елена Фанайлова: Обидно, это правда, слишком поверхностно!
Александр Гаврилов: И одна из важнейших тем этого романа – это, конечно, роман об урбанизации. Роман изначально назывался "Три брака", в нем два брака от начала прокляты, и один брак от начала благословен. Проклятые браки – Стивы и этот полубрак Анны и Алексеев, и неслучайно, конечно, Толстой называет их одинаковыми именами, а благословен брак Левина и Кити, потому что он деревенский. И даже когда Вронский и Анна пытаются бежать в деревню, из этого ничего не выходит, они городские люди. Много раз говорили о том, что это роман про поезд – поезд привозит Анну к Вронскому… Вот вы говорите, что скучные первые сцены, но вот сцена, когда Вронский стоит на перроне, и вот лучи сквозь дым подошедшего паровоза, – по-моему, это прекрасно!
Наталья Исакова: Операторская работа там – это вообще отдельная история.
Александр Гаврилов: В паровозе Анна знакомится с Вронским, в паровозе Вронский нагоняет ее в Петербурге, паровоз, в конце концов, используется Анной для самоубийства. Но почему на паровозе? Это взгляд деревенского жителя Толстого на большие города. Вот приезжает Лев Николаевич из Ясной Поляны в Москву, не говоря про Петербург, и что он видит? Дым, грязь, вокзал… Ведь сегодняшний человек, приезжая из небольшого города в город-миллионник, видит его таким же. После вокзала и привокзальной площади воображение вообще прекращает функционировать, потому что уже перегруз. Странно, но Толстой на самом деле задает в своем романе те векторы, которые сквозь книжку Элвина Тоффлера "Шок будущего" доходят до сегодняшнего дня. Это противостояние мира деревни и мира города, противостояние традиционного брака и новых форм брака. Понятно, что сам лично, как политический мыслитель, Толстой был против всего этого безобразия, но художник оказался гибче и богаче. И даже Шахназаров, уж на что Шахназаров… а и то, мне кажется, художник в нем побеждает политического мыслителя! (Смеются.)
Юрий Богомолов: Ничего он не побеждает! Давайте посмотрим, как "Анна Каренина" экранизировалась у нас в России. Вообще, инсценировалась она довольно часто, и в инсценировках обращение к "Анне Карениной" связывалось с тем, чтобы предоставить площадку для бенефиса некоторых артистов. В данном случае – Самойловой, во МХАТе – для Тарасовой и других артистов, которые замечательно играли, Хмелева того же и так далее. А в кино в какой-то момент советским режиссерам стало скучно заниматься советскими людьми, достаточно плоскими в этом отношении, и Пырьев занялся Достоевским, и там по сравнению с его лубочными картинами про свинарок и пастухов было гораздо все интереснее. Другое дело, что практика занятия этими персонажами не прошла даром, и он не смог справиться ни с "Карамазовыми", ни с "Идиотом" достаточно справиться. Как и Зархи. Что касается дальнейшей истории, все-таки я скажу об экранизации Сигарева. Он сначала инсценировал "Анну Каренину", назвал ее "Каренин", а затем и Проскурина сделала фильм под названием "До свидания, мама". Там совершенно современная история, просто герои называются именами – Анна, Каренин, Сережа и так далее. Так вот там режиссера заинтересовал мотив человечности убывающей. Поэтому я не могу согласиться с тем, что это просто столкновение урбанизации с какими-то почвенническими мотивами. Во всяком случае на рубеже XX и XXI века встал вопрос не просто о цене человеческой жизни, а цене человечности вот как такой души человеческой цивилизации. И в этом отношении эта картина берет уже не Каренина в главные герои, не Вронского, не саму Анну, а мальчика Сережу, который оказывается таким критерием что ли этой самой человечности. И там есть совершенно потрясающая сцена, когда Сережа, которого уверили, что мама умерла, он ее встречает в храме, они обнимаются, и он говорит, что всегда верил, а потом они прощаются. В этот момент становится тоскливо, потому что понимаешь, что происходят очень важные вещи. В жизни этого человека нет мамы, и это такой напряженный момент духовной жизни вообще человеческой цивилизации! Понятно, что на кону в XXI веке стоит сама человечность.
Наталья Исакова: Ровно так же история есть в этом сериале! Там есть повзрослевший Сережа Каренин, абсолютно взрослый человек с детским лицом, для которого, очевидно, самой большой травмой в жизни была вся эта история с потерей мамы, с непониманием функций людей в этой истории, была она злодейкой, развратной женщиной, любила она его или нет, или это была жертва обстоятельств и чувств. Он не понимает, почему Вронский так поступил, мог он ее спасти или не мог, или он ее чем-то толкнул под колеса и так далее. И мы видим, как он задает свои вопросы и к концу фильма приходит к пониманию, и сбрасывает с себя этот груз своей детской боли.
Юрий Богомолов: И спасает китайскую девочку. Очень здорово!
Наталья Исакова: И ровно такой же сеанс очищения проходит Вронский. Сережа считает его врагом, виновным в смерти матери, но они из антагонистов приходят к пониманию, они в некотором смысле даже становятся зеркалами, потому что оба любили эту женщину и ее потеряли. А что касается Толстого, что он хотел сказать, он мог хотеть сказать что угодно, но важно то, что мы в этом можем увидеть. Увидеть мы можем там абсолютно разные вещи, и я отстаиваю абсолютную свободу любого режиссера и сценариста видеть там что угодно и говорить об этом. Мы не в тоталитарном режиме, чтобы говорить, что так можно интерпретировать, а так нельзя.
Елена Фанайлова: Хочу еще раз обратиться к тому, почему Шахназарову так важен этот военный контекст, почему важен этот 1904 год. Я знаю только один пример подобной интерпретации "Карениной" – это роман хорватского писателя Неделько Фабрио "Смерть Вронского". Этот человек во времена югославских войн как бы обращается к этой фигуре, он помещает Вронского в контекст балканских войн, и там с ним происходят определенные душевные метаморфозы. Мой коллега Андрей Шарый, в середине 1990-х годов - корреспондент радио Свобода в республиках бывшей Югославии, хорошо знаком с Неделько Фабрио.
Андрей Шарый: Роман Неделько Фабрио вышел в 1994 году в Загребе. Это была первая серьезная литературная попытка осмыслить военный конфликт на просторах бывшей Югославии. Фабула романа, если коротко пересказывать, заключалась в следующем: безутешный Алексей Вронский после гибели Анны записывается добровольцем и идет на фронт новой сербской войны. Силой магического воображения писатель переносит своего героя на сто лет вперед, в конец ХХ века, и граф Алексей становится плечом к плечу с русскими добровольцами и наемниками, которые сражаются на сербской стороне в новом балканском конфликте. Однако очень быстро понимание неправедности этой войны приводитгероя романа к новому душевному кризису, и он, не в силах найти лучшего решения, выходит на минное поле под Вуковаром, где и заканчивается его жизнь.
Понятно, что большие романы о войне не пишутся в то время, когда война эта еще продолжается. В 1994 году боевые действия в Боснии еще разворачивались вовсю, Хорватия сломила сопротивление сербских сепаратистов на своей территории только через год с лишним после того, как роман вышел из печати. Неделько Фабрио – довольно крупный хорватский прозаик. Расцвет его славы пришелся на 1980-е годы, когда он написал эпический роман "Волосы Вероники", в в начале 1990-х он был еще и литературным чиновником, возглавлял Союз писателей Хорватии. Сейчас ему уже под 80 лет, но он все еще творчески активен. Четверть века назад Хорватию охватывало романтическое национальное возбуждение, и книга Фабрио оказалась в центре оживленных дискуссий о оправданности применения исторического эпигонства для осмысления проблем современности и об актуальных идеологических смыслах, которыми роман о Вронском был наполнен. На мой взгляд, книга Фабрио (она, кстати, издана на русском языке в прекрасном переводе Ларисы Савельевой), на мой взгляд, - довольно крепкий образчик постмодернистской литературы, это вовсе не макулатура. В 1995 году я записал для Радио Свобода большое интервью с Неделько Фабрио. В нашем архиве я ни звука, ни текста не нашел, но помню, что вся эта история у моих высоколитературных в хорошем смысле коллег вызвала ироническое отношение. Петр Вайль, который редактрировал это интервью, с присущим ему чувством юмора заметил: "Андрей, теперь уже и Алексея Вронского не вернешь".
Елена Фанайлова: Мне в этом стремлении Шахназарова обнаружить военный контекст не видится, что это игра в геополитику, что бы он там ни говорил. Это очень важная вещь! Подписывал он письма за присоединение Крыма, не подписывал, но ощущение того, что мы находимся в состоянии войны, мне кажется, эта тревога присутствует в сериале. Я тут опять же про то, что художник больше, чем его политические взгляды. Что он имел в виду, я не знаю, но я могу и так это прочесть.
Юрий Богомолов: Да он не художник, он беллетрист в данном случае! Какой он художник? Он беллетрист, который придумал этот прием, связанный с войной.
Елена Фанайлова: И с ретроспекцией, с памятью.
Юрий Богомолов: Надо было взглянуть на эту ситуацию спустя 30 лет. Так же как Михалков придумал прием – соединить Бунина, "Солнечный удар" с "Окаянными днями". Это, во-первых, такая попытка расширения горизонта этой как бы интимной драмы. Но прием работает против, потому что в тот момент, когда повзрослевший Сережа выясняет, как склонил к сожительству любовник его маму, и Вронский рассказывает, это создает уже такую дистанцию по отношению к этому событию…
Александр Гаврилов: Мы можем для этой войны придумать массу осмысленного наполнения. Например, это прочтение делает "Анну Каренину" гораздо более европейским романом, чем прежде. Потому что вся Европа, в первую очередь Франция, во вторую очередь Великобритания, потом все остальные, живут воспоминаниями о том, что между франко-прусской войной и Первой мировой была Belle Époque, прекрасная, дивная эпоха мира, которую начали называть Belle Époque буквально сразу после начала Первой мировой войны, потому что ценность простых мирных забав ощущаешь только тогда, когда на тебя валится война. И в этом смысле "Анна Каренина", конечно, такое произведение Belle Époque в чистом виде. Это любовная драма, которая пытается сделаться чем-то большим, а в ней все еще очень странно играют со своими социальными и гендерными ролями. Ужас в том, что рамка задана очень чистая – вот мы жили-жили хорошо, а теперь на нас валится война, и мы воюем бог знает где, бог знает за что, и сами не очень этого хотим. Чтобы зритель не засомневался, об этом говорит простой мужик: "Мы воюем за Манчжурию. Мы ехали через Сибирь, там земли много…" Самые тупые слои отсталого крестьянства должны в этот момент чмокнуть телевизор в оклад и сказать: "Да-да, простой мужик, ты, как всегда, прав!" Ужас в том, что рамка задана очень чистая, что это ощущение выстраивания потерянного рая – там были эти все бесконечные анфилады с фресками не меньше, чем Беллини, не знаю, кто расписывал Каренину его петербургский дворец, чуть больше Зимнего, но там было это, а тут у нас сараюшки и одна на всех радость – китайская девочка. Это, безусловно, смелая заявка – сейчас мы возьмем весь огромный мир Толстого во внешнюю рамочку. И в этот момент художник – режиссер Шахназаров – делает яркую заявку, но дальше ее надо оправдывать.
Юрий Богомолов: Я думаю, что классика, в данном случае русская классика – это уже не столько как бы литературные источники, сколько мифологические. И герои русской классики, начиная от Онегина, Печорин, персонажи и Достоевского, и, наконец "Анны Карениной" – это мифологические персонажи, которым можно опять же все что угодно приписывать, которых можно так или иначе интерпретировать. Я думаю, что классика существует не для того, чтобы мы поставили это в музей, стряхивали пыль и любовались, водили бы экскурсии школьников на это, и фильмы не для того существуют. Классика существует для того, чтобы ее интерпретировать бесконечное количество раз. Так же как мы интерпретируем миф и легенды Древней Греции, библейские легенды и так далее. И есть такие скрытые экранизации, которые замечательно это демонстрируют. Пример – Висконти, который делал не только "Белые ночи", но и поставил "Рокко и его братья", где в скрытом виде существует абсолютно "Идиот" Достоевского. Классика – это инструментарий для кинематографиста! Поэтому дело не в том, что мы хотим показать те толстовские ценности, который Толстой там спрятал. У Толстого, между прочим, была полемика с "Евгением Онегиным", где Татьяна "русская душою" была "другому отдана" и, стало быть, "век ему верна" в силу своего внутреннего нравственного закона. У Толстого другое время, и уже внутренний нравственный закон не так четко и не так директивно работает с человеком – она действительно другому отдана, но не получилось у нее быть ему верной. Тут очень много разных сложных вещей, для того чтобы радоваться тому, что вот там у Толстого те самые чувства, мысли, которые посетили и Карена Георгиевича Шахназарова.
Елена Фанайлова: Меня очень заинтересовало то, что сказал Гаврилов, что "Анна Каренина" – модернистский роман. Точнее, роман о модерном времени, роман о том, как модерное время приходит в Россию и раскалывает общество.
Андрей Архангельский: Раскалывает? С точки зрения Толстого – да, с точки зрения ортодоксов какой-нибудь организации со словом "крест" в названии, современной, – безусловно, да. И я думаю, что с точки зрения Шахназарова как государственника – тоже да. А с точки зрения современного человека – нет. Анна – первая русская феминистка, первая женщина, которая бросила вызов обществу и захотела своего собственного счастья. Вот, собственно говоря, какая возможна интерпретация. Сама сегодняшняя интерпретация этого романа говорит о нашем времени, что именно режиссер тут видит. И что касается военной рамки, это очень важно. Дело в том, что Шахназаров представляет нам войну как норму, как человеческую норму, именно война примиряет, по сути, Каренина-младшего и Вронского. Шахназаров хочет нам сказать, что вот основная культурная платформа в России – это война, стрельба, пальба, и на этом фоне всякие толстовские конфликты разрешаются. То есть это, на самом деле, абсолютно антигуманистическая, империалистическая, имперская позиция. Во-вторых, что касается его интерпретации Анны, ну, что же, ведь в конечном итоге получается, что Анна сама виновата. Мы помним, где именно встречается эта формулировка. Недавно был флешмоб "Я не боюсь сказать", и люди, которые выступали против откровений, разговоров о насилии, они применяли ровно ту ж формулу: "Она сама виновата". В психоаналитической транскрипции образ Анны может оцениваться, в общем-то, как сложное явление, допустимое, но в нашем обществе наш телевизор фактически сводит к тому, что она виновата сама. То есть понимается это совершенно буквальным и банальным образом и, конечно же, свидетельствует о психологии самого трактующего.
Елена Фанайлова: Мы опять возвращается к образу женщины на центральных каналах. Не любят зрители свободных и независимых женщин. Это действительно так, есть какие опросы про это?
Наталья Исакова: Регулярно проводятся качественные исследования, глубинные интервью с аудиторией, плюс фокус-группы, плюс рейтинги как объективный показатель успеха, в результате чего формируется представление, какой именно типаж, матрицу героинь приятно видеть зрителю, с кем хочется идентифицироваться, какие события в ее жизни должны происходить и к чему она должна прийти. В этом смысле "Анна Каренина", которую мы обсуждаем, выпадает из этой истории. Да и цифры – когда начиналась первая серия, было 15 процентов, потом падало до 13, потом опять опускалось – это хорошие цифры, но не фантастические, такой бренд, как "Анна Каренина", мог бы собрать и 20 процентов. Но это, с моей точки зрения, говорит как бы в плюс всей этой истории, когда авторы смогли сделать хороший массовый продукт, который нашел свою аудиторию и при этом не пошел по этой истории, что она всю жизнь ждала свою любовь, ее преследовали роковые обстоятельства, злые люди ее угнетали, но в конце концов любовь победила.
Александр Гаврилов: Очень хорошо, что Андрей обратил наше внимание на то, как противостоят пространства война и мира внутри этого, казалось бы, другого повествования. Но я не соглашусь с тем, что Шахназаров заявляет войну как норму. Шахназаров заявляет войну как радикальное упрощение. Мы видим, что в любой точке, где модерн переживался драматично и раскалывал традиционные общественные структуры, он всегда заканчивался мощной упрощающей реакцией. Был ли это пирронизм в Аргентине, когда молодого библиотекаря Борхеса нужно было сослать, чтобы он там глаза потерял, была ли это полпотовская, уже существенно более поздняя форма реакции на модерное усложнение, строго говоря, то, что произошло в Европе, Первая мировая война, русская революция, немецкая революция, это все были формы вожделенного упрощения. Нам слишком сложно! Мир "Карениной", мир, в котором женщина может сказать: "Нет, я умру родами… Нет, не родами… Нет, вы оба теперь мои мужья" – он, с одной стороны, конечно, зачаровывающий, и мне кажется, что как раз этот кусок один из немногих, который в сериале удачный, когда ты вдруг перестаешь думать, что перед тобой ходят какие-то не очень ловко попадающие губами в роль актеры, но он чудовищно, неправдоподобно сложный. Сложно героям Толстого, сложно зрителю отождествлять себя с ними в этой вывернутой ситуации. И понятно, что вся общественная ситуация, которая окружает эту картинку, она сложная. В ней есть чудовищная нищета, немыслимое богатство, одни формы семьи, другие формы семьи… И это все всегда заканчивается простотой, которая невозможна без боли, крови и криков.
Юрий Богомолов: Насколько я помню свои прочтения на эту тему, Толстой, когда приступал к роману, думал, что он легко справится и быстро напишет. И уже издатели, уже эпиграф готов: "Мне отмщение, и аз воздам". А по мере того, как он стал этот клубок взаимоотношений распутывать, он увидел такое количество правд, с которым элементарно справиться было нельзя. И поэтому он, как великий художник, пришел к таким открытым коллизиям, которые можно так или иначе трактовать, и пусть читатель поработает над этой коллизией. И тогда у меня вопрос: а что случилось в фильме с Анной, почему паровозу вдруг не дали наехать?
Наталья Исакова: Паровозу дали наехать, на самом деле, потому что фильм начинается с того, что Вронский видит труп Анны, который лежит…
Юрий Богомолов: Но это другой труп и другой паровоз.
Наталья Исакова: Мы просто не увидели физического падения тела под колеса. Но там гораздо интереснее финальная сцена решена, когда инфернальный всадник с развивающимися черными одеждами по какому-то весьма условному миру куда-то тащит Анну, чуть ли ни в преисподнюю.
Юрий Богомолов: А что это за всадник, кто это?
Наталья Исакова: Ну, размышляйте…
Юрий Богомолов: А тут и размышлять не надо, ее сама Смерть увозит.
Андрей Архангельский: Нет! По идее режиссера, помните, в седьмой серии Стива говорит Анне: "Уйми своих демонов!" Это ее уносят два черных коня – два ее демона. Я трактую это таким образом.
Наталья Исакова: И я согласна с этим.
Юрий Богомолов: Так это и есть смерть!
Наталья Исакова: Нет, смерть приходит ко всем, и к хорошим, и к плохим героям, а здесь… Это метафора просто.
Юрий Богомолов: Метафора, но переходящая в мистику.
Александр Гаврилов: Конечно, Толстой тоже был бы рад сказать: вот она изменила своему мужу, и поэтому весь мир лежит во зле. Но крупный художник в нем его от этого удержал, от этого бульварного хода. Очень интересно смотреть, как Толстой задумывает роман, это всегда очень просто и на злобу дня собранные агитки. Что роман "Декабристы", из которого потом выросла "Война и мир", что "Три брака", и потом постепенно вдруг художник начинает дышать и наполняет этот объем такой жизнью, что нет места агитке. Жаль, что в Карене Георгиевиче художник задремал, кажись, и агитку и бульварщину позволил впустить, самых страшных, на мой взгляд, сегодняшних демонов кинопроизводства, в свой прекрасный, наверное, по замыслу фильм.
