Александр Генис: Во второй части АЧ - Диалог на Бродвее, который мы ведем с музыковедом Соломоном Волковым в бродвейской студии Радио Свобода.
Соломон, о чем говорят на Бродвее?
Соломон Волков: Многие мои американские приятели крайне печалятся по вот какому поводу — уход знаменитой певицы, знаменитого сопрано Рене Флеминг со сцены.
Александр Генис: Рене Флеминг 58 лет, и она решила оставить сцену. Она давно готовилась к этому,ё и решила оставить сцену на вершине своей славы, своего мастерства. Флеминг выбрала для этого очень специальную оперу, причем это тоже давно было придумано — «Кавалер роз». Сюжет этой оперы, как известно, заключается в том, что пожилая женщина, скажем так, немолодая.
Соломон Волков: Бальзаковского возраста. Причем Анна Андреевна Ахматова считала, что на самом деле бальзаковский возраст нужно сдвигать на 10-15 лет, дама Бальзака его обманула относительно своего настоящего возраста.
Александр Генис: Я думаю, что каждая эпоха меняет возраст тоже, особенно наша, когда жить стали дольше. Но так или иначе, в опере речь идет о женщине, уже потерявшей первую молодость, ее молодой любовник от нее уходит, она примиряется с этим. У этой оперы очень трогательный финал. Автор “Кавалера”, Рихард Штраус хотел, чтобы его похоронили под эту музыку. И вот опера состоялась, под овации всего зала и слезы любителей музыки оперная дива ушла из Метрополитен.
Соломон Волков: Критики по этому поводу говорили, что тут тройное уже прощание получается в связи с этим спектаклем и с появлением в нем Рене Флеминг. Сама опера оплакивала конец бель эпок, периода, к которому мы с вами постоянно обращаемся, как может быть к одному из лучших в культурной истории Европы. Теперь уходит Флеминг совпадает с еще двумя такими печальными знамениями, а именно с одной стороны мы имеем глобальную тенденцию, то есть многие люди сейчас оплакивают уход той Европы, которую они знали в последние десятилетия, многие считают, что Европа стоит перед лицом радикальных потрясений и изменений. А в более узком смысле, в кругу любителей и почитателей классической оперы тоже настроения невеселые, потому что кажется многим, что аудитория оперная вымирает. Я, должен сказать, не согласен с этой последней печалью. Я в Нью-Йорке живу 40 лет, 40 лет слышу, что аудитория вымирает, если бы она действительно вымирала, то на сегодняшний момент залы должны быть совершенно пустыми. По моим наблюдениям натуралиста могу сказать, что аудитория приблизительно одного и того же возраста за все эти 40 лет. То есть, конечно же, кто-то умирает, но приходят люди именно этого возраста, где-то в районе от 40 до 70 лет, таким образом может быть аудитория и кажется, что она на пути к вымиранию, но она все время постоянно обновляется.
Александр Генис: Если вы не согласны со второй печалью, то я не согласен с первой. Потому что когда мне говорят о закате Европы, я каждый раз вспоминаю, что закат Европы уже был и не раз. Слухи о смерти Европы преувеличены. Тоже 40 лет я живу в Америке и тоже 40 лет прощаются с Западом. Я помню, когда Солженицын приехал в Америку и сказал, что третья мировая война уже проиграна, коммунисты победили, а четвертой не бывать. Как мы видели, получилось наоборот: коммунисты проиграли эту войну, а не Запад. Каждый раз, когда оплакивают культуру уходящую, я думаю, что мы, современники, не способны оценить то, что происходит сегодня. Самый знаменитый оплакиватель Европы - Шпенглер, который написал «Закат Европы». В 1918 году вышла эта книга, почти все с не согласились, считали тогда — все, культура закончилась, ничего больше не будет. Но сейчас из сегодняшнего дня мы видим, что 1921-22 годы — это был расцвет культуры ХХ века, ее акме, когда появился «Уллис» Джойса, “Бесплодная земля” Элиота, когда появилась новая музыка, новые направления в искусстве, Пикассо, Матисс — все это нам сейчас кажется золотым периодом, но им -то казалось, что царит страшный упадок.
Когда я приехал в Америку, то встретился с Андреем Седых. Этот пожилой джентльмен был абсолютно убежден, что после смерти Бунина никакой русской литературы быть не может. Поэтому, он считал, какого-нибудь Бродского печатать в газете нельзя, потому что все равно его никто не понимает. Я тогда зарекся: когда я стану старым, то никогда не стану говорить то же, что Седых, а буду лучше помалкивать. Вот я пытаюсь это делать.
Соломон Волков: На самом деле у нас с вами коренных расхождений совершенно нет. Потому что когда я говорю о смене культурной парадигмы, а мне представляется, что она сменяется по многим очень параметрам, то это отнюдь не вызывает во мне такого страшного ностальгического чувства по уходящей культуре. Когда люди говорят «кончается культура», нет, с этим категорически я не согласен — она меняется. И в данный момент мы являемся свидетелями кардинального, радикального изменения культурного.
Александр Генис: Но давайте вернемся к Рене Флеминг. Рене Флеминг — любимая дива Метрополитен. Это не значит, что лучше певицы не было, это значит, что ее все любили, потому что у нее был хороший характер. Журналисты, которые сейчас пишут один за другим статьи о Рене Флеминг, говорят: для дивы у нее был характер просто идеальный. Потому что все знают, что оперная дива имеет право вести себя чудовищно, а она была нормальным человеком.
Соломон Волков: У нее была в этом смысле учительница Беверли Силлс, которую я еще застал, когда сюда приехал. Оперной звездой может быть если не каждая вторая, то каждая десятая солистка Метрополитен в любом случае, но оперной легендой стать посложнее. Так вот Беверли Силлс была именно такой легендой. Она была невероятно популярна, Рене Флеминг не является сейчас такой популярной фигурой. Учительницей в плане бытового и общественного поведения у Флеминг была именно Беверли Силлс. Обе всегда были в своей общественной и музыкальной деятельности за пределами сцены чрезвычайно активными, энергичными, здравыми, здравомыслящями. Поэтому Флеминг будет продолжать свою деятельность.
Александр Генис: Она сказала, что не уходит из музыки, а меняет свою роль в ней. Она переезжает в Чикаго, она собирается выступать с концертами. Короче говоря, жизнь продолжается и после сцены Метрополитен.
Соломон Волков: Заметим в скобках, что давать концерты и легче, и много доходнее, чем выступать на сцене оперного театра.
Александр Генис: Бесспорно. Она ушла, как считают, вовремя, в любом случае она так считает. Хотя, конечно, есть примеры другого долгожительства, которое просто восхищает всех любителей музыки — 76-летний Пласидо Доминго. Я несколько месяцев назад слушал его в опере Верди «Набукко», где он былглавной звездой. Он по-прежнему изумительно поет. Как по-вашему, когда надо уходить, как это решается?
Соломон Волков: Случай Доминго, конечно, уникален. Относительно возраста и когда надо уходить, я всегда вспоминаю замечательный ответ Натана Мироновича Мильштейна, великого русско-американского скрипача. Он в 80 с лишним лет выходил еще на эстраду и играл. Я с некоторой такой бестактностью его спросил: не трудно выходить на сцену? На что он мне очень серьезно и честно ответил: «Выходить на сцену не трудно, трудно уходить». Имелось в виду, не какая-то метафизическая проблема ухода со сцены, нет, чисто практическая, физическая. Вот ты выходишь на сцену, становишься, играешь, предположим, свой час, и после этого ноги затекают, уйти со сцены действительно трудно.
Александр Генис: Но и в метафорическом смысле тоже непросто. Рене Флеминг была еще и человеком необычайного разнообразия в своих дарованиях. В качестве такого я предлагаю послушать довольно своеобразный опус — она поет американский гимн. Надо помнить, что во время Супербола — это главное соревнование по американскому футболу, поют лучшие звезды поп-музыки. Оперная дива — это не совсем обычный персонаж для такого исполнения и, тем не менее, Рене Флеминг спела гимн. Давайте послушаем кусочек из этого произведения, которое поет с таким блеском наша оперная дива.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, как ее голос, актерская и вокальная натура сказалась на выборе ролей?
Соломон Волков: Вы как раз упомянули Пласидо Доминго, почему он оказался еще таким долгожителем? Потому что его тенор трансформировался в баритон, он сейчас выступает в баритоновых партиях. Тенор его понизился и дал ему возможность продлить сценическую жизнь..
Александр Генис: То есть он обновил свой репертуар.
Соломон Волков: Да, ему уадось овладеть совершенно новыми оперными ариями. К сожалению для Флеминг, этого у нее не случилось. У нее в жизни гораздо более низкий голос, чем на сцене, что всегда удивляет людей, которые с ней разговаривают. Но ее сопрано так и осталось сопрано, она никогда не смогла освоить партии для выступления на оперной сцене, которые бы требовали более сочного низкого сопрано. Одним из больших ее огрочений в связи с этим было то, что ей никогда не удалось спеть на оперной сцене «Тоску». «Тоска» - это наша с вами любимая опера, я считаю ее величайшей оперой ХХ века. Конечно, очень жаль, что ей это не удалось. Но мы все же послушаем сейчас запись арии Тоски из этой оперы в исполнении Рене Флеминг. Арию эту одну она записала, и мы можем по ней представить, какой она была бы на сцене Мет.
(Музыка)
Соломон Волков: О чем еще говорят на Бродвее сегодня?
Александр Генис: Я говорю на Бродвее сегодня об «Евгении Онегине» и думаю, что это хорошая тема для нас с вами. Потому что до тех пор, пока «Онегин» звучит в Метрополитен, Пушкин жив и в Нью-Йорке.
Я только что пришел с спектакля «Евгений Онегин» - это сравнительно новая постановка в Метрополитен, в сезоне 2013-14 года была премьера. Я слушал предыдущую версию «Онегина» в Метрополитен и должен сказать, что нынешняя сильно выигрывает по сравнению с предыдущей, потому что та постановка вызвала у меня смущение. В «Онегине» есть хор крестьян, и этот хор достаточно жизнерадостно изображает жизнь крестьян, которые любят своих Лариных и готовы их развлекать. Но каким-то образом в предыдущей постановке хор крестьян напоминал «список Шиндлера», они все были в каких-то страшных заплатанных зипунах и выглядели чудовищно. Этого здесь не было.
Спектакль был поставлен, я бы сказал, в условно русских декорациях. Если первый акт декорация могла бы принадлежать Коровину, во втором - декорации мог бы сделать Федотов, то в третьем - Бенуа: колонны, Петербург, ампир. Все это было вполне уместно и хорошо. Но главное - на сцене были сплошь русские певцы. Главную партию пела Нетребко, и пела она - восхитительно. Она любимица нью-йоркской публики. Все говорят, что Рене Флеминг ушла, и Нетребко теперь естественным образом претендует на это место. Ее очень любят, и есть, за что. Все остальные тоже пели чисто по-русски. У меня было полное ощущение, что пушкинский текст царит на нью-йоркской сцене, было очень приятно все это слышать, за оним исключением. Онегина пел шведский певец, и это, конечно, было совсем не то. Я понимаю, ему было очень непросто в этой русской компании. Его зовут Петер Маттеи, замечательный певец, все хорошо, но среди русской компании он, конечно, выглядел все хуже и хуже. В первом акте у него еще получалось петь по-русски, а к третьему акту он стал шепелявить и все труднее и труднее стало понимать его русский язык. Русский язык такой сложный, что с ним трудно справиться. Это, конечно, очень печально, потому что Онегина должен был петь другой певец.
Соломон Волков: К сожалению величайшему, все ожидали, что в этой партии выступит Дмитрий Хворостовский, но отменилось его выступление. Он отменяет один концерт за другим в связи с курсом лечения, который проходит. Мы все, конечно, желаем ему всего самого лучшего, потому что это грандиозная звезда украшает сцену любого театра и жизнь любителей оперы.
Александр Генис: В «Онегине» он блистал, он уже пел с Нетребко Онегина, и это была действительно звездная пара. На этот раз так не получилось. Татьяна осталось одинокой звездой на сцене.
Соломон Волков: Вообще-то Татьяна и является главной героиней.
Александр Генис: Это я как раз хотел сказать.Иименно поэтому в опере “Онегин” это не трагедия, в романе Пушкина без Онегина не было бы и романа, но в опере как раз ничего. Потому что Татьяна Ларина и есть главный персонаж оперы.
Соломон Волков: То же самое происходит, когда ставят балеты по «Онегину», там тоже главным персонажем является Татьяна. Понятно, сдвиг такой, фокус при переводе произведения из литературы в оперу или в танец, сдвигается и фокус, вдруг оказывается, что центральным персонажем может быть в данном случае героиня.
Александр Генис: У меня есть свои мысли по этому поводу. Несколько лет назад я был в Пушкинских горах. Вы знаете, есть у меня такой литературный тик — я люблю читать книги там, где они написаны. В тот раз я взял с собой томик «Евгения Онегина» и внимательным образом проштудировал эту книгу там, где происходило действие Онегина, там, где Пушкин писал роман. Мне кажется, я понял то, чего я раньше не понимал.
Надо сказать, что сам роман «Онегин» очень литературный: там все читают книги. Кстати, в этой постановке были замечательные сцены, когда приходит Ленский в первом акте, то дамы бросаются к книгам - и мать, старая Ларина, и Татьяна, и Ольга, все должны сидеть с книжкой, чтобы показать, какие они умные. Это было забавно. Хуже то, что там были клюквенные места, которые меня огорчили. Например, всюду были ящики с тыквами, они изображали сцену урожая, но почему постановщики решили, что русские крестьяне собирают тыквы, которые не растут на русском Севере, во всяком случае в нечерноземной полосе? Другой ляп был, когда слуги танцевали вместе с господами танцы на балу, что выглядело довольно дико. И наконец самый страшный ляп - сцена дуэли Ленского и Онегина, когда они стреляются на ружьях, не на пистолетах, а на ружьях, больших охотничьих ружьях! Почему они это сделали, я не знаю.
Но вернемся к литературным источникам, поскольку в «Онегине» все связано с литературой. Онегин — байронический герой, Онегин — это пародия на Байрона, а Ленский — это пародия на Шиллера. Но кто же такая Татьяна? Казалось бы, она читает Ричардсона, английские сентиментальные романы. Но мне кажется, что Татьяна — это и есть Пушкин, Татьяна — это его образ, причем дважды, сначала это Пушкин времен лицея, а в конце это - идеал Пушкина — льдистая Татьяна. Знаете, как каждый холерик, Пушкин мечтал быть таким сдержанным, невозмутимым англичанином, именно таким, каким стала Татьяна в конце романа.
Всего этого на сцене быть не может, потому что опера, балет, любая другая театральная постановка, ведь сейчас «Онегина» очень много ставят в театре, всего этого быть не может, потому что в инсценировке исчезает ирония, которая присутствует в «Евгении Онегине». Недавно мне прислал свою книгу киевский пушкинист Александр Пустовит, где много написано о роли немецкой иронии в произведениях Пушкина. Это, по-моему, очень интересная и необычная тема. И ведь действительно ироническое отношение к своему произведению и к своим героям пронизывает всю книгу, но это не отменяет ее пафоса. Где кончается ирония, а где начинается небо — никто не знает, по знаменитым словам Гейне. В опере, как в любой постановке, пропадает ироническое начало, а ироническое начало — это сам Пушкин, и ему места на сцене нет.
Соломон, как вы считаете: опера «Онегин» живет вместе с Пушкиным или она противостоит Пушкину, как я считаю?
Соломон Волков: Конечно, я с вами совершенно согласен в данном случае, это абсолютно не пушкинское произведение. Если с чем можно сравнить оперу Чайковского, так это с романами Тургенева, тут тургеневская линия. Именно потому, что Чайковский полностью устранил какую бы то ни было ироничность, довольно затруднительно, возможно в музыке передать иронию, но это пришло гораздо позднее.
Александр Генис: Скажем, у Шостаковича.
Соломон Волков: Еще раньше - у Стравинского. Стравинский очень иронический композитор, о чем может быть мы еще поговорим. У Чайковского есть иронические штрихи в том же «Щелкунчике», но в «Онегине» он трансформировал эту иронию. Ленский, к которому Пушкин на самом деле относится чрезвычайно иронично.
Александр Генис: «Куда, куда вы удалились?» - это же пародия.
Соломон Волков: Да, конечно же. А тут ария, над которой все обливаются слезами.
Александр Генис: На этом спектакле большая часть зала, по-моему, была русская. Когда дело дошло до «Куда, куда вы удалились?», мне кажется, что все подсказывали слова, суфлер там точно был не нужен.
Соломон Волков: И все вытирали слезы. А мы покажем в заключение нашего разговора сцену письма Татьяны.
Александр Генис: Это та сцена которая позволяет певице показать себя. Это - центральная сцена оперы. Анна Нетребко поет Татьяну.
(Музыка)
