Настоящие герои войны, как правило, большей частью безвестны: они не вернулись с фронтовых полей, пали в окопах и атаках, сгорели в тылу, обеспечивая фронт, а равно – в тылу врага, осуществляя диверсии и разведку, или в концлагерях. Поля войны и поныне усеяны так и не упокоенными останками солдат, не вернувшихся с войны. Столь же бесспорно, что безусловного уважения и благодарной памяти заслуживают все, кто вопреки всему вернулся с фронта, уцелел в смертных лагерях военнопленных, в партизанских районах, на полях и заводах тыла. Только казенная пропаганда в качестве подлинных героев нередко с энтузиазмом представляет тех, кто, быть может, хотя и имеет какие-то заслуги, но ни фронта в глаза не видел, ни свиста пуль не слышал. Выдающимися героями-разведчиками зачастую объявляют тех кабинетных гениев, которые никогда в жизни сами не испытали смертного ужаса перехода линии фронта и смертной же работы в тылу врага, зато посылали туда разведчиков и диверсантов, чаще всего просто на убой.
Одной из таких "легендарных" фигур нередко представляют полковника госбезопасности Михаила Маклярского, получившего известность ещё и как драматург и сценарист. Сейчас как раз и юбилей его – Маклярский родился 110 лет назад, в ноябре 1909 года.
Сладкое сало для подполья
Чаще всего имя Маклярского упоминают в связи с его службой в подразделении сталинского "террориста №1" Павла Судоплатова. Особенно в связи с чекистской операцией осени 1941 года по созданию боевого подполья в Москве – на случай её падения. Приказ о создании такого подполья нарком внутренних дел СССР Лаврентий Берия получил в сентябре 1941 года, когда Сталин пришёл к выводу, что Москву, возможно, не удержать. Вызвав к себе Судоплатова, Берия поставил задачу: "Обстановка тяжелая. Не исключено, что какой-то части немцев удастся прорваться в город. Мы хотим создать в Москве нелегальные резидентуры и группы боевиков. Они развернут здесь нелегальную работу". Одним из таких нелегалов-боевиков был артист Николай Хохлов, спустя 13 лет ставший невозвращенцем. Вот как описал свои впечатления от вербовки, которую и провёл Михаил Маклярский, подчиненный Судоплатова: "…Город, видимо, придется отдать. На короткое время, конечно. Но все равно – если немцы войдут в Москву, они должны почувствовать себя здесь, как в осином гнезде. […] Для этого в городе должны остаться боевые группы. Люди, готовые ради борьбы на всё. Но дело не в одной решимости драться. Войти в доверие к немцам не так-то просто. Мы подумали о небольших группах артистов эстрады. Немцы любят искусство, в особенности не очень серьезное. Они могли бы использовать такие коллективы для обслуживания своих фронтовых частей. Вы свистеть не разучились? Нет? Ну, и прекрасно. Мы включим вас в одну из таких групп. Если немцы возьмут Москву, они обязательно устроят парад Победы. И пусть устраивают… Может быть, даже Гитлер пожалует. Представьте себе большой концерт для фашистского командования. В зале немецкие генералы, правительственные чиновники, министры всякие… И вдруг – взрыв, один, другой… гранаты. Жив русский народ! Жив и сдаваться не собирается. Понимаете, что это значит?"
То, что это не художественный вымысел, подтвердил в своих "показаниях"-мемуарах и сам Судоплатов: "К возмездию против немецкого командования под руководством М. Маклярского мы готовили и актерский ансамбль во главе со "Свистуном" – Николаем Хохловым, позднее ставшим перебежчиком. Планировалось, что Хохлов вместе с группой акробатов, выступая перед немецкими высшими офицерами, во время эстрадного номера – жонглирования – должны были забросать их гранатами". В другой версии своих воспоминаний тот же Судоплатов поведал: "У нас, между прочим, была одна очень интересная боевая группа из четырех человек. Один – артист-свистун (специалист по художественному свисту). Другая – женщина-жонглер. Она жонглировала боевыми гранатами, закамуфлированными под… небольшие поленья. Представляете? Идет концерт, скажем, в немецком офицерском собрании. На сцене изящно жонглирует своими "полешками" дама. И вдруг эти "дрова" летят в публику… Этот номер придумал Маклярский". Воображение чекистов красочно показывает, сколь примитивно-убогое представление о системе охраны вождей Рейха, да и вообще германских служб безопасности имела хвалёная чекистская разведка. Не говоря уже про шаблонность мышления: руководство Лубянки всерьёз полагало, что немцы обязательно проведут в Москве "парад Победы", и на котором непременно будет Гитлер, до которого запросто можно будет дотянуться.
Не менее примечателен и подход к организации нелегальных радиоточек для связи боевых групп с Центром (который должен был обосноваться в Куйбышеве). Одну из них разместили в подвале кукольного театра Образцова – тот тогда размещался на площади Маяковского. Точнее, это был даже не театр, а долгострой, в подвале которого и разместили рацию. По версии Судоплатова, "строительная незавершенка была вообще идеальным прикрытием: траншеи, подвалы – черт ногу сломит, а знающий человек в этих катакомбах как дома. Обычно мы размещали там наши нелегальные резидентуры". Представьте, как это выглядело бы в реальности: центр оккупированного города, всюду немецкие патрули – и кто-то у них на глазах юркает в руины незавершенной стройки – на ночь или комендантский час глядя. Да и блокировать руины и взять там рацию с радистом куда проще, чем в жилом квартале.
Вдруг Нинин пистолет сам собой исправился, хлопнул выстрел, и пуля, пробив рукав Сергеева пиджака, шлепнулась в самый центр мишени
У Хохлова можно почерпнуть и массу других подробностей подготовки будущих боевиков. Так, его группу снабдили запасом продуктов, при этом сало засунули в один мешок с сахаром, "сахар, наколотый большими серыми обломками, лежал внизу. На него были набросаны пласты сала. Кристаллы соли осыпались вниз, сахарная пудра поднялась вверх. …Нас торжественно наградили в октябрьские дни соленым сахаром и сладким салом". Ещё подпольщикам вручили два чемодана, набитых пистолетами, гранатами, пачками патронов и взрывчаткой, предложив самим дотащить их через весь город до квартиры: "Идите боковыми улицами, старайтесь обходить патрули, чтоб вас не поймали с этим делом". Про патрули сказали не просто так: если бы будущих подпольщиков задержали со всем этим добром, то, в полном соответствии с действовавшими приказами, их просто расстреляли бы на месте. А так их учили обращаться с оружием и взрывчаткой: "Вдруг Нинин пистолет сам собой исправился, хлопнул выстрел, и пуля, пробив рукав Сергеева пиджака, шлепнулась в самый центр мишени", "Тася… широко размахнувшись, бросила гранату прямо себе под ноги. – В щель! – рявкнул Егор и, схватив девушек в охапку, швырнул их в траншею. Все отделались лёгким испугом".
Да и с натаскиванием по части конспирации дело обстояло не лучше, разве лишь порой к артистам-боевикам приходил некий "дядя Петя", учивший, "как по международным правилам следует надевать пальто и завязывать галстук, обращаться со столовыми приборами, составлять меню обедов и ужинов, рассаживать гостей, подавать к соответствующим блюдам соответствующие вина".
15 октября 1941 года капитан госбезопасности Михаил Маклярский, отвечавший за подготовку группы Хохлова, среди бела дня вызвал всю четвёрку для дачи последних ЦУ к себе, в здание НКВД на Лубянке: "Но, что же, – поднял Михаил Борисович на нас глаза. – Что я могу вам, ребята, сказать? Ничего хорошего… Москву оставляем… Немецкие танки на окраинах города. Держитесь и помните, что вы будете защищать… Не горячитесь. Ждите связи и указаний. Но и сами не плошайте. Запомните – жизнь ваша нужна. Если уж и отдавать ее, то вовремя и с толком… […] Помните все, чему мы вас учили. Увидимся в подполье. …Постарайтесь сначала войти прочно в доверие к немцам…"
– Куда же вы ухнули такую массу денег?– Расходы по конспирации, Михаил Борисович, – почтительно ответили мы
"Нам не пришлось встретиться с Михаилом Борисовичем в подполье, – писал Хохлов. – Это было счастьем и для Москвы, и для нас – четырех артистов эстрады, наскоро приспособленных к разведке". Их легенда затрещала по швам сразу же: "Держались мы, конечно, всегда вместе и вели себя в соответствии с вызубренными правилами конспирации", но "наш таинственный и, в сущности, подозрительный вид, был быстро подмечен острыми глазами" столичного художественно-артистического общества. Когда в декабре 1941 года стало ясно, что столицу не сдадут, Маклярский принял от боевиков-эстрадников ранее выданный им "оперативный фонд". Подсчитав оставшиеся деньги, "он схватился за голову и спросил убитым голосом:
– Куда же вы ухнули такую массу денег?
– Расходы по конспирации, Михаил Борисович, – почтительно ответили мы.
– По к-о-н-с-п-и-р-а-ц-и-и? – расхохотался Михаил Борисович. – Это вы-то – конспираторы? Да вся Москва знала, что вы связаны с разведкой! Ваше счастье, что немцы до Москвы не дошли. Болтались бы вы все четверо в первые же двадцать четыре часа на ближайшем фонаре".
Но повезло не только эстрадно-боевой группе "Свистуны", но и самому Маклярскому, да и вообще всему несостоявшемуся "подполью". Хохлов не без горькой иронии назвал свою подпольную ячейку "эстрадно-боевой группой", задействованной в "артистически-разведывательных планах НКВД СССР".
А "цирк Маклярского", как прозвали его сами потенциальные боевики, ещё долго продолжал фонтанировать схожими идеями, но не от хорошей жизни: та же навязчивая идея покушения на Гитлера – не инициативная самодеятельностью Берии, Судоплатова и, тем паче, Маклярского, а попытка реализовать приказ Сталина. Исполнить его было невозможно, но руководство НКВД вынуждено было имитировать бурную деятельность. В итоге родилось несколько планов. Например, предполагалось забросить в Германию специально подготовленного боевика – боксёра Игоря Миклашевского, которого подвела бы к Гитлеру советская агентура в Берлине – князь Януш Францишек Радзивилл и актриса Ольга Чехова. "У нас существовал план убийства Гитлера, – утверждал Судоплатов, – в соответствии с которым Радзивилл и Ольга Чехова должны были с помощью своих друзей среди немецкой аристократии обеспечить нашим людям доступ к Гитлеру". Попутно Миклашевский получил задание убить …своего дядю, актёра Всеволода Блюменталя-Тамарина, сотрудничавшего с немцами. Всеволод Блюменталь-Тамарин талантливо имитировал голос Сталина, зачитывая от его имени по немецкому радио фальсифицированные указы и приказы и т. п. Пройдя подготовку, Миклашевский под видом красноармейца-перебежчика перешел к немцам через линию фронта. Какое-то время провёл в лагере для военнопленных, затем вступил в РОА и после прохождения проверки попал в Берлин. По версии Судоплатова, Миклашевскому якобы удалось наладить связь с Москвой, а на одном из приемов даже выйти на Ольгу Чехову. Если даже было и так, то обеспечивать боевику доступ к телу фюрера актриса не стала. Ещё Миклашевский якобы "передал в Москву, что можно будет легко убрать Геринга, но Кремль, – утверждал Судоплатов, – не проявил к этому особого интереса". Затем Сталин и вовсе отменил свой приказ о покушении на Гитлера, сочтя, что его устранение только навредит, подвигнув германских военных заключить сепаратный мир с американцами и англичанами. Тем не менее, одно из заданий Миклашевский всё же выполнил: уже после окончания войны убил своего дядю. Как с гордостью поведал Судоплатов, "он пробрался туда, куда нам нужно было… В Берлин. Нашел того человека, который нам был нужен. Сделал то, что было нужно. Ушел…", после возвращения награжден орденом Красного Знамени. По этому поводу на память приходит лишь знаменитое салтыков-щедринское: "Добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел!"
Жертва анкеты
Кем же был автор всей этой, по выражению Хохлова, "артистическо-разведывательной бригады". По официальной версии, это был выдающийся разведчик, герой невидимого фронта, родом из совсем простой семьи бедного портного, начавший свой боевой путь в 1924 году – со службы в погранвойсках, куда он добровольно отправился, чтобы сражаться с басмачами в Средней Азии. Он настоящий боец, поскольку и в погранвойсках вновь послужил – в 1939 году, а затем и вовсе героически создавал и забрасывал в тыл к немцам разведывательные и диверсионные группы, отряды, отметился в выдающихся оперативных играх против германской разведки – и т. д., и т. п. Что же касается образования, то, с придыханием сообщает одно из множества его лубочных жизнеописаний, "в отличие от большинства своих коллег он мог похвастаться тем, что имел профильное образование – закончил юридический факультет Среднеазиатского университета в Ташкенте". Это вроде как в 1932 году, а уже после войны – то ли ещё и Высшие литературные курсы добавил в анкетную графу про образование, то ли и вовсе, как поведало другое апокрифическое житие, окончил Литературный институт имени Горького. Сценарист, драматург, лауреат Государственных премий…
Про киносценариста правда. В остальном же вся официальная биография Маклярского изобилует невнятностями, сказочными превращениями, труднообъяснимыми совпадениями и логически ничем не восполняемыми лакунами и умолчаниями. Начиная с того, что не известна даже дата его рождения: просто "ноябрь 1909 года". Правда, уже совсем в последние годы, вдруг появилась и дата – 3(16) ноября, но насколько она точна и правдива, а не просто взята с потолка, загадка. Во всяком случае, в наиболее точном, предельно выверенном и документированном справочнике Никиты Петрова "Кто руководил органами госбезопасности, 1941–1954" (М., 2010) такой даты не значится. Вся это загадочность вовсе не случайна, но проистекала из необходимости сокрыть – по возможности и до поры – такие кусочки реальной биографии, слишком правдивое изложение которых в анкетах в иные годы могло дорого обойтись. Если с "неудобной" – для тех же анкет – национальностью Маклярского поделать ничего было нельзя, из-за чего и карьера затормозилась (со второй половины 1930-х годов у кадровиков Лубянки яро процветал антисемитизм), и куда более серьёзные неприятности образовались в 1951 году, когда искали "сионистский заговор в МГБ", то не менее важный вопрос социального происхождения наш герой явно пытался подправить, хоть и не слишком удачно. Как написал про Маклярского работавший под его началом агент НКВД (а затем уже журналист и писатель) Кирилл Хенкин, "Миша, сын одесского портного, которого он потом с трудом выдавал за рабочего от станка". Мишей наш персонаж тоже не был, ибо назвали его любящие родители Исидором. Да и про погранвойска, куда он якобы записался добровольцем в 1924 году, – тоже выдумка: ни в каких пограничных (или каких-то ещё иных) войсках Маклярский вообще никогда не служил, а в 1924 году и не мог – ему тогда было лишь 14 лет. И с басмачами никогда не воевал – ни тогда, ни позже. Не говоря уже и о такой "мелочи", что в состав пограничной охраны и войск ОГПУ (как именовалась структура) не добровольцев зазывали, а специальные наборы производили – строго по классовым критериям, в рамки которых Маклярский никак не вписывался: происхождение далеко не пролетарское, даже не крестьянское (бедняцкое или хотя бы середняцкое), а почти что мелкобуржуазное. Поскольку родился он вовсе не в семье простого портного, как стал писать в анкетах уже позже, отказавшись от тщетных попыток выдать отца за рабочего от станка. Борис Маклярский, отец будущего чекиста, человек в дореволюционной Одессе весьма уважаемый и известный, – владелец портняжной мастерской (или, как сказали бы сейчас, своего ателье). Располагалась та мастерская в прекрасном доходном доме в самом центре города, точнее даже, в его фешенебельном деловом и торговом центре – на Пушкинской улице, в доме №54. Это и сейчас район (дом, кстати, стоит и поныне) вполне респектабельный. Там же и жили всей семьей, что зафиксировано в адресном и справочном издании "Вся Одесса" на 1914 год, куда вносили далеко не всякого. То есть у Исидора (будущего Миши) Маклярского родители были вполне состоятельные, имевшие возможность внести немалую плату за обучение сына в классической гимназии, куда его, несомненно, и записали бы – по достижении девяти лет. Так что папа в поте лица обеспечивал жену и детей (Исидор был, похоже, не единственным ребенком), создавая стартовые условия для прорыва детей в еще более благополучную жизнь. Наверняка Исидор мог, как было принято в той среде, поучиться и у домашних учителей, и языки освоить: можно не сомневаться, что немецкий-то он точно должен был знать как родной (в семье же говорили на идиш), наверняка и по-французски мог – это же Одесса. Да и начитанности его известной просто больше неоткуда было взяться, кроме как из благополучного детства. Но вот в нормальной гимназии юному Исидору выучиться не довелось, да и вообще как-то не до учебы вышло: грянула "Великая революция", а когда исполнилось 9 лет и приспела пора собственно гимназии, на дворе был уже 1918-й. Так что когда его официальная биография сообщает, что в 1922 году он уже закончил в своей родной Одессе 7 классов, это далеко от правды: как он мог иметь семиклассное образование в 12 лет? Когда, где и чему он мог учиться в Одессе, где не утихали перестрелки, вовсю царили разбой и грабежи, по улицам вперемешку шастали патрули оккупационных войск и банды атаманов всяческого окраса. Это же пошедшая по рукам Одесса эпохи гражданской войны, оккупаций и интервенций: Одесская рада, УНР, генерал Щербачев, Центральная рада, гайдамаки, Румчерод, большевики и Одесская советская республика, Мишка Япончик, Яша Блюмкин, Муравьёв, австро-германская оккупация, снова Центральная рада, англичане, войска сербские, польские, французские, гетманцы, Директория, снова французы, Гришин-Алмазов, атамана Григорьев, деникинцы, Котовский… Но родители его явно пережили все перипетии той поры, в ином случае Маклярский смело мог бы приписывать себе любое пролетарское происхождение и честно писать в анкетах, что его родители пали от рук белобандитов или интервентов. Но в его чекистских анкетных данных значилось, что родители умерли в 1924 году – сразу и вдруг, в анкетах. Умерли ли? Быть может, он "похоронил" их лишь в анкетах, когда наличие отца, хозяина портняжного ателье, могло стать обременительным и вредным для карьеры начинающего чекиста. Написав же однажды нечто в анкете и автобиографии – её все чекисты, кадровые военные (а также аппаратчики партийные, советские, хозяйственные и др.) в обязательном порядке писали собственноручно и ежегодно, – надо было уже из года в год железно придерживаться один раз написанного. Похоже, именно отсюда и росли настоящие корни его искусства притворяться, играть роль, носить маски. Здесь важен даже не папа с его частной лавочкой и размерами капиталов (а они были), но непреложный факт: обозначив однажды в анкете явную ложь, Исидор-Михаил все 1930-е годы буквально трясся от одной мысли, что заинтересованный начальник может это в любой момент предать огласке – с известными последствиями.
В официальной же биографии все провисает до февраля 1923 года, когда, как там значится, Исидор Маклярский устроился сначала в одну кустарную мастерскую – учеником-переплетчиком, затем в другую – электриком. Недолго трудится и курьером районной библиотеки при клубе имени Розы Люксембург. А с апреля 1925-го по апрель 1926 года вроде бы учится во 2-й профтехнической школе "Металл" имени Карла Маркса (профшкол "Металл" в Одессе тогда было аж шесть), а попутно, возможно, ещё и в Окружной советско-партийной школе. Правда, совпартшкола и первичные навыки металлиста мало что дали, поскольку с апреля по сентябрь 1926 года Маклярский числился учеником на Одесской таможне, с октября 1926 года он уже безработный, официально зарегистрированный на Одесской бирже труда, в этом качестве и обретался целых восемь месяцев. А затем в июне 1927 года неожиданно материализовался делопроизводителем в …Туркменском ГПУ. Ни в какое ГПУ биржа труда дать направление в принципе не могла, как не мог он и сам прийти туда, попросившись трудоустроить: инициативников там никогда не привечали, а уж на направление партийно-комсомольских органов сын хозяина частного ателье точно рассчитывать не мог. Но именно тогда советские вожди приняли решение о строительстве Турксиба – Туркестано-Сибирской железнодорожной магистрали, и с весны 1927 года по всей стране приступили к вербовке безработных на эту грандиозную стройку. Турксиб был хорош тем, что давал уникальную возможность как бы начать жизнь с чистого листа, оборвать корни, заметая следы "нехорошего" происхождения: в анкете можно было о чем-то умолчать, а где-то и просто соврать – это же не родная Одесса, а край земли, пустыня – пока проверят… Так что если в Туркмению Маклярский и подался по своей воле, то уж точно не от хорошей жизни. Где-то в окрестностях последней железнодорожной станции Маклярского в толпе свежеприбывших работяг узрел и присмотрел кто-то из загнанных в пустыню чекистов: ломами-кирками махать, да ишаками с верблюдами и без него было кому управляться, а вот грамотных – считаные единицы.
Ни с какими басмачами делопроизводитель, а затем и помощник уполномоченного ИНФО ГПУ при СНК Туркменской ССР, никогда не воевал. И о басмачах узнавал от парней в курилке, да из донесений с мест и директив Центра. Он же делопроизводитель – дела производил, попутно учился у старших товарищей без переводчика и за подследственных протоколы сочинять... Не случайно сам он, никогда и нигде, ни о каких басмачах и своих подвигах на ниве борьбы с ними даже не заикался. Потому как пока ходил под "личным делом" (где все фиксировалось доподлинно и не романтично), брехать было не просто глупо – опасно. Не потому, что его непременно уличило б начальство, но и потому, что с большой долей вероятности можно было ляпнуть имена-фамилии, в одночасье вдруг ставшие вовсе нежелательными. Вот тогда бы спросили по полной: "Что ж это ты, нехороший, утаивал информацию о своих связях с вредителями, моральными разложенцами, примазавшимися, троцкистскими прихвостнями, врагами народа (нужное подчеркнуть)?"
Но в туркменских песках он вовсе не уработался, не успел даже и вспотеть толком, как в декабре 1931 года оказался уже в Москве – в центральном аппарате ОГПУ. Но не в разведке, как безосновательно утверждает ряд биографов, даже и не в контрразведке – а в центральном аппарате Особого отдела (ОО) ОГПУ СССР, надзиравшего за красными командирами, а также красноармейцами и краснофлотцами. Перемещение незаурядное: из песков, из вчерашнего делопроизводителя с сомнительной анкетой – в столичный аппарат. А молодцу только-только стукнуло 22 годка, и он даже ещё не член ВКП(б) – приняли в феврале 1932 года. Несложно предположить, что некто немалого чина, выдернутый в центральный аппарат на "ответработу", прихватил с собой и Маклярского. Попутно мог быть и ещё один мотив. Не столь давно в интернет был выложен документ, хранящийся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ): "Политико-Эк[о]номический доклад о состоянии Туркменской С.С.Республики" председателя ГПУ Туркменской ССР Александра Горбунова, датированный 22 мая 1930 года. Среди прочего в документе под грифом "Сов. Секретно. Хранить наравне с шифром" говорится и о резкой вспышке антисемитских выступлений, отмечается, "что профсоюзные и партийные организации подчас равнодушно относятся к выходкам антисемитов". Можно предположить, что и наш персонаж чувствовал себя в тех краях не особенно уютно, хотя и был сотрудником почти всемогущего ГПУ. Историкам Красной Армии известно, что именно тогда аналогичные явления массово наблюдались в Белорусском и Украинском военных округах. В связи с чем высшая инстанция и вынуждена была принять меры, произведя крупные кадровые перестановки в руководстве Особыми отделами ОГПУ, которые с 17 ноября 1931 года возглавил Израил Леплевский, предметно знакомый с проблемой – ранее он возглавлял Особые отделы Украинского военного округа. Вот в числе новых сотрудников аппарата, переведенных в Центр для "освежения" московских кадров, оказался и Маклярский.
Тем паче что не только заслуг ещё никаких у этого человека не было, но и образования – никакого, кроме одесского полусреднего. Правда, некоторые биографы утверждают, что к 1931 году он заочно отучил два курса юридического факультета Среднеазиатского университета в Ташкенте. Другие уверяют, что в 1932 году он уже окончил полный курс этого университета, получив полноценный диплом юриста. В два курса – заочных – с трудом, но ещё верится, но уж никак не в окончание университета: Маклярский никак не мог закончить его, находясь в Москве, даже и в 1932 году. Да и когда он "производил дела" в том же Ашхабаде, кто бы дал ему возможность полноценно учиться – ездить на сессии (аж за 1,5 тысячи километров) в Ташкент. Да и для получения высшего образования и тогда было нужно полноценное среднее, а с этим у будущего сценариста проблематично. Позже Маклярский сделал ещё одну попытку заполучить диплом о высшем образовании: поступил на 1-й курс химико-технологического факультета Института хозяйственников – были такие ведомственные учебные заведения, но в июле 1940 года все эти институты упразднили.
Далее была служба по линии особых отделов – с постепенным повышением, а 8 июня 1934 года оперуполномоченный 4-го отделения ОО ОГПУ даже получает свою первую награду – знак "Почетный работник ВЧК-ГПУ (ХV)". Что необычно: и знак полагался за "выдающиеся заслуги", и стаж службы награждаемого в органах или войсках ОГПУ должен был быть не менее 10 лет. "Впрочем, – пишут в справочнике "Кто руководил НКВД, 1934–1941" исследователи Никита Петров и Константин Скоркин, – этот критерий строго не соблюдался". С июля 1934 года Маклярский – оперуполномоченный 3-го отделения ОО Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР, затем повышен до должности помощника начальника 6-го отделения ОО ГУГБ НКВД СССР, а в октябре 1935 года переведен в аппарат по внутренней охране Кремля – помощником начальника особого отделения, в декабре того же года после аттестации ему присвоено звание лейтенанта госбезопасности.
Однако в июле 1936 года карьера Маклярского делает неожиданный зигзаг: его переводят из кремлевской охраны в Дмитлаг НКВД, строивший канал Москва – Волга. Дмитлаг – это ГУЛАГ, служивший отстойником для проштрафившихся чекистов, после ОО ГУГБ и тем паче кремлевской охраны это просто падение с Олимпа. Отправили его туда начальником отделения 3-го отдела Дмитлага. В структуре лагерного управления именно третьи отделы курировали агентурно-осведомительную сеть среди заключённых, вербовали среди зэков новых стукачей, бдительно следя за любыми "антисоветскими проявлениями" в зоне, из которых можно было "лепить" новые дела, чаще всего расстрельные. О том, что "герой-разведчик" интенсивно трудился в системе ГУЛАГа, его биографы скромно умалчивают. Почти год Маклярский занимался своим профильным делом – работой с лагерными стукачами. Но сразу после торжественного открытия канала Москва – Волга весь руководящий состав Дмитлага по приказу наркома внутренних дел Ежова был арестован. 1 мая 1937 года пришли и за Маклярским. Имя Маклярского упомянуто в показаниях арестованного комиссара госбезопасности 3-го ранга Сергея Пузицкого, заместителя начальника Дмитлага. Пузицкий показал, что "наметил небольшую группу чекистов, работающих на канале, для использования их в террористической группе". Среди них он назвал и Маклярского, охарактеризовав его, как и прочих, "морально разложившимся", да ещё и "подхалимом" – "с преступным прошлым, с преступными действиями по Дмитлагу: МАКЛЯРСКИЙ – имел в прошлом взыскание за троцкистское выступление и за это был направлен на работу в Дмитлаг". Фигурантов этого дела обвинили в подготовке переворота… силами заключённых, из которых они якобы формировали боевые отряды.
"Троцкистские выступления" – интересная деталь: ведь Пузицкий лишь цитировал запись в личном деле подчиненного. Что за "выступление" (да и было ли оно) – загадка, но важен сам факт такой записи: компромата на Маклярского набралось уже достаточно. Разумеется, арестованного Маклярского – как и всех прочих – на допросах били, а сам он, не запираясь, дал те показания, которые от него требовались. Что вовсе не являлось обстоятельством смягчающим. Но дальше следует нечто необъяснимое: если практически всех фигурантов дела расстреляли уже вскоре, то Маклярский уже 10 августа неожиданно оказывается на свободе – с формулировкой "за недоказанностью обвинения". Мало того что на дворе самый разгар "Большого террора", а в личном деле фигуранта уже достаточно компрометирующих материалов для прохождения по "первой категории". Там и "троцкистских выступлений" более чем достаточно, вкупе с сокрытием социального происхождения и "моральным разложением", так ведь ещё хуже – имя Маклярского доложено самим Ежовым лично Сталину, однако "с таким счастьем – и на свободе".
До июня 1938 года он находится в подвешенном состоянии: числится в штатах НКВД, но – без должности. И – под подозрением. Затем восстановлен в органах и отправлен в тот же гулаговский отстойник, хотя и с должностным повышением – начальником отделения того же "стукаческого" третьего отдела, но уже центрального аппарата ГУЛАГ НКВД. Правда, в феврале 1939 года, когда Берия интенсивно чистил чекистские стойла от последних остатков кадров Ягоды и выдвиженцев Ежова, Маклярского вновь выгнали из НКВД, формально отправив на пенсию.
Храбрый портняжка
Однако уже в сентябре 1939 года он вновь востребован. Биографы утверждают, что он служил в Управлении погранвойск (УПВ) НКВД, но это не так: вовсе и не в УПВ, а в только что созданном Управлении по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) НКВД. Там он получил должность начальника 2-го отдела – отдела учёта и регистрации военнопленных. Именно тогда Красная Армия вошла в Польшу, счёт пленных шёл на десятки и сотни тысяч, новая структура остро нуждалась в специалистах.
Кузницей кадров для УПВИ и стал ГУЛАГ НКВД, сотрудники которого имели богатый опыт работы с заключёнными. Как свидетельствуют документы, Маклярский, курировавший лагеря, где концентрировали именно пленных польских офицеров, имел прямое и непосредственное отношение к "Катынскому делу". По крайней мере, именно он и курировал составление тех списков, которые затем стали расстрельными. Большое значение Маклярский и его команда придавали ещё и составлению списков семей пленных: одних предстояло вербовать, шантажируя судьбой близких, других надлежало "изъять из обращения", отправив в ссылки и лагеря. Подпись Маклярского обычно идет в документах сразу после подписи начальника УПВИ НКВД Супруненко. Как, например, в подготовленном им ответе на просьбу начальника Старобельского лагеря НКВД выслать "для ознакомления и руководства в нашей практической работе" Женевскую конвенцию врачей: "Женевская конвенция врачей не является документом, которым Вы должны руководствоваться в практической работе. Руководствуйтесь в работе директивами Управления НКВД по делам о военнопленных".
В июне 1940 года успехи Маклярского на этом поприще отмечены повышением в звании: он теперь старший лейтенант госбезопасности, что соответствовало армейскому майору, две "шпалы" в петлицах. А в декабре Маклярский вновь возвращен в ГУГБ НКВД – во Второй отдел (борьба "с антисоветскими элементами"), старшим оперуполномоченным 4-го отделения, в его ведении "агентурная разработка по антисоветским политпартиям", "тюркско-татарско-монгольским" и кавказским "контрреволюционерам". Затем он замначальника 1-го отделения 3-го отдела 3-го управления НКГБ, а это уже "освещение" (и вербовка стукачей) в контингенте куда более интересном: "антисоветские формирования среди академической, технической, сельскохозяйственной, медицинской, педагогической и юридической интеллигенции". Даже после начала войны Маклярский борется отнюдь не с немцами: с 13 августа 1941 года он возглавляет 1-е отделение 2-го отдела 3-го управления НКВД СССР, в задачи которого входила борьба с "антисоветскими формированиями" среди творческой интеллигенции и молодёжи.
Сразу по приезде Марины Ивановны в Елабугу вызвал ее к себе местный уполномоченный НКВД и предложил "помогать". Провинциальный чекист рассудил, вероятно, так: женщина приехала из Парижа – значит, в Елабуге ей плохо
В частности, именно подчиненные Маклярского в августе 1941 года и пытались вербовать в осведомители Марину Цветаеву, после чего она повесилась. "Сразу по приезде Марины Ивановны в Елабугу, вызвал ее к себе местный уполномоченный НКВД и предложил "помогать", – писал Кирилл Хенкин. – Провинциальный чекист рассудил, вероятно, так: женщина приехала из Парижа – значит в Елабуге ей плохо. Раз плохо, к ней будут льнуть недовольные. Начнутся разговоры, которые позволят всегда "выявить врагов", то есть состряпать дело. А может быть, пришло в Елабугу "дело" семьи Эфрон с указанием на увязанность ее с "органами". […] Рассказывая мне об этом, Миша Маклярский честил хама чекиста из Елабуги, не сумевшего деликатно подойти, изящно завербовать, и следил зорко за моей реакцией..."
В октябре 1941 года его перевели в "контору" Судоплатова, хотя до той поры в его героической биографии значились лишь работа со стукачами и, разумеется, фабрикация дел о происках "врагов народа". И вот такому почти что опереточному персонажу поручают организацию террористического подполья. Стоит ли удивляться, что будущий сценарист, обретший реноме массовика-затейника судоплатовского ведомства, и сотворил из вверенного ему подполья шапито: с жонглированием булавами и гранатами-поленьями, засахаренным салом и рацией в кукольном театре. В конце концов, ведь сценарий подполья и был взят из материалов тех липовых дел, в которых "враги народа", строя козни против вождей партии и правительства, тоже жонглировали булавами со взрывчаткой. Хотя, как писал тот же Хенкин, "Михаил (Исидор) Борисович был человек немного плутоватый, но вовсе не злой. Любящий отец и заботливый муж, неплохой, по советским понятиям, товарищ". Просто Маклярский "ничего не выбирал, кроме карьеры".
Вряд ли кто мог представить, что и в современной России Маклярский вдруг станет "настоящим" героем тайной войны…
