У западноукраинского города Черновцы репутация города литературного. Здесь жили классики немецкой, еврейской, румынской, украинской литературы. Но в этом выпуске "Поверх барьеров" речь пойдёт о другом образе Черновцов: музыкальном. Я жил и учился в Черновцах в 50–60-е годы прошлого века и ещё помню старых горожан, которые рассказывали, как до войны ездили поездом на музыкальные премьеры в Прагу и в Вену. Мой собеседник – черновицкий писатель, журналист Сергей Воронцов, автор книг и статей о Черновцах.
– Сергей, существует ли музыкальный образ довоенных Черновцов?
– Я думаю, таких образов несколько. Один из них связан с балканской музыкой, именно с румынским влиянием, а другой – с преклонением перед Веной, то, что называлось раньше низкопоклонством перед Западом. Это досталось в наследство от Австрийской империи, когда подражание Вене, которая была музыкальной столицей, и Черновцы пытались на своем провинциальном уровне изобразить эту маленькую Вену, это приводило просто к невероятной напряженности увлечению музыкой. Это передалось по наследству и в румынский период. Потому что люди собирались и играли очень часто именно музыку немецких композиторов. Были какие-то кружки, в этом была своеобразная фронда по отношению к румынизации. В городе оставалось совсем немного людей, которые говорили по-немецки, условно немного, их было 20, может быть, тысяч или 25, а в городе было 150 тысяч людей. Но они работали за все 150, они пытались представить дело так, что это город немецкой культуры. Тут были кружки, квартеты, всякие самодеятельные коллективы, которые играли музыку немецких композиторов, иногда довольно сложную, модернистскую. Они собирались в каких-то частных компаниях. Остались воспоминания об Альфреде Рамлере, он был главным врачом психиатрической больницы, она находилась на окраине города, и он занимал часть особняка – это была отдельная просторная квартира. Каждое воскресенье к нему приезжали люди из города, и он устраивал вечера немецкой музыки. Их вспоминали как оргии немецкой музыки. Иногда люди играли до утра, они говорили, что им приходилось опускать руки в холодную воду, потому что они были уже слишком горячи. Было два варианта этих вечеров: один до последнего трамвая, который уходил в полночь с этой окраины, а другой полный цикл, когда особенно приезжали гости из Вены. Они популяризировали современных им немецких композиторов. Всего, по-моему, таких вечеров прошло более ста. Причем некоторые из них были настолько популярны, что приходилось приглашать полицию, их это приводило в восторг. Потому что в таком небольшом городе приходилось приглашать полицию на концерты классической музыки для того, чтобы избежать столпотворения. Кроме того была, конечно, и гастрольная музыка. Можно вспомнить о Вертинском, который несколько раз гастролировал в Черновцах. Судя по всему, ему тут нравилось, он даже написал новеллу о том, как он гастролировал в Черновцах, она называется "Концерт Сарасате". Когда я говорю о балканской музыке, то, конечно, мы вспоминаем скрипичную музыку, скрипачей. Говорят, Паганини имел дьявольскую внешность, внешность с какими-то дьявольскими чертами. Тут буквально каждый скрипач в каждом ресторане имел похожую или еще более дьявольскую внешность, нежели Паганини. Это так потрясло местного художника, довольно известного потом – это барон Георг фон Левендаль, что он сделал галерею портретов, набросков, эскизов этих скрипачей, их было 8 или 10, все они были невероятно экзотичны. Наверное, они превосходили Паганини в своих гротескных позах и чертах. Во всяком случае, так их изобразил Левендаль. С одним из таких скрипачей столкнулся Вертинский, его потрясло, как на этого скрипача с обожанием смотрела дама. Ему рассказали какую-то историю, что она в него влюблена, он над ней издевается, этот скрипач, она влюблена в его талант, а он подавляет ее. "Концерт Сарасате" – удивительное эхо Серебряного века, написанный c удивительным жеманством, с удивительным, может быть, наивным сюжетом, но, тем не менее, достигает цели.
– Для немецких меломанов Черновцы – это родной город выдающегося тенора Йозефа Шмидта. Насколько Йозеф Шмидт был черновицким музыкантом?
– По всей видимости, его можно считать черновицким музыкантом. В Черновцах все считали его не каким-то случайным гостем, они его считали своим. Он приезжал сюда, играл в футбол в каких-то командах, они носили его на руках после матча, заставляли его петь, качали. Он был свой в доску парень. Поэтому, конечно, они его ощущали черновицким. Я думаю, что это было абсолютно взаимно, такие вещи без взаимности невозможны. Он пел здесь в синагоге в хоре, на этих футбольных полях, потому что они его заставляли петь после матчей. Если бы не случилось трагедии, он бы возвращался и возвращался, гастролировал бы тут. Он нес космополитический дух, который был свойственен Черновцам, который пытались как-то поддержать в Австрии до аншлюса. Полностью, я думаю, это человек, сформировавшийся в черновицкой атмосфере.
– Историки литературы считают, что Черновцы – это такая узловая станция литературная, культурная. Насколько эта узловая станция в музыкальном отношении, какую роль играли эти элементы: австрийский, немецкий, еврейский, румынский, украинский?
– В период между войнами они и были таким перекрестком, потому что присутствовали все названные течения. Мне кажется, что есть воспоминания о 70–80-х годах, люди, которые проводили совместные концерты, они делились этнически и жанрово. Было очень важно почему-то, как на это реагируют какие-то чиновники. Например, Ольга Кобылянская с болью вспоминала, что украинская песня была встречена вялыми аплодисментами мэра Черновцов Кохановского, а румынской песне он аплодировал с большим восторгом. И это вошло в какую-то из ее книг и в дневники. Ей казалось, что это обидно. Причем даже не подразумевалось, что румынская песня могла найти более умелых исполнителей. В румынский период, несмотря на то что проводилась активная румынизация, я думаю, что музыки она коснулась в меньшей степени. Конечно, в немецком музицировании, в том, что исполняли репертуар в основном немецких композиторов между войнами, в этом была какая-то фронда. Потому что румыны пережимали эту линию румынизации, но все равно не настолько, чтобы это каким-то образом заглохло. Точно так же мы видим большие газетные публикации об украинских концертах в Украинском народном доме. Всегда на них писали отзывы лучшие перья Черновцов. Иногда они грозили какими-то неприятностями их авторам, потому что авторы любили немножко позубоскалить и посмеяться. Эти балы, эти концерты были возможностью проявить себя, показать себя. Есть описания голосов в газетах, скажем, какой-то голос Аглаи Ончул настолько поразил слушателей, когда она что-то исполняла, что описанию этого голоса посвящено два или три абзаца. Я думаю, что на эту музыкальную жизнь совершенно не влияла идеология, она проявляла себя в полной мере, и еврейская, и украинская, и немецкая, и румынская.
– Я жил в Черновцах в 50-х и в 60-е годы, я помню популярные украинские песни, сочиненные буковинскими композиторами, например, "Маричка", "Черемшина". Я помню, на Центральной площади была так называемая биржа, где так называемые лабухи предлагали свои услуги на свадьбах, на похоронах. Вот эта часть музыкальной жизни осталась в истории города?
– Музыкальная биржа – это вообще легенда Черновцов. Она была на Театральной площади, потом перешла на Центральную площадь, она была на улице Кобылянской. Там собирались, условно говоря, лучшие музыкальные силы. Было много факторов, которые говорили, что Черновцы очень музыкальный город. Я думаю, что эта музыкальность послевоенная произошла от деликатности. Мне кажется, что деликатность – одна из народных черт. Поэтому мне нравится думать, что все эти песни произошли от деликатности взаимоотношений в селах, которые часто описывают как грубые, но на самом деле, если приглядываться, то оказывается, что там довольно тепло, в этих сельских общинах. Если вы гостите в селе, если вы общаетесь с этими людьми, какой-то повышенный градус теплоты, который обязательно сохраняется, он, конечно, несравним с городским. Поэтому я понимаю людей, которые приезжают из села в город и страдают здесь, им кажется, что здесь отчужденно и холодно. Все-таки музыка уже советского периода идет от земли. Владимир Ивасюк, сын фольклориста, и вне всякого сомнения это на него влияло. Он озвучил какие-то вибрации, присущие этой земле, но, наверное, не городу, а краю в целом, Буковине в целом. Было то, что мешало ее слушать, эту музыку, она все-таки шла в советском фарватере. Молодые люди уже были не то чтобы антисоветскими, они были асоветскими, для них советское просто не существовало по большей части. По крайней мере, в моем кругу было такое ощущение. Поэтому они слушали какие-то западные ансамбли, "Пик Флоид", "Юрай Хип", что-то такое. В силу этого Владимир Ивасюк казался, будучи в общем антисоветским человеком, по сути своей казался вполне советским нашему слуху. Мы слышали, что он не поет об ударниках коммунистического труда – это безусловно, но это не очень задевало. Для того чтобы расслышать эту музыку, как ни странно, пришлось повзрослеть, это пришло уже намного позже. На тот момент просто было такое увлечение Западом, причем оно было совершенно повальным. Даже последнее какое-то диссидентское дело, условно говоря, в Черновцах, оно было музыкальным. Потому что за прослушивание запрещенных западных дисков в 1986 году из университета, с физфака исключили несколько ребят и с матфака. Поскольку все чувствовали себя более-менее расслабленными, я помню, я читал эту публикацию в студенческой газете, парень, которого исключали, написал, что он много слышал о том, что эта музыка очень вредно влияет на человека идеологически, поэтому решил, что лучше один раз это испробовать, чем сто раз прочесть об этом вреде. В этом была какая-то ухмылка, издевательство. Совершенно понятно, что все чувствовали иронию, и он, и те, кто читал эти записки. Но, тем не менее, такие разгромные статьи были. Буквально через год, наверное, этих людей опять вернули на физический факультет, физфак и матфак, перед ними извинились. В общем, завершилось на самом деле музыкальным делом, диссидентское движение завершилось музыкальным делом. Можно вспомнить, что здесь состоялась спонтанная демонстрация в день рождения Пола Маккартни – это было в 1971 году. Она дошла от Театральной площади до улицы Фрунзе, для наших слушателей это мало о чем говорит, в общем-то это такой довольно большой кусок города. Это были дети, которых условно можно назвать мажорами, их не стали слишком сильно наказывать, наказание, по-моему, обошлось 15 сутками в самом крайнем случае, в принципе людей отпустили. Но легенды об этом потом ходили долго. Моя знакомая рассказывала, что, услышав это в пионерском лагере, она нарисовала на животе знакомого мальчика Пола Маккартни.
Я думаю, что этот советский период очень многоголосый. Был Ивасюк, был Яремчук, была Ротару, в какой-то степени Мозговой, который вел какие-то танцы, был довольно заметной тут музыкальной фигурой еще до того, как переехал в Киев. И лабухи, безусловно, создавали некую атмосферу. Это все пахло деньгами какими-то легкими, другим образом жизни, каким-то рестораном, загородными ресторанами. Поэтому все немножко мечтали, если у людей был музыкальный слух, они мечтали прикоснуться к этой золотой жизни. Мой приятель музыкально одаренный учился играть на баяне, буквально через полгода его уже пригласили отыграть где-то на свадьбе, он получил 25 рублей и был просто опьянен этим успехом. Он играл всю ночь, но эти 25 рублей казались ему просто совершенно фантастической суммой. Ему было лет 15, он почувствовал себя просто состоявшимся человеком.
– Сергей, в наши дни у Черновцов есть свой голос, музыкальный голос?
– Я думаю, в наше время в меньшей степени. Прежде он был гораздо более определен. И не потому, что, может быть, с расстояния нескольких лет лучше ощущается ситуация, но все-таки в 70–80-х годах чувствовалось, что Черновцы намного более музыкальны. Сейчас сама музыка потеряла этот манящий ореол, который сопровождал ее в Черновцах, буквально начиная с XIX века, с начала XIX века, с тех пор, как сюда пришла Австрия и все увидели, что музыка – это необходимый элемент светской жизни, который повышает какие-то твои шансы на знакомство. И вообще это элемент жизни сливок общества. Было очень важно, чтобы ты мог в нем принять какое-то участие или в качестве исполнителя, или в качестве слушателя. Например, это влияло даже на привлекательность брака с женщиной. Если девушка умела играть на фортепиано, она была гораздо более привлекательной невестой в глазах того общества, потому что это свидетельствовало о некоем отношении к жизни. Людей приглашали издалека преподавателями музыки. Я помню исследование нашего местного краеведа Кати Валявской, она нашла какие-то сведения о том, что сюда пригласили сестру Виктора Гюго для того, чтобы она учила музицировать каких-то детей румынских бояр. Наверное, ее родство с Гюго мало влияло на ее музыкальные способности, но это ощущение: сестра Виктора Гюго – это же так прекрасно.
– Черновицкая музыка или отношение к музыке выплеснулись за пределы города?
– Так можно говорить о том периоде межвоенном. После войны часто люди, которые переписывались, которые делали публикации, были какие-то газеты, которые публиковали черновицкие воспоминания, они вспоминали эти замечательные музыкальные вечера. И связи между ними – это было какое-то братство изгнанников, потому что почти весь город выехал, в том числе все эти музыкальные компании, они оказались в разных местах, они писали друг другу письма, они публиковались в газете Die Stimme в Израиле. Это было место сбора, туда писали и из Германии, и из Австрии, и из Израиля, и из Чили, оно выходило на немецком языке. Люди вспоминали межвоенные времена, называли имена людей, которые погибли во время войны. Удивительно, что там не было каких-то политических упрёков, не было этой конфликтности. Например, писатель Георг Дроздовский, который был солдатом абвера, и какой-нибудь черновчанин, который был узником гетто, они прекрасно общались, понимая, что они оба стали заложниками обстоятельств. Надо сказать, что Дроздовский не принимал участия в каких-то преступлениях военных. Но в целом это было очень теплое общение. Люди влились в музыкальную жизнь своих новых родин, своих общин, но все-таки не переставали переписываться, не переставали общаться через эту газету Die Stimme, вспоминать сладкие музыкальные вечера в Черновцах межвоенного периода.
– Die Stimme – это по-немецки голос.
– Да, голос.
Далее в программе:
Образ сигары в культуре
"Красное сухое": винный словарь
