Дмитрий Волчек: Этот выпуск радиожурнала подготовлен по книге воспоминаний Александры Андреевны Ворониной «В тени Квислинга».
Краешек истории, о которой сегодня пойдет речь, я заметил несколько лет назад, когда смотрел фильм Яна Труэлля «Гамсун». Там есть такая сцена: Мария, жена Кнута Гамсуна, ужинает с норвежским диктатором Видкуном Квислингом. Перелом в войне уже произошел, и настроение за столом минорное. «Что с нами будет, если англичане захватят Норвегию?» - с тревогой спрашивает жена фюрера. «Моя жена - русская, много пережила, поэтому она всегда волнуется», - объясняет гостье Квислинг. Жена норвежского нациста, казненного в 45-м году – русская? Откуда она взялась, и что с ней сталось? Ответы на эти вопросы можно мгновенно найти в Интернете, однако детальная история двух русских жен Видкуна Квислинга стала известна публике лишь несколько месяцев назад, когда в Соединенных Штатах, в издании Гуверовского института, вышла книга мемуаров Александры Ворониной. Это не та женщина, которую мы видим в фильме «Гамсун»; Александра была первой женой Квислинга, и история их знакомства в Харькове, романа, поспешного брака, путешествия в Норвегию, возвращения в СССР и тяжелого разрыва рассказана в книге. Александра Воронина работала над своими записками в весьма преклонном возрасте, и помогала ей преподавательница норвежского языка Кирстен Сивер. Сивер и опубликовала окончательный вариант мемуаров, дополненный архивными материалами, в 2007 году, через 14 лет после смерти Александры. Книга «В тени Квислинга» издана на английском языке и пока не переведена на русский.
Кирстен Сивер: Я преподавала тогда норвежский язык в Стэндфордском университете и делала переводы на заказ. Однажды мне позвонил мужчина с сильным русским акцентом и спросил, не могу ли я перевести несколько статей из журнала, издающегося в Осло. Оказалось, что в этих публикациях речь идет о квартире и предметах искусства, принадлежавших недавно скончавшейся Марии Квислинг. Я перевела статьи, после чего заказчик спросил, не могла бы я прочесть книгу, перевести введение к ней и кратко изложить ее содержание. Книга называлась «Дневник Марии Квислинг». На самом деле она ее не писала – ее составил норвежский автор. Спустя некоторое время господин Юрьев позвонил мне и спросил, прочла ли я книгу. Я сказала, что прочла. Тогда он спросил: «Как вам понравилась Мария?» И добавил, кажется, так: «По-моему, к концу книги она выглядит не лучше, чем в начале». Потом сделал паузу и добавил, что Мария лжет, и он может доказать это. Я с такими вещами сталкивалась прежде и потому ничего не ответила. Тогда он спросил, чтó пишет Мария о первой госпоже Квислинг. Я сказала, что вообще не знала о том, что у Квислинга была первая жена. И тут он спросил, не хочу ли я познакомиться с его женой, и предложил мне помочь им написать книгу воспоминаний. Я отнеслась к его просьбе без энтузиазма, и тогда он сказал, что он женат на первой жене Квислинга и располагает большим объемом исторических сведений. Я встретилась с Александрой. Она была инвалидом, прикованным к постели, но сохраняла силу духа. Она провела несколько десятилетий, пытаясь вспомнить все, что произошло между ней и Квислингом, и понять, почему случилось то, что случилось. Она была из тех людей, которые обвиняют во всех своих бедах самих себя. И меня увлекла эта маленькая хрупкая женщина, ее ум, необыкновенная история ее жизни и ее реакция на все, что с ней произошло. И мне было очень грустно, когда она скончалась в 1993 году.
Дмитрий Волчек: Александра Воронина родилась в 1905 году в Севастополе. По словам Александры, ее бабка по материнской линии принадлежала к древнему роду, восходящему непосредственно к Рюрику. Дедом был Теодор фон Коцебу из обрусевшей ветви известной немецкой семьи. Рюриковичи сочли этот брак мезальянсом; в свою очередь, родители матери Александры не одобряли ее брак – мать Андрея Воронина была молдавской помещицей, отец – православным священником. Детство Александра провела в Ялте, перед началом Первой мировой войны семья переехала в Харьков: генерал-губернатором здесь был родственник матери Александры, генерал Катеринич.
Диктор: «Харьков по-прежнему казался процветающим, и жизнь еще некоторое время шла нормальным чередом, хотя город постепенно наполнялся ранеными солдатами и беженцами из приграничных районов. Я поступила в женскую гимназию мадам Домбровской, куда принимались и приходящие ученицы, и пансионерки. К моему огорчению, мне пришлось на первых порах поселиться в гимназии. Не знаю, отчего родители приняли такое решение: может быть, новая квартира не была готова, или какая-то семейная неурядица потребовала моего отсутствия. Помню, как тянулись долгие летние дни в мрачном, полупустом здании, со всепроникающим запахом пыли, сухих листьев, прелой травы и невидимых мышей – запахом одиночества. Как-то раз, когда мне совсем нечем было заняться, я решила пойти на кухню: “Быть может, кухарки и прислуга играют в карты – хоть не буду одна!” Я вошла и застала сцену, которая навсегда отпечаталась в моей памяти, хотя тогда я не поняла смысла происходящего. В центре комнаты, на столе , лежала молоденькая служанка. Она была простоволосая, а ее веселенькое зеленое платье с красными цветочками было задрано, так что видны были голые ноги и живот. Меня поразило, что на ней нет нижнего белья. Служанка постарше в сине-белом сарафане и тоже простоволосая, с ножом в руке склонилась над лежащей. Мне вспомнилась знакомая картина: Авраам заносит нож над голым Исааком. “Жертвоприношение!” – подумала я. Нет, это абсурд. Бедная девочка, наверное, заболела, и ей оказывают помощь. Но тогда отчего же она не плачет? Напротив, она глупо хихикала, пока вторая служанка что-то делала ей рукояткой ножа. “Что стряслось?” – вскричала я в испуге. “Ничего страшного, - произнесла старшая служанка спокойно и в то же время с непонятной дерзостью. – Нам было нечем заняться, и вот решили пощекотать друг друга… Это очень приятно, попробуйте тоже”.
Такой была моя первая встреча с сексом, совершенно запретной темой в тогдашнем обществе. Это был сильнейший опыт, оставивший впечатление чего-то одновременно и опасного, и мерзкого».
Дмитрий Волчек: Андрей Воронин открывает в Харькове медицинскую практику, один день в неделю он принимает неимущих пациентов: с ними, пишет Александра, было интереснее всего говорить.
Диктор: «Следуя примеру императрицы Александры и четырех Великих княжон, мама и ее подруги отправились на курсы медсестер и стали добровольно работать в госпиталях. Это был тяжелый труд. Я тоже после занятий ходила в госпиталь щипать корпию, читать вслух раненым и писать для них письма родным.
Однажды, когда война была в разгаре, папа исчез без следа. Быть может, его исчезновение объяснялось какой-то тайной, от знакомства с которой мама хотела меня избавить? Возможно, что-то произошло между ними, или его денежные дела запутались? Теперь мама работала медсестрой в том самом госпитале, где прежде бесплатно ухаживала за ранеными. Она изо всех сил старалась обеспечить меня всем необходимым. Но, когда к лишениям Первой мировой войны добавились потрясения революции и гражданской смуты, о прежней уютной жизни пришлось позабыть».
Дмитрий Волчек: В 1917-м году Александре Ворониной 12 лет. “Весь мой мир, - пишет она, - в одночасье перевернулся”. Толпы людей с красными бантами заполонили город. Всеобщая амнистия: на свободу выходят политзаключенные и уголовники, на улицах они братаются с матросами и солдатами-дезертирами. Убийства и грабежи стали обычным делом, и из дома опасно выходить даже средь бела дня. Харьков объявлен столицей Украины вместо Киева, оказавшегося слишком близко к границе. В то время как в других городах Украины власть много раз переходит из рук в руки, Харьков остается в руках красных. Александра и ее мать пытаются бежать в Крым – остается слабая надежда, что там отыщется пропавший отец.
Диктор: «По дороге поезд много раз обыскивали мрачные люди, которые, кажется, искали любой предлог, чтобы высадить нас. Я старалась выглядеть как можно меньше и надеялась, что меня вообще не заметят. Но, когда мы, измученные путешествием, в конце концов, добрались до Ялты, надежда найти отца растаяла, как дым. Богатые и знаменитые беженцы, которыми был заполнен Крым, пребывали в панике из-за новостей о быстром отступлении Белой армии. Люди платили огромные деньги за возможность бежать хоть на рыбацких лодках. Каждый был за себя, и нам было неоткуда ждать помощи. Прежде изящная и элегантная, моя мать после крымской одиссеи выглядела неряшливо и убого. Мне было больно смотреть на эту перемену, но мама только засмеялась и сказала, что пролетарский облик нас спасет. «Чем хуже мы будем выглядеть, тем лучше. По крайней мере, сможем вернуться домой без проблем. Надо поскорее возвращаться, пока красные не появятся здесь и не начнут охоту. Они безжалостны. Главное – ты должна забыть о нашем происхождении. Никогда не упоминай мою девичью фамилию – фон Коцебу. Наша жизнь зависит от твоей осторожности».
Дмитрий Волчек: Александра и ее мать возвращаются в Харьков. За время их отсутствия большая часть их квартиры была реквизирована.
Диктор: «Почти всю нашу мебель, кроме большого рояля и других тяжелых вещей, перетащили в комнатку, которая прежде служила спальней моей няни. Наша гостиная и мамина спальня отошли двум женщинам – одна из них, певичка из мюзик-холла, пользовалась покровительством влиятельного комиссара. Она втолковывала нам, что чтение и учеба дурно влияют на зрение и внешний вид. «Чтобы преуспеть в жизни, - наставляла нас Софья, - женщина должна есть много яиц, сметаны и масла. Тогда кожа у нее становится розовой и гладкой, и она привлекает мужчин». Вскоре Софья решила, что ей нужна дополнительная жилплощадь. Как-то вечером, незадолго до первой встречи с капитаном Квислингом, я пришла домой и обнаружила, что наша комната совершенно пуста. Мама и все наши вещи исчезли. Я побежала к дворнику, который теперь был и председателем Домкома, и он сказал мне, что маму увезли солдаты в какое-то учреждение на Николаевскую улицу. Я нашла этот адрес, поднялась по лестнице и очутилась в огромной пустой зале. Даже сегодня этот миг жив в моей памяти. Вечернее солнце бросало жуткие, желтые отблески на стены. Желтый снег летел в комнату через огромные разбитые окна, и ледяной ветер дул отовсюду, так что было холоднее, чем на улице. И в дальнем конце этой колоссальной залы я увидела нашу мебель и другие пожитки, казавшиеся свалкой игрушек. На груде вещей я увидела крошечную фигурку мамы, озаренную желтыми лучами умирающего солнца. С тех пор этот тусклый желтый цвет всегда ассоциируется у меня с несчастьем».
Дмитрий Волчек: С помощью доброй женщины из Рабкрина Александре удается восстановить справедливость, и они с мамой занимают свою старую комнату.
Диктор: «Хотя наше прежнее существование восстановилось, все уже было по-другому. В этот ужасный день, шестнадцатилетняя, я познала всю горечь и одиночество взрослости, когда, впервые в жизни, почувствовала ответственность и за себя, и за маму. Детство кончилось».
Дмитрий Волчек: Историки, изучающие биографию норвежского фюрера, уверены, что годы, которые Видкун Квислинг провел в Советской России, оказали определяющее влияние на становление его взглядов. Квислинг заинтересовался Россией за семь лет до революции: в 1911 году, получив временное назначение в норвежский Генеральный штаб, молодой офицер выбирает своей специализацией Россию, изучает русский язык и литературу. Эти познания помогают ему весной 1918 года получить место военного атташе в норвежской миссии в Петрограде. Сохранились донесения, которые Квислинг посылал на родину – он знакомится с Троцким и становится свидетелем важнейших событий лета 18-го года: бесчинств после убийства Урицкого и покушения на Ленина – штурма здания британского посольства и убийства чекистами военно-морского атташе капитана Кроми. По соображениям безопасности, норвежскую миссию полностью переводят в Хельсинки: в апреле 1919 года Квислинг покидает Россию. Он вновь вернется, но уже не в Петроград, а в Харьков, когда здесь разразится голод и советское правительство допустит иностранцев распределять гуманитарную помощь. Ужасы зимы 1921 года, когда тысячи людей умирали на улицах Харькова, Александра Воронина описывает в своих мемуарах.
Диктор: «Это была страшная зима, вслед за голодом начались эпидемии. Беспомощные, бездомные люди замерзали на улице. Насилие и отчаяние правили в городе. Мы с мамой обменивали наши последние ценности на еду. Натуральный обмен на черном рынке давно уже заменил обычную торговлю, деньги ничего не стоили. Как-то раз, вернувшись из школы, я увидела, что мама лежит без сознания на полу. Доктор, знакомый моего отца, сказал, что у нее тиф. Дворник и еще один сосед положили маму на сани; через весь город ее отвезли в городскую больницу: несколько лет больница не работала, теперь сюда свозили пострадавших от эпидемии. Здание было переполнено, и маму положили на пол в холодном и грязном коридоре среди других тяжело больных».
Дмитрий Волчек: Знакомый врач дает Александре несколько кусочков шоколада, и, растворив их в воде, она каждый день ходит с этой бутылочкой в больницу.
Диктор: «Я шла через весь город, по сугробам. У меня были только изящные ботики с меховой опушкой и углублениями для высоких каблуков: такая бесполезная обувь, что ее не удавалось обменять на еду. Я набивала в эти углубления газеты и тряпки и привязывала ботики веревками к ногам, но все равно они сваливались, и мне приходилось искать их в снегу, плача от унижения и боли».
Дмитрий Волчек: Удача улыбается Александре. Ее мать чудом выздоравливает, а сама она получает работу: секретаршей в офисе организации ПомГол, распределяющей международную помощь голодающим: в частности, продовольствие поступающие по линии комитета, основанного по поручению Международного Красного Креста знаменитым норвежским путешественником и филантропом Фритьофом Нансеном. Представлять интересы Нансена и направляется в Харьков сотрудник норвежского генштаба капитан Видкун Квислинг. О благотворительной работе Квислинга говорит публикатор мемуаров Александры Ворониной Кирстен Сивер.
Кирстен Сивер: Его участие в работе Нансена выражалось главным образом в организации доставки продовольствия из пункта А в пункт Б в обстановке хаоса, когда порядки менялись со дня на день. Он не занимался распределением продовольствия – он обеспечивал его транспортировку из морских портов нуждающимся. Я считаю, что ему в заслугу следует поставить также то, что право распределять продукты он предоставил самим русским. Благодаря этому ему удалось избежать трений с властями, которые были так характерны для американцев – те настаивали на том, что они сами должны руководить кухнями для голодающих. Так что он вполне толково исполнял свои обязанности и, думаю, без него организация Нансена была бы гораздо менее эффективна.
Дмитрий Волчек: Историю своего знакомства с будущим мужем Александра Воронина рассказывает так:
Диктор: « Когда капитан Квислинг приехал в Харьков в феврале 1922 года, город выглядел апокалиптической карикатурой на себя. Все школы, банки, предприятия, рынки были закрыты, общественный транспорт не ходил. Не было ни газа, ни электричества, не работал водопровод. Я подала заявку на Биржу труда, и иногда мне удавалось подработать машинисткой в каком-нибудь учреждении: за это мы получали добавку к пайку – несколько ржавых селедок или чуточку прогорклого подсолнечного масла. В первый же мой вечер работы в офисе ПомГола произошел неприятный случай. Мы с Ниной Кедриной задержались на службе и вышли на улицу незадолго до объявления комендантского часа. К нам пристала компания пьяных солдат. Солдаты хотели познакомиться, но мы, очень напуганные, пытались от них отделаться. Солдаты не отставали, они гоготали и отпускали грязные шутки. Один из них – видимо, разозленный моим равнодушием – подбежал ко мне с диким хохотом, задрал мне воротник и бросил свою горящую сигарету мне в платье: оно вспыхнуло. Пока я, вопя от боли, пыталась потушить огонь, солдаты убежали, гогоча. Мои крики привлекли милиционера. Мы стали объяснять, почему оказались на улице после комендантского часа, но наш рассказ его не устроил. Он препроводил нас в участок. У Нины было с собой немного денег, и она предложила их нашему стражнику, жаловавшемуся, что у него не на что купить табак. Нисколько не смущаясь, он взял деньги и сказал, что мы можем идти домой. Повторять дважды ему не пришлось.
Однажды вечером я сидела в своей каморке телефонистки и вдруг услышала шаги. Открылась дверь, и вошел человек – очень высокого роста. На нем был великолепный темно-синий костюм – подобного я не видела в России много лет. Его волосы были поразительного белого цвета, а глаза – пронзительные, ярко голубые. Я сразу догадалась, кто это: капитан Квислинг из Норвегии, который приехал к нам по поручению Нансена, чтобы помочь нуждающимся. Вся наша контора гудела от возбуждения, когда мы узнали, что на верхнем этаже поселился таинственный незнакомец с далекого севера. В те годы все норвежское вызывало у русских большой интерес. Образованные люди всех поколений читали пьесы Ибсена и слушали музыку Грига, все знали о полярных экспедициях и гуманитарной работе Нансена. Мне в ту пору было шестнадцать с половиной лет, и конечно, у меня были свои романтические представления о норвежцах. О Квислинге я и мои друзья знали, что это – честолюбивый офицер с незапятнанной репутацией.
Он остановился передо мной, и в его взгляде я уловила удивление. Он начал что-то говорить, но сбился и отвел глаза. Я была очень молодой, но все же догадалась, что что-то во мне привлекло его внимание. Теперь я думаю, что для него это был момент романтического взрыва, который французы называют coup de foudre – любовь с первого взгляда.
Наконец, взяв себя в руки, он сказал сухим деловым тоном:
- Барышня, это вы отвечаете здесь за телефон? Вы не могли бы отправить для меня телеграмму?
Я даже не стала спрашивать, куда он хочет отправить телеграмму, такой возможности у нас все равно не было.
- Нет, не могу, я даже не знаю, как это делается.
- Быть может, вы организуете это по телефону, как это принято во всем мире, - произнес он с некоторым раздражением.
- Нет, по телефону невозможно. Простите, но я не знаю, как это сделать.
- В таком случае, извините за беспокойство, - он вежливо поклонился и исчез.
Мне осталось гадать, не было ли все это галлюцинацией. Этот человек оказался таким ясным, внезапным напоминаем о том, что где-то еще существует нормальная жизнь: холеный мужчина, самоуверенный и обходительный, уверенный, что его комфортабельному существованию ничего не угрожает. Он явно намеревался устроить оазис порядка в хаосе, окружавшем нас. Разумеется, на следующий день я рассказала всем в конторе о встрече с загадочным иностранцем, и от меня потребовали всех подробностей: как он выглядит, как одет, какой у него был галстук… Я охотно отвечала на вопросы подруг и рассказала им, что капитан Квислинг очень хорошо говорит по-русски - без акцента, но как-то неестественно, точно автомат. Я уже успела позабыть об этой встрече, но несколько дней спустя, когда опять задержалась на работе, дверь отворилась, и появился капитан.
- Вы снова здесь? Кажется, я забыл представиться: капитан Квислинг.
- Знаю, и рада с вами познакомиться. А я - Ася Воронина. Вам удалось послать свою телеграмму?
- Теперь это уже не важно, я все устроил. Я пришел сюда, потому что ищу возможность поговорить по-русски, мне нужна практика.
- Это очень просто, здесь все говорят по-русски, - ответила я.
- Верно, но с людьми, с которыми я встречаюсь, с представителями советского правительства, я общаюсь через переводчика. Они даже не знают, что я говорю по-русски, им бы не понравилось, что я понимаю язык. Так что у меня нет никакой практики, ну разве что я иногда болтаю с прислугой. Можно я буду к вам заходить каждый день, хотя бы на несколько минут?
- Конечно, я буду очень рада!
- Отлично! Каждый день после ужина я выхожу на прогулку. Если вы позволите, я буду заходить, когда вы будете заканчивать работу, и провожать вас до дома. А по пути мы сможем поговорить.
- «Боже мой, - подумала я, - он ужинает каждый день, каждый день у него остается еда не ужин, и у него есть прислуга!»
Дмитрий Волчек: Александру обрадовало предложение капитана Квислинга – после нападения пьяных солдат она боялась возвращаться одна из конторы ПомГола. Теперь у нее появился защитник. Напомню, что Александре еще нет семнадцати, капитан Квислинг на 18 лет ее старше, ему 35. Разговоры, которые будущий диктатор Норвегии и русская телефонистка вели по вечерам весной 1922 года, Александра Воронина восстанавливала по памяти 60 лет спустя в Калифорнии.
Диктор: «Теперь каждый вечер капитан поджидал меня, чтобы проводить домой. Постепенно наши прогулки становились все продолжительней, и мы уже гуляли по всему городу. Он рассказывал мне о Норвегии, и был удивлен, что я немало знаю об этой стране. Но конечно мои познания не могли сравниться с его энциклопедической эрудицией. Иногда нашим беседам мешали беспризорники. Голодные бесстрашные оборвыши нападали на хорошо одетого иностранца. Они окружали нас и, выклянчивая подачки, орали «Дай! Дай!» - слово, которое звучит как английское Die - «умри». Несколько раз я видела, как мой выдержанный спутник терял терпение. Его лицо краснело, и он оборачивался к маленьким оборванцам, и кричал на них по-английски « Die yourselves » («умрите сами»), и что-то вроде страха мелькало на его лице. Я была немногим старше этих заброшенных детей, и меня переполняла жалость к ним. С другой стороны, я сочувствовала капитану, понимая, какую беспомощность испытывает человек, который приехал помогать голодающим на Украине и теперь видит, что не способен помочь даже нескольким жалким созданиям. Они же, догадываясь, что обречены, пытались уцелеть любым способом. Их излюбленным приемом было нападение на хорошо одетого прохожего: «Эй ты, у меня сифилис, очень заразный. Если ничего мне не дашь, я харкну тебе в лицо и укушу тебя!»
Наши прогулки делались все длиннее, становилась доверительнее и наша дружба. Квислинг все с большей открытостью говорил о своих ежедневных разочарованиях. Советские чиновники, с которыми он вынужден был взаимодействовать, бессмысленно осложняли его работу. В отличие от других представителей иностранных благотворительных организаций, у которых была собственная сеть распределения помощи, капитан Квислинг вынужден был налаживать раздачу продовольствия через полевые кухни, которыми управляли русские. Ему также приходилось организовывать транспортировку продуктов, которые поступали в порты, но дальше не доставлялись из-за того, что на железных дорогах царил такой же хаос, как и повсюду».
Дмитрий Волчек: Столь тесное взаимодействие с чиновниками дало Квислингу уникальную возможность изучить и советскую систему, и, как пишет, Александра Воронина, сделать выводы о русском характере.
Диктор: « Квислинг постоянно жаловался, что чиновники опаздывают на встречи, а иногда и просто не появляются, не протрудившись предупредить заранее. Как правило, они были плохо осведомлены о действиях собственных подчиненных, избегали ясно и честно отвечать на вопросы и зачастую нарушали свои обещания. Квислингу было трудно смириться с атмосферой недоверия и нерешительности, которая словно намеренно создавалась для того, чтобы помешать его важной работе. Некоторые особенности, которые он считал чертами русского характера, возмущали его до такой степени, что он начинал обвинять меня, словно я одна была виновата в недостатках моего народа. Я понимала, что ему просто нужно выговориться, так что поначалу слушала и не спорила, но как-то раз с улыбкой сказала: «Но почему вы обвиняете меня во всех недостатках русских людей?» Он взглянул с подлинным изумлением и заверил, что я совершенно не похожа на других русских. Это было очень лестно слышать, но он так и не прекратил разглагольствовать о нестабильности, опасностях и неудобствах русской жизни, об отсутствии комфорта и порядка. Он приводил в пример норвежцев, которые, несмотря на суровый климат и иностранную угрозу, создали безопасную и процветающую страну.
Иногда я соглашалась с ним, иногда возражала. Это было непросто: ведь моим собеседником был взрослый человек, эрудированный и опытный. Как-то раз, во время одного из таких разговоров, мною овладела такая горечь, что я, чуть ли не плача, сказала: «Кажется, мы опять должны сказать вам, иностранцам: « Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: приходите княжить и владеть нами». Я так устала от этого разговора, что у меня был соблазн сообщить капитану, что я сама – потомок Рюрика-викинга по прямой линии, но тут вспомнила, что я клятвенно пообещала маме никому не раскрывать тайну своего происхождения. Даже этому человеку, к которому я прониклась таким доверием, я не могла ее рассказать».
Дмитрий Волчек: Отношения Квислинга и Аси Ворониной ограничивались разговорами и политике и культуре. Возможно, это отчасти объяснялось давней англоманией капитана.
Диктор: « Если это и был любовный роман, то исключительно платонический. В наших отношениях не было никаких привычных элементов флирта, и капитан Квислинг был таким воплощением идеального джентльмена, что это казалось невероятным. Он никогда не говорил ничего о своих чувствах, никогда не пытался взять меня за руку, никогда не дарил мне цветов и не оказывал других знаков внимания. Возможно, зная, что он находится под постоянным наблюдением властей, он просто старался не давать повода для подозрений. Он постоянно жаловался на то, что за ним следят, и это вполне соответствовало тому, что я знала об отношении к иностранцам в нашем обществе. Позднее я поняла, что власти все знали о нас, поскольку все иностранцы в России и все русские, общающиеся с иностранцами, находились под строгим наблюдением».
Дмитрий Волчек: Кирстен Сивер, публикатор книги Александры Ворониной «В тени Квислинга», так отвечает на вопрос о природе их отношений.
Кирстен Сивер: Думаю, у Александры было много оснований полюбить его. В нем были черты, способные пленить. Но помимо этого она нашла в нем замену отцу, которого рано лишилась. Все три ее брака имели эту общую черту – каждый мужчина давал ей почувствовать, что она многое значит для него. На короткое время таким мужчиной стал для нее и Квислинг. Во время их вечерних прогулок он внушил ей это особенное чувство. Этим юным русским девочкам в тогдашней России нужно было не только выжить, но и почувствовать себя любимыми. Именно это с ней и случилось. Каким образом он сумел дать ей понять, что любит ее? Ведь он был такой черствый, холодный, упрямый человек. Для меня это загадка. Я уверена, что это загадка и для читателя и, в конечном счете, это осталось загадкой и для Александры.
Дмитрий Волчек: Одну из прогулок с капитаном Квислингом по Харькову Александра Воронина описывает подробно:
Диктор: Мы прошли по широкой дороге через парк, и присели на краю оврага отдохнуть от жаркого и пыльного города. Отсюда открывался вид на Журавлевку, бедное предместье Харькова. Я знала, что здесь обитают железнодорожные рабочие, небогатые мещане и нуждающиеся студенты. С места, где мы расположились, было хорошо видно, что домики маленькие и уродливые, с ржавыми жестяными крышами, а зелени очень мало – лишь кое-где сухие ободранные акации. Капитан указал рукой на Журавлевку: «Ты только посмотри! Что это за жизнь? На какую жизнь рассчитывают русские, если у них нет даже малейшего желания научиться такой простой вещи, как строительство приличных домов? Что это за архитектурный стиль? Посмотри на эти отвратительные ржавые крыши, эти нелепые цвета! Ведь это типичный русский городок – с грязными улицами, людьми в лохмотьях, покосившимися избушками; все ветхое, мостовых нет, зелени нет, даже водопровода нет!» С места, где мы сидели, рассмотреть все эти детали было невозможно, но мне пришлось согласиться, что симпатичной Журавлевку не назовешь. Но чего ожидать от городской окраины, где обитают люди, у которых нет средств? «Ведь даже в самых богатых городах, есть свои трущобы. Вот и в Харькове тоже», - возразила я. В ответ Квислинг вернулся к своей любимой теме – он стал говорить, что русским необходимо лучшее руководство и правильное обучение. Все наши несчастья происходят от врожденной слабости русского характера, безразличия, отсутствия ясно поставленных целей, нежелания добиваться своего, наплевательского отношения ко всему. Он говорил, что даже если поставить достойные цели, достичь их невозможно, если нет силы воли. Силу воли, или же моральную смелость, может выработать любое существо, достойное носить имя человека. И радость от достижения собственной цели прекрасней всего на свете, потому что она делает тебя своим собственным хозяином!
Дмитрий Волчек: Через несколько дней Квислинг объявил, что покидает Россию. Они тепло попрощались, а Ася отправилась к родственникам в Чернигов. В своей книге она признает, что за две недели, проведенные вдали от Харькова, она позабыла капитана Квислинга и их прогулки. Но, вернувшись домой, внезапно встретила его на улице.
Диктор:
- Что случилось? Почему вы не уехали? Дела или захворали?
- Нет, я не мог уехать просто потому, что вернувшись после нашего пикника, я увидел на своем пиджаке твой длинный белокурый волос. И я должен сказать тебе – (он употребил архаичное и неуместное русское слово «безотлагательно»), – что я люблю тебя и хочу на тебе жениться!
Это категорическое заявление так поразило меня, что я споткнулась, и чуть было не упала. И странное слово «безотлагательно» добавило нереальности этой декларации любви. Бедный Видкун не знал, что оно давно вышло из употребления и встречалось только в официальных документах.
Кирстен Сивер: Она была очень умной, миниатюрной и красивой. Она отличалась потрясающим чувством юмора и умела справляться с трудностями. И я даже не знаю, понимал ли Квислинг как с ней обращаться, потому что она была противоречивой личностью. Трудно ожидать от такого обворожительного, юного, артистичного, хрупкого существа такой серьезности, с которой она порой говорила, или такого умения ставить на место своего оппонента. Возможно, это интриговало его, а время от времени заставляло чувствовать неловкость. Я думаю, это слово – «неловкость» - очень хорошо описывает суть их отношений. У них были прекрасные минуты, были и ужасные, но в основном им было неловко друг с другом.
Дмитрий Волчек: Через неделю в следующем выпуске радиожурнала Поверх барьеров мы вернемся к книге воспоминаний Александры Ворониной «В тени Квислинга».
