Пьеса Артура Соломонова "Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича" была написана в 2019 году, но с началом войны приобрела новую и пугающую актуальность, поскольку позволяет увидеть корни сегодняшнего зла. Об этой и других работах драматурга, в том числе новом трагифарсе "Эжен и Самюэль спасаются бегством", Радио Свобода поговорило с Артуром Соломоновым на его гастрольной читке в Берлине.

– Название вашего спектакля день ото дня звучит все символичнее: Россия никак не хочет похоронить Сталина. Скорее наоборот. Недавно вышел фильм Резо Гигинеишвили ("Пациент № 1"), который можно было бы назвать "как мы хоронили Константина Устиновича". Ни в российском кино, ни в театре за 30 предыдущих лет не появилось эпитафии советскому проекту. Может быть, все дело в этом? Людям требуется мощный художественный образ, который поможет им "похоронить" прежнюю жизнь, прежнюю утопию, поставить точку – и начать новую жизнь?

– Я помню, как во время празднования очередного Нового года мы в Москве всей семьей смотрели телевизор: этот трагикомический кошмар новогоднего огонька, вопли-визги-танцы-поздравления, одни и те же лица, навеки незаменимые, потому что, конечно же, стосорокамиллионный народ неспособен за десятилетия выделить из себя ни другого президента, ни другую элиту, ни новых лиц для телевидения. Его дело – быть потребителем шуток одних и тех же бессмертных телевизионных весельчаков, а в политике – быть покорным наблюдателем и смиренной жертвой... Так вот, помню, как моя мама стала переключать каналы и попала на какой-то советский фильм, в котором играли прекрасные артисты, уже ушедшие из жизни. Она отвела взгляд от телевизора и сказала: "Ну и новый год наступает! Нас поздравляют одни старики и умершие!"

Вот "старики и умершие" сейчас и правят – таким жутковатым дуэтом. Влияют на историю, на судьбы людей. Мрачный период, что и говорить. Я думаю, что задача общества и тех, кто пытается заниматься искусством, – загонять умерших обратно в гроб и отправлять на пенсию неутомимых стариков, прибравших себе всю власть в стране (сразу вспоминается Валерий Гергиев, например, который помимо руководства Мариинским театром теперь еще и возглавил Большой театр – что уже нонсенс, став до кучи еще и сопредседателем Союза театральных деятелей по музыкальному направлению). Не должна руководить страной команда "стариков и умерших", они могут вести либо в светлое прошлое, либо в смерть.

– И ваш спектакль, и фильм Резо Гигинеишвили – символический осиновый кол для тоталитарного государства. Но как бы "опять поздно": зомби из советского прошлого пришли к нам, они резвятся, пируют. Нет ли у вас ощущения, что все было зря, впустую – последние 30 прожитых лет?

– Нет. Во-первых, мы не знаем, что было бы, если бы и этой работы не велось. Наверняка нас ждал бы еще более кошмарный итог. Идеи, а также все то, что имеет отношение к области искусства, – могут пережить не один "режим", не один "строй". Битву с государством и его системой литература, театр, музыка, как мы знаем из истории, всегда проигрывают на короткой дистанции; но на длинной – шансы на победу очень велики. Мы не можем сегодня измерить, какой вклад внес Солженицын со своим "Архипелагом", а также другие диссиденты в сокрушение прежнего строя. Да и сама Россия – страна совершенно непредсказуемая. Поскольку из-за нарушения обратных связей, из-за вековой привычки ко лжи, из-за страха населения перед начальством мы совершенно не знаем, что на самом деле думает, чего хочет народ. И тут возможны разные сюрпризы, как самые мрачные, так и наоборот. Помните Болотную 2011 года?.. Утром того памятного декабрьского дня еще было невозможно представить, какое количество людей выйдет протестовать. Этого не предполагали ни оппозиционные политики, ни государственные чиновники. К этому не был готов никто. Но тем не менее это произошло.

– "Представьте себе не ту прекрасную Россию будущего, о которой все мечтают, а ту, где за поступками и мыслями людей наблюдают специальные структуры", – это анонс спектакля по вашей пьесе "Благодать". Мрачное пророчество о средневековье 21-го века. Почему, как вам кажется, ни у кого сегодня нет "хорошего" сценария будущего? Можете ли вы его себе представить?

– Да, все "хорошее" сейчас воспринимается как наивная фантазия. Пессимисты смотрят на оптимистов как на неразумных детей. Но я не понимаю, как жить без надежды, тем более что простая логика, а также предыдущий исторический опыт, в котором был далеко не только мрак, доказывают, что надежда есть.

Если говорить о пьесе "Благодать" или о других текстах, написанных о будущем: представлять себе хорошие сценарии развития событий, мир, в котором все дружны и счастливы, мне просто неинтересно. Основа драматургии – конфликт; даже в советской драматургии он был, правда, "конфликт хорошего с лучшим" – потому советские пьесы в подавляющем большинстве не пережили свое время.

Меня лично вдохновляет сегодня пример тех, кто, невзирая ни на что, даже на тюремные сроки, продолжает выходить в пикеты с антивоенными плакатами, протестовать иным образом. Уже одно то, что в России продолжают работать такие люди, как адвокат Мария Эйсмонт, дает надежду. А она ведь не одна. Вселяют надежду даже те люди, которые не смогли бороться, но и отказались от соучастия в этом кровавом цирке. Дает надежду даже лживая официальная статистика: ведь и ей приходится признать, что двадцать процентов населения не поддерживают ни президента, ни его курс на изоляцию и войну, все это инфантильное безумие с прославлением РФ в качестве оплота традиционных ценностей, где христианская проповедь соединилась с прославлением сталинизма. Но ведь двадцать процентов населения – это десятки миллионов! Уверен, у них еще будет шанс превратиться из объекта в субъект исторического процесса.

Смотри также

Постовые любви

– Ирония, фарс – привычные регистры вашего театрального языка, до войны это считалось хорошим средством против тоталитарного. Но сейчас, возможно, появляется запрос на "новую серьёзность"?

– Возможно, запрос на новую серьезность и есть, но я не видел нормальных драматургов или литераторов, которые "работают с запросом". Мне лично ближе жанр, в котором перемешаны юмор и трагизм, где о серьезных, даже кровавых вещах рассказывается без нарочитого драматизма. Как говорится, "есть вещи настолько серьезные, что говорить о них без юмора невозможно". Сейчас это – практически весь спектр серьезных тем. Мне кажется, сегодня сама наша жизнь говорит на языке трагифарса: происходят действительно поворотные, исторические и вместе с тем кошмарные события, но все это осуществляется в форме нелепого карнавала. Бесконечный поток бреда, который то ли работает фоном, то ли сам же и является причиной бедствий. Потому я, честно говоря, не вижу сегодня возможности для "новой серьезности", если понимать ее как прямое, открытое, почти плакатное высказывание. А так-то, сами по себе юмор или ирония никак не отменяют серьезности подхода.

– Может ли покаяние стать новой, фундаментальной темой для российского независимого искусства? Почему это не сработало в предыдущий раз, в 1980–90-е годы? В каких формах это сегодня может работать?

– Это действительно начало работать в девяностые годы, но работа должна была продолжаться. Однако случилось то, что случилось, и у этой беды много "отцов": в итоге большинство российского населения стало воспринимать демократию и либерализм как синонимы нищеты. А тотальная нищета приводит в итоге к бесправию, даже если тебе дают возможность свободно голосовать и разрешают высказывать открыто свое мнение.

Меня, конечно, поражает, что нынешние власти так близко к сердцу, личностно воспринимают тот период, который мы называем сталинизмом. Что они так последовательно зачищают все и всех, кто занимается сохранением исторической правды о том жутком периоде, так много определившем в нашем настоящем и, видимо, будущем. Тем самым действия властей совершенно внятно указывают, что они сами являются потомками – может быть, даже в прямом смысле, а не только в идейном – "сталинских соколов". Ведь, кажется, так легко было признать, что в прошлом совершены жуткие преступления против собственного народа, за которые новые российские власти уже не несут ответственности? Тем не менее парадоксальным образом они, намеренно обеляя сегодня этот период, эту ответственность на себя берут. Принимают на себя "грехи отцов" в самом точном смысле этого выражения. И это очень опасная игра и для самой власти тоже.

– Осенью под эгидой Союза театральных деятелей проходил конкурс на "лучшее произведение об СВО", было представлено около 200 пьес. Видимо, эта патриотика в театре и заполнит собой вскоре все и вытеснит любой модерн. "Упадёт" ли русский театр – "обратно" вернувшись, условно, к состоянию 1940–50-х годов? Или сегодня это уже невозможно? Ваш прогноз: что будет с российским театром?

– Российский театр – уникальное явление, с такой мощной корневой системой, с такой богатой традицией, что я уверен: он не станет провинциальным при любом раскладе. Примером тут служит история советского театра, более семидесяти лет существовавшего при тотальной цензуре и при этом не утратившего высокого уровня. Безусловно, когда властвуют цензура и запреты, очень большое количество творческих людей окажутся в итоге сломленными. Трагедии такого рода уже происходят. А если принять во внимание, что сейчас мы находимся только в самом начале очередного закручивания гаек, наблюдаем движение к закрытию страны, тотальное шествие цензуры – сломанных судеб художников будет очень много.

Я знаю точно: если нынешняя ситуация продолжит развиваться в соответствии с простой логикой и не вмешается какое-то чудо (надеяться на которое, кстати, тоже весьма логично, учитывая наш исторический опыт), то не останется в итоге никаких лазеек для свободного высказывания. Только фига в кармане, только эзопов язык, только намеки, иллюзии и полутона – все, что мы уже проходили. Не исключаю, что развитие эзопова языка поспособствует изощренности языка художественного, но это уже другая тема.

– В эмиграцию уехало большое количество российских актёров, режиссёров. Как складываются их творческие траектории за прошедшие два года? Могут ли они найти возможности для самореализации? Ведь актёр не может "работать в стол"…

– Действительно, за рубеж переехало большое количество актеров и, что очень важно, публики. Это определяющий момент для развития любого дела, в том числе театрального, – качественный, требовательный, привыкший к высокому профессиональному уровню потребитель. В Европе и в Израиле я наблюдаю большие залы, полностью заполненные людьми, вижу неподдельный интерес к работе актеров, любовь к ним. Порой в зет-каналах я встречаюсь с ликованием – мол, уехавшие, прежде "купавшиеся в лучах славы" российские актеры теперь чуть ли не побираются, что публика на их спектакли не ходит. Это все влажные "патриотические" мечты, их причина проста и понятна, но на данный момент они не имеют ничего общего с реальностью.

– Как выглядит сегодня география вашего гастрольного тура? Есть ли города, в которых хотелось бы устроить читку, но это трудно осуществить? Приходилось ли встречаться с непониманием, агрессивным неприятием "всего русского"?

– Из городов, где сложно сделать читку, – наверное, Варшава. Но, возможно, просто не был найден правильный адрес, правильные организаторы. Доходы от читок направляются на гуманитарную помощь Украине, и проект собрал уже десятки тысяч евро – возможно, в том числе и поэтому гастроли не вызывают агрессивной реакции, по крайней мере я с таким не сталкивался. С другой стороны, я прекрасно пойму, если в некоторых городах или странах не захотят слышать русскую речь со сцены. Как это можно осуждать? Наша страна (научившись прикрываться "великой русской культурой") наворотила столько бед, стала причиной стольких трагедий – не только для соседей, но и для собственных граждан... Если в этом, как вы сказали, "гастрольном туре" конкретной пьесы ("Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича") кто-то увидит экспансию, проявление "воли к власти", свойственное имперскому сознанию, – я это пойму, как и закономерность неприятия всего, что так или иначе связано с Россией. Ведь даже оппозиционный россиянин в глазах жителей других стран все равно остается в первую очередь россиянином. Нужно ли ему давать площадку, пространство для высказывания, если он, строго говоря, не использовал для протеста имевшуюся у него долгие годы площадку в своей стране? Или использовал неэффективно? Зачем он теперь "сопротивляется" у нас дома? Какой в этом смысл – кроме его личных амбиций или самооправдания? Все это закономерные вопросы.

А если говорить о географии, в декабре-январе у нас будут спектакли в Берлине. Только что прошла благотворительная читка "Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича" с участием Суханова, Лазаревой, Дельфинова и других. А в ноябре этого года я написал трагифарс "Эжен и Самюэль спасаются бегством". Он был написан в самый острый период войны в Израиле и, конечно, несет на себе отпечаток последних трагических событий. Мы устраиваем читку в прекрасной, на мой взгляд, компании: Ольга Романова, Александр Дельфинов, Максим Курников, Алексей Дедоборщ – представим ее зрителю на сцене берлинского театра Im Palais. В январе будет премьера совершенно обновленного спектакля Frau N на сцене театра Delphi. Все это первые шаги продюсерского центра New Art Production, и я очень благодарен моему другу Андрею Розенбауму за поддержку. Надеюсь, что этот израильский русскоязычный центр поможет консолидации культурных сил, которые находятся сейчас за пределами РФ. Более подробно о задачах и репертуаре я пока не стану говорить – из суеверия.

– В чем журналисты "лучше" актеров – по опыту постановок спектакля Frau N, например?

– Они не лучше и не хуже. Это просто другой тип взаимодействия с публикой, другой общественный резонанс, другая степень вовлеченности в театральную жизнь людей, обычно театру чуждых. И это обычно не подается как спектакль, в котором, конечно же, должны играть профессионалы. Это театрализованные читки. Исключением станет Frau N с Ольгой Романовой в главной и единственной роли (18 января) – это будет настоящее театральное высказывание, созданное суперпрофессиональным режиссером, имя которого я пока называть не буду, известной театральной художницей Ваней Боуден и видеохудожником Михаилом Заикановым.

– Философ Михаил Ямпольский описывает нынешнюю российскую идеологию как "идеологию без идей" – в духе Делеза: бесконечное производство знаков, отсылающих к другим знакам; нагромождение пустоты в итоге рождает иллюзию полноты, смысла. Может быть, так и выглядит тоталитаризм 21-го века – от имени пустоты легче управлять?

– То, что нынешняя российская идеология – это гибрид из ленинизма, царизма, сталинизма, капитализма, социализма, национализма, интернационализма и в конечном счете полное ничто, – факт. Как факт и то, что эта шизофрения очень устойчива и практически всеохватна. На данный момент.

– Поддается ли вообще этот всепроникающий кошмар художественной интерпретации? Или голое насилие, варварство не предмет для рефлексии?

– Абсолютно все является предметом для рефлексии и для попытки переплавить свои мысли и чувства, пусть даже чувства безысходности и отчаяния, – в искусство. Как у Мандельштама: "Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам". Это и есть преодоление той кошмарной ситуации, в которой мы все оказались, вне зависимости от – модное сейчас слово – локации. Другое дело, что сделать свои чувства и мысли, наши ситуации, наши судьбы предметом искусства – получается далеко не всегда, далеко не у всех, и, естественно, я не исключение.

А само по себе варварство и насилие – конечно, не может быть предметом изображения или исследования. По крайней мере, для меня. Но вопрос "как мы к этому пришли и как из этого выйти?" абсолютно правомерен, и, может быть, это единственно правомерный сейчас вопрос художника к самому себе. Главное – не исключать себя из процесса исследований. Не на словах, не декларативно – с помощью пошлых публичных покаяний, а всерьез и в одиночестве вдумываться: почему именно ты мог стать причиной происходящего? Снова процитирую, на сей раз Мамардашвили, увы, неточно, но смысл таков: ты должен представлять, что именно твои поступки запустили глобальные процессы.

– Абсурдизм предполагает, что вы осознаете себя в бредовом состоянии: тотальная пропаганда предлагает вам жить, "не выходя из бреда", перефразируя вас. Пропагандистский телевизор можно назвать гениальным в своей бездарности спектаклем или даже мистерией. Возможен ли выход из этого коллективного бреда? Есть ли против него художественное, равное по силе средство?

– Очень точно сказано про гениальный в своей бездарности спектакль. Мне лично очень давно надоело его смотреть, как и многим моим коллегам, друзьям и единомышленникам. Но пока мы считали его чепухой, недостойной внимания, он разъел массовое сознание, сформировал мировоззрение россиян, оказав тем самым влияние на саму историю. Он оказался более значимым, чем все наши книги, спектакли, телеканалы и радиостанции. Это – тоже факт.

А что касается "художественного средства" против пропаганды, тут силы неравны. Медиа, промывающие мозги десяткам миллионов ежедневно, всегда победят воздействие спектаклей и книг. На длинной дистанции – временной – выиграют уже книги и идеи. Но это будет потом.

– Вы сами говорили, что вне политики творцу теперь нельзя остаться. Это понятно, и единственное приличное, этичное поведение для российского творца сегодня – отзываться на актуальность. Парадокс, однако, в том, что это тоже несвобода и, допустим, талантливый по всем меркам спектакль вне контекста войны теперь неприличен и невозможен. Могут ли сегодня появляться произведения, не затрагивающие впрямую актуальную проблематику? "Позволит" ли общество – в широком смысле – художнику оставаться собой?

– В данный момент я считаю, что аполитичность, желание оставаться в поле "высокого искусства", не отзываясь на "презренную прозу жизни", – это, может быть, и невольная, но солидаризация с тьмой. Мы находимся внутри колоссальной катастрофы, и создавать в театральных залах пространство для отвлечения, для "развеивания", для отдохновения – учитывая, откуда мы все родом и что пришло от нас... Я даже не знаю, какой степенью слепоты это можно оправдать. Разве что полной потерей зрения.

Потому лично для меня это совершенно не вопрос свободы или несвободы: сейчас я могу реагировать на происходящее только таким образом. Если человек устроен иначе, то тогда он, конечно, волен считать, что общество ему что-то диктует, а он не может не воспеть конкретный цветочек или не может не спеть песню о дружбе. Но для меня все это как сигналы, приходящие с другой планеты. Я этого не понимаю совсем.

– Вы живете в Израиле, приходилось ли вам сталкиваться в жизни с реалиями войны? Сейчас говорят и пишут о солидарности, сплоченности израильского общества. Однако демократические привычки при этом сохраняются? Как вообще работает демократия в условиях войны: эффективна ли она, способна ли противостоять безумию?

– Да, порой мне приходилось спускаться в бомбоубежище по пять раз в день. И, конечно, жизнь до 7 октября 2023 года и после – это две разные жизни. Но это тема для отдельного, подробного разговора. Скажу только, как итог: я полюбил Израиль еще больше.

По поводу солидарности: я никогда не видел, чтобы общество было настолько сплоченным. То, что мы читали в книгах по истории: весь народ встал как один человек – я увидел своими глазами. И я этого чувства не забуду. Я лично не вижу угасания демократии в Израиле, напротив, мне кажется, что Нетаньяху, который играл на противоречиях израильского общества (левые – правые, светские – религиозные и так далее) и который имел очевидные диктаторские замашки, стремительно утрачивает популярность. Как и, надеюсь, идея единоличного правления, которая явно была целью Беньямина Нетаньяху.

– Театр в Израиле: говорят, он сильно изменился после притока релокантов, актеров и режиссеров из России. Действительно ли это качественно может повлиять на местную театральную среду?

– Вы знаете, я с пониманием – но и долей иронии – отношусь к некоторым недавно приехавшим в Израиль театральным деятелям, от которых иногда слышу, что они мечтают произвести тут революцию, чему-то Израиль научить в театральном деле или в сфере рекламы культурного продукта… Израиль – это место, испытавшее на себе такое количество влияний, от науки и медицины до искусства, что, мне кажется, он (в самом хорошем смысле) переплавит в итоге и все наши нынешние мечты, высокомерие, недопонимание общей ситуации, наши таланты, наши дела и способности. И в итоге получится прекрасный результат: и недавно приехавшие внесут свой вклад, и Израиль остается в своем основании таким, каким был до нашего появления. И вы ошибаетесь, если вам кажется, что это пессимистический взгляд: просто Израиль вечен. В отличие от нас. Хотя сейчас, возможно, нам брошен самый серьезный вызов за последние полвека. Мы, как и Украина, ведем борьбу за существование. Проиграть в этой войне – значит перестать существовать. В так называемом "большом мире" это, на мой взгляд, не вполне понимают.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться