Отвечают ли носители русского языка, живущие за пределами России, за ее действия, если не являются ее гражданами? Даже если эти люди отгораживаются от войны в Украине мантрой, что "не-все-так-однозначно", они от этого не становятся больше россиянами. Распространяется ли на них ответственность за то, что делают на войне носители того же языка? По аналогии можно представить, что какая-то муха укусила Бразилию, и она напала на одну из граничащих с ней испаноязычных стран. В каковой связи граждане Кабо-Верде и Восточного Тимора вдруг принялись из чувства стыда и солидарности переходить на испанский.
Понятно, что это наглая подтасовка. Упомянутые страны – следы давно исчезнувшей империи на разных континентах. Тогда как русскоговорящее население постсоветских пространств, заметную часть которых Россия снова намерена сделать своими окраинами, граничит с этой пока существующей империей и находится под влиянием ее пропаганды. Даже проживая на территории Евросоюза, эти люди не могут быть полностью отчуждены от происходящего. Поэтому их сограждане, называющиеся в этих странах титульным большинством, возлагают на них моральную ответственность и призывают искупить свое токсичное происхождение.
Многим, кто родился в этих странах и говорит с детства по-русски, но едва бывал в России, это кажется обидным и несправедливым. Но таковы издержки пограничного положения постсоветских стран. Хочешь, пока империя дает последний бой, более нейтрального отношения – вперед, мир открыт, с европейским паспортом легко уехать. Но это доступно далеко не всем. Банально нет денег, банально страшно, и особенно – в депрессивных областях, как на подбор тяготеющих к восточным рубежам во всех отношениях. Это характерная географическая корреляция. Приднестровье в Молдове и Донбасс в Украине, Латгалия в Латвии и Ида-Вирумаа в Эстонии – в основном бедные русскоговорящие регионы. И то, как им приходится за это расплачиваться, где-то выглядит травмой, а где-то – хронически не заживающей раной.
Пример демонстративного возложения ответственности на тех, чья вина неочевидна, да и попросту не может быть доказана, мне пришлось наблюдать совсем недавно. В середине августа я побывал в Нарве на "Фестивале свободы", который устраивал театральный центр Vaba lava ("Свободная сцена"). По сути, это биеннале – многоэтажная конструкция, куда раз в два года вмещаются спектакли, читки пьес, кинопоказы и публичные дискуссии с участием критиков. "Фестиваль свободы" 2023 года проходил во второй раз, и его ключевым фокусом была Центральная Азия с ее систематическими наступлениями на права человека, о которых рассказывают тамошние театральные диссиденты.
Чтобы говорить в тех контекстах о свободе, нужна готовность к трудностям и хорошо наросшая броня. Вывоз этих трупп в Европу и показ их ярких работ под самым носом российских пограничников был чрезвычайно символичным. Но дело происходило в Эстонии, которая активно помогает Украине с начала полномасштабного вторжения, поэтому в программе был и один украинский спектакль, сделанный продюсерами фестиваля совместно с Театром драматургов, работающим в Киеве с прошлого года.
Спектакль "Вибери кращу версiю" по пьесе украинки Наталки Блок помогли сделать латыши – режиссер Валтерс Силис и сценограф Угис Берзиньш. Чтобы не получить подзатыльник за потенциальный советский колониализм, оговорюсь, что при наличии у жителей Латвии нелатышских фамилий они бы назывались латвийцами. Спектакль был на украинском с переводом на эстонский и английский. Он был единственной постановкой фестиваля, где не было перевода на русский. Хотя дело происходило в Нарве с ее 85% русскоязычного населения, шестью процентами эстонцев и тремя – украинцев (данные на 1 января 2023 года), драматург акцентировала просьбу не давать перевод на язык страны-агрессора.
Неловкость и стыд прижимали меня к полу. Я запомнил это чувство, хотя на мне и не написано, на каком языке я думаю
В продолжение спектакля со сцены нередко летели в зал проклятия по адресу "русни", что теоретически могло травмировать путинистов из местной публики. Но на них никто и не должен был ориентироваться, еще чего не хватало. Тогда как отсутствие русского перевода выглядело на фоне других постановок как фильтр, отсеивающий людей, не владеющих в совершенстве одним из трех языков: украинским (оригинал на сцене), английским или эстонским (перевод бегущей строкой).
Я обошелся без русского, но страшно устал. Реплики произносились с пулеметной скоростью на хорошем литературном украинском, который для носителя русского языка – задача непростая. В ритме реплик удерживалась и бегущая строка – синхронно на двух языках, которыми я владею не в совершенстве. На английском я могу бегло говорить и особенно читать, а эстонский мне нужно разминать после двадцатилетнего перерыва в употреблении. В общем, я почувствовал, что определенно что-то искупил. Если бы дело было на фестивале в Чехии, Финляндии, Боливии и даже Таиланде, я бы устал, вероятно, даже больше, но у меня бы не было ощущения демонстративности производимого жеста.
Украинскую авторку можно понять как эмоционально, так и политически. На дискуссии после спектакля она говорила, что агрессору не должно быть никаких поблажек, что русский язык – язык империи, поэтому наглядный способ борьбы с империализмом – отказ от русского языка. Блок признавалась, что во время войны ей и ее коллегам помогает юмор. Вот, например, по ее словам, жители Краснодара смогут примкнуть к Украине, если захотят, гнать их никто не будет. Главное здесь – провести честный референдум. Чтобы показать, как это делается тем, кто считает, что референдум – это как в Крыму в 2014 году. Смех в зале по понятным причинам был слышен не раз. Хотя я, конечно, не решился спросить, на каком языке будет говорить свободная Украина с жителями присоединившегося к ней Краснодарского края.
Меня не покидало чувство, что я был одним из немногих людей с родным русским (не считая команды организаторов), кто присутствовал на этой дискуссии. Неловкость и стыд прижимали меня к полу. Я запомнил это чувство, хотя на мне и не написано, на каком языке я думаю. Запомнился, впрочем, и один человек из публики, который назвал себя русскоязычным украинцем, живущим в Нарве, но, к сожалению, так пока и не выучившим эстонский (в Нарве это немудрено, подумал я). Он задал вопрос, при помощи которого попытался дискредитировать одного из русскоязычных режиссеров, ставивших на площадке фестиваля. Надо отдать должное Наталке Блок, она не поддержала грубые инсинуации, сославшись на то, что ей вообще неинтересно, что думают и чем живут россияне, сбежали они куда-то от войны или сидят в своем Мордоре.
Потом я немного успокоился – жить-то надо, дети дома, все дела. Но у меня не шли из головы те обыкновенные, не заряженные внятной идеологией, часто запутавшиеся в разных пропагандистских нарративах русскоговорящие беженцы из Украины, которых я постоянно встречаю в Эстонии. Встречаю в самых разных контекстах. Они говорят на русском, говорят на суржике, вплетают украинские слова. У меня возникает, надеюсь, не постыдная надежда, что они без труда поймут произнесенный в хорошем темпе украинский текст, созданный киевскими интеллектуалами с четкой идейной позицией.
Они бежали из Украины, где в окружении государственного языка продолжали говорить на русском. Они приняли на себя основной удар "освободителей" из русского мира. Некоторые переходят на украинский сразу. Некоторые – нет, но значит ли это, что их нужно отсечь? Я не уверен. Никакая война, какой бы абсурдной и кровавой она ни была, не может переключить рубильник в режим другого языка. Даже когда этого очень хочется для полной и окончательной ясности.
Ян Левченко – журналист и культуролог, живёт в Эстонии
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
