Латвийский режиссер Давис Симанис в фильме "Молчание Марии", премьера которого прошла на Берлинском кинофестивале, рассказывает историю последних лет жизни актрисы немого кино Марии Лейко. Уроженка Риги, она работала в немецких театрах, много снималась, в том числе в фильме Фридриха Вильгельма Мурнау "Сатана". Ее дочь Нора вышла замуж за сотрудника советского посольства и уехала в СССР. Нора умерла при родах, и Мария Лейко решает забрать маленькую внучку. В Москве она встречает свою подругу, актрису и режиссера Асю Лацис, и получает приглашение работать вместе с ней в латышском театре "Скатувэ". Авангардистский спектакль пользуется успехом у зрителей, но не нравится цензуре. Ася Лацис арестована, Большой террор уничтожает театр, идут волны арестов, чекисты забирают мужчин, и на сцене остаются одни женщины, затем приходит и их черед. Мария Лейко добивается возможности вернуться в Латвию, используя знакомство с высокопоставленным чекистом Яковом Петерсом. Ее не выпускают из страны, а в декабре 37-го арестовывают. Судьба ее внучки не выяснена до сих пор.
Фильм "Молчание Марии" завершается сценами пыток и издевательств на допросах, за которыми следует расстрел. Следствие ведет знакомый Марии Лейко и ее соотечественник Леонид Заковский.
Фильмы о сталинских репрессиях приобрели печальную актуальность, и не удивительно, что в современной России их не выпускают на экраны, как это случилось, например, с драмой "Капитан Волконогов бежал". В интервью Радио Свобода, записанном на Берлинском кинофестивале, Давис Симанис говорит об актуальности "Молчания Марии".
– Я посмотрел ваш фильм, сеанс закончился, я включил телефон и сразу получил сообщение о том, что умер Навальный. Реальность вдруг повторила то, что я видел в фильме. Понимаю, что процесс подготовки к съемкам занимает не один год, так что вы не планировали откликаться на ужесточение режима в России, но, наверное, когда вы работали над фильмом, параллели с современностью возникали не раз?
– Да, если делаешь историческое кино, ты говоришь о чем-то, что случилось сколько-то лет назад, для того, чтобы это не повторялось в наши дни. Но здесь все обернулось так, что политические репрессии в России – не где-то там, десятилетия назад, а реальность, в которой мы сейчас живем. И это страшно. Важно, что фильм говорит об этом, но для меня, режиссера, эмоционально это очень тяжело, очень депрессивно. История наших дней повернулась, пока мы делали фильм.
– Ваш документальный фильм "Стена" (2017) был о границе, отделяющей, условно говоря, Запад от России. Когда смотришь этот фильм из 2024 года, хочется, чтобы стена была каменной и неприступной. Согласитесь ли вы с таким радикализмом?
абсолютно дегенеративный характер чекистской системы
– И да и нет. Если мы думаем про тот режим, который в России сейчас, эта стена должна быть такой, чтобы ее никак нельзя было перелезть. Но я все-таки думаю, что есть надежда, очень маленькая, что Россия повернется в другое русло и где-то в будущем возможна демократическая Россия, не изгой, существующая в европейском сообществе. Но сейчас – да, только стена.
– Мария Лейко не оставила воспоминаний. На чем основан сценарий? Был ли у вас доступ к ее уголовному делу?
– Мы много работали с историческими материалами, биографиями, мемуарами. Изучали материалы, которые доступны через "Мемориал", там имеются и дела. В фильме есть показания Марии, этот документ есть в архивах "Мемориала". Понятно, что всегда в истории остаются серые зоны, тогда появляется автор, художник, который придумывает, как это могло бы быть, чтобы пополнить драматургию фильма.
– Мне показалось, что в сценах допросов вы цитируете фильм Ильи Хржановского "ДАУ. Наташа" .
– Да, но там больше цитат из польского фильма, который так и назывался "Допрос". "ДАУ. Наташа" мне кажется очень сильным и важным фильмом, потому что он показывает абсолютно дегенеративный характер чекистской системы. Это какая-то перверсия. Есть связь с нашим фильмом, потому что мы тоже говорим о том, как эта власть себя выявляет и в рациональном, и в иррациональном смысле.
– Героиня вашего фильма общалась с Ежовым и его окружением. Это действительно так?
Даже гардеробщиков, русских людей, тоже забрали и убили
– Она была близка с латышской элитой в СССР, которая в 30-е годы еще существовала, но потом начались национальные операции, и всех убили. Главный герой, с которым она была связана, – это Яков Петерс, который был основателем ЧК, большим политическим деятелем. О связи с Ежовым трудно сказать, но Леонид Заковский, тоже латыш, был заместителем Ежова и отдавал приказы об истреблении латышей. 20 тысяч латышей было истреблено. Ежова и его окружение мы показали в таком нормальном виде, потому что, если читать, что там происходило, даже трудно поверить, что это могло быть реальностью.
– Все равно кажется, что некоторые сцены – фантастика и гротеск. Как представить, что советские люди, чекисты пируют с голой женщиной, лежащей на столе?..
– Я про эту сцену и говорю, мы это сделали даже "софт", не так, как было в реальности. Если показывать, как на самом деле проходили такого рода мероприятия, которые Ежов устраивал с друзьями, фильм ушел бы в другое пространство.
– Няня внучки Марии Лейко действительно была агентом НКВД или это придуманный персонаж?
Можем предположить, что внучка Марии жива до сих пор, ей около 90 лет, она живет где-то в России
– Няня была, могло быть так, что подставили такого человека, который пишет отчеты. Понятно, что Мария жила другой жизнью по сравнению с другими актерами. К ней относились как к звезде, несмотря на то что она играла в латышском театре. Ее жизнь была устроена в Советском Союзе совсем по-другому, чем у других латышей, которые работали с ней. Обязательно должен был быть какой-то человек, который за нею следит. Мы совместили эти домыслы и сделали няню. Одна из больших трагедий, которые я вижу в этом историческом рассказе, что осталось так много детей, не знающих своих родителей. Можем предположить, что внучка Марии жива до сих пор, ей около 90 лет, она живет где-то в России, но никогда не узнает, что она внучка актрисы, что она латышка и связана с Европой.
– Расскажите, пожалуйста, о судьбе латышского театра. Он был полностью разгромлен? Ася Лацис выжила, она вернулась из лагерей после войны…
– Да, потому что Асю Лацис арестовали раньше. А весь театр был истреблен и закрыт. Даже гардеробщиков, русских людей, тоже забрали и убили. И это только одна из "национальных операций".
– Да, были польские, греческие…
– …финские, литовские, немецкие. Латышская операция была задумана для того, чтобы убрать всех латышей, которые находились в Советском Союзе близко к власти. Но близко к власти оставалась маленькая кучка людей, а убили 20 тысяч. То же происходило и с другими национальными операциями. В польской операции около ста тысяч людей было убито, была корейская очень большая. В каком-то смысле символом всех национальных операций стал театр "Скатувэ". Сперва взяли всех мужчин – это знаменитый эпизод, но женщины, и Мария этим процессом руководила, сыграли спектакль без мужчин. Через несколько недель всех женщин тоже забрали. И весь театр расстреляли в один день. И это тоже страшная трагедия – последний спектакль, где всех истребили.
– Мария Лейко в самом деле отказалась подписывать признание?
не просто упомянуть, что были пытки, а чтобы зритель физически почувствовал эту катастрофу
– Это наша интерпретация. Я думаю, в конце концов она подписала: мы видим ее подпись на документе. Но мы понимаем, что ее отношение к ситуации менялось. Сперва она наслаждалась новой карьерой и жизнью в Москве, но ее глаза постепенно открывались. Ей было очень трудно уехать: внучке не давали паспорт. Понятно, что для нас это больше символ: не так важно, подписала или не подписала. Нам было очень важно не просто упомянуть, что были пытки, а чтобы зритель физически почувствовал эту катастрофу. Это не только психологическая, но это и физическая трагедия. Каждый что-то подпишет, но, в конце концов, подписал ты или не подписал, все равно тебя убили. Например, Леонида Заковского (его латышское имя Генрих Штубис), который руководил национальными операциями в Москве, и в фильме он один из главных героев, убили через три месяца после того, как он убил своих соотечественников.
– Мне очень нравится, как вы элементы саспенса вносите в сценарий: Мария выходит на сцену, а из-за кулис на нее смотрит страшное чучело медведя, и зритель догадывается, что будет дальше.
– В фильме есть такие эпизоды: какая-то повседневность, но в это же время что-то неправильно с этой повседневностью. Какие-то сцены городской жизни, но все время за этим стоит темная власть. Например, такой символ очень сильный – грузовик "Хлеб"...
– Описанный в книге Солженицына "В круге первом".
– В таких машинах перевозили людей, когда их забирали из дома.
– Мне понравились вставные эпизоды: канализация засорена, фонтан нечистот бьет, очередь за картошкой, а картошки нет. Они контрастируют с искусственной жизнью театра.
тотальная дегенерация, потеря морального компаса
– Они не относятся к главной линии рассказа, там нет наших героев, но они, мне кажется, очень важны для композиции фильма: мы все время чувствуем, что где-то вокруг такая жизнь, где уже конец, ничего хорошего не произойдет. Я думаю, это такая же ситуация, как то, что сейчас происходит в России. Тоже там есть какая-то повседневность, люди как-то живут, а многие в Москве даже не думают про войну.
– И вообще живут роскошно: рестораны, развлечения...
– … Но там уже ничего хорошего тоже нет – это тотальная дегенерация, потеря морального компаса… Люди не могут идентифицировать настоящее зло. Если это потеряно, нет дороги назад. В этом смысле фильм напоминает о том, что эта идентификация зла очень важна. Мы можем говорить: "У нас война, погибают люди, но все равно у нас своя жизнь, мы как-то должны продолжать жить". Это значит, что эта концентрация где-то потерялась. Я очень надеюсь, что фильм ее чуточку вернет. Это наша главная задача – идентификация зла, борьба со злом. Если мы расслабимся, тогда с нами тоже ничего хорошего не произойдет.
– А у вас есть объяснение, почему это зло так быстро вернулось в Россию и так похоже на сталинизм?
– Потому что в России никогда никто не сказал "never again". И в советское время, и в постсоветское время, и сейчас не было сказано и не было сделано так, как в Германии после войны. Сейчас не только ставятся памятники Сталину, но и срывают памятные доски жертвам сталинских репрессий. И это не делает власть – это делают люди, которые там живут. И это страшно, это очень страшно.
– Вы изучали фильмы, в которых снималась Мария Лейко? Посоветуете что-нибудь посмотреть зрителям до того, как они увидят ваш фильм?
– Очень мало фильмов с Марией Лейко осталось, многое потеряно. Главный фильм, его нельзя посмотреть весь, – это "Сатана" Мурнау, он потерян, но есть отрывки. Ты чувствуешь дух немецкого экспрессионизма – это, мне кажется, очень сильно. Также мне интересно было смотреть снимки из спектаклей, в которых она играла, когда работала в берлинском "Фольксбюне": видишь характер сильной женщины. Она очень нелатышская, там есть какая-то отчужденность. Мы старались это выстроить в нашем фильме: там труппа актеров, но она другая, у нее есть характер, такая звезда немого кино.
