Открытие давно ожидаемой ретроспективы художника Ростислава Лебедева в Московском музее современного искусства (ММСИ) обернулось громким скандалом. По словам куратора выставки Андрея Ерофеева, цензоры из московского Департамента культуры на этапе согласования не допустили к показу около трети выбранных им работ. И, как выяснилось, после открытия сняли еще две. Имя самого куратора тоже оказалось под запретом. Его не указали в пресс-релизах и на сайте музея, а в списке сотрудников, готовивших выставку, размещенном в самой экспозиции, строчки "куратор" нет вообще.
Цензура в российских музеях не редкость, особенно после начала войны с Украиной. Случай с выставкой Ростислава Лебедева "Жесткие склейки" (9 ноября – 28 января) необычен тем, что художник и куратор публично заявили о ней в соцсетях. Оба они – люди, хорошо известные в российском арт-сообществе. 77-летний Ростислав Лебедев – один из самых ярких представителей стиля соц-арт. Его работы есть в коллекциях Третьяковки, Пушкинского и Русского музеев. Художник поучаствовал не в одном десятке выставок, однако большой персональной музейной экспозиции у него до сих пор не было.
Андрей Ерофеев – человек, который, можно сказать, лично привел современное искусство в российские музеи. С 1989 по 2002 годы он работал в Музее-заповеднике "Царицыно" и собрал там коллекцию из двух тысяч работ современных художников, которые ранее были непризнанными советской властью маргиналами. А потом вместе с этой коллекцией и со своей командой перешел в Третьяковскую галерею, где возглавил отдел новейших течений. В 2007 году он провел в музее и общественном центре имени Андрея Сахарова выставку "Запретное искусство – 2006", где собрал произведения, не допущенные к показу в России за прошедший год. После выставки против него и директора центра Юрия Самодурова возбудили уголовное дело по статье 282 УК РФ "Возбуждение религиозной вражды". Суд приговорил обоих к уплате штрафов: Ерофеева – в 150 тысяч рублей, Самодурова – в 200 тысяч. Так что опыт борьбы с цензурой у куратора солидный. И, столкнувшись с ней в очередной раз, он не побоялся предать ситуацию огласке. Художник и куратор рассказали Радио Свобода подробности этой истории.
Ростислав Лебедев, художник:
– Расскажите, что именно произошло с вашей выставкой?
– Для меня самого это все неожиданно, честно говоря. Выставка долго собиралась, все никак не получалась. А потом вдруг ее разрешили – что меня очень удивило...
– Почему?
– До меня доходили слухи, что я нежелательная персона, и потому меня стараются избегать очень многие, поэтому и на выставки я редко попадаю. Ну а тут вдруг получилось! Конечно, она непросто делалась, есть цензура, тут нечему удивляться. Все решает Департамент культуры.
– Как конкретно это происходило?
– Я не знаю. Был представлен список работ, и они пальцем тыкают, что можно, а что нельзя. Но тут они протыкались и что-то упустили. Они же не будут вглядываться в какие-то работы. На выставке, наверное, ходил какой-то с их стороны стукач или осведомитель. А потом публика разглядела то, что, я думал, даже и не заметят. И в сюжете на канале "Культура" это в моем интервью крупным планом было показано. Но мне все равно непонятно, почему это нельзя.
– Что именно убрали с выставки?
– Работу, где в таком крохотном телевизоре нарисован похожий на одного известного человека персонаж.
– Я помню эту работу, там человек на экране на Путина был похож!
– Да, был похож. Но почему это что-то такое, что надо снимать? Я никак не могу понять. Что, я как-то выступал против? Или там кого-то подвергал какому-то остракизму? Или обругивал нехорошими словами? Просто вот нарисовано лицо, и всё! И почему-то надо снимать из-за этого работу! Нам выставку и так обрезали очень сильно, один зал фактически провалился!
– А какую еще работу сняли?
– Она называется "Золотой дождь". Там олимпийские мишки падают с неба, а внизу две фигурки с советского плаката – Сталин и Ворошилов. Тоже кто-то там – не знаю уж кто, какой еще придурок, – Сталина, видно, не узнал, а Ворошилова узнал. И ему это не понравилось. Это не инициатива музея, как я выяснил. Это их заставляет делать Департамент культуры. Но вы знаете, меня это не удивляет, потому что лет пятнадцать назад в "РОСИЗО" был назначен директором человек, окончивший Ташкентское артиллерийское училище (на самом деле бывший директор "РОСИЗО" Сергей Евгеньевич Перов окончил Алма-Атинское военное училище. Сейчас он занимает пост первого заместителя руководителя Департамента культуры Москвы. – РС). Так что и тут, наверное, кто-то такой тоже сидит. Это люди, которым чужда культура в принципе. Я думаю, здесь как бы по высказыванию Геббельса: "Когда я слышу слово "культура", я хватаюсь за пистолет".
– Как вы узнали, что эти две картины сняли с выставки?
– Мне позвонили из галереи и сказали, что они привезут работы, которые не вошли в экспозицию на выставку. И когда их привезли, я среди них увидел две работы, которые уже были в экспозиции!
– То есть молча, ни слова не говоря?
– Молча, абсолютно молча, да! Открытия не было фактически. Никто из музея на нем не был – я имею в виду начальство, а не сотрудников, которые делали выставку. Получилась такая, знаете, подпольная выставка. Чем они себе еще больше навредили, честно говоря. Таким способом они к ней возбудили в какой-то степени, я бы сказал, нездоровый интерес! Я художник, я не политик. И нездоровый интерес мне не нужен. Есть указание, не знаю чье, чтобы не было никакого изображения оружия, никакого изображения госсимволов и никаких упоминаний про войну. Да, и слово "мир" еще запрещено! Там были работы, на которых оружие есть, но это к теперешней ситуации исторической, скажем так, никакого отношения не имеет, это все какие-то пересказы произведений искусства. Я так работаю все время, все работы у меня на стыке разных культур: на стыке китча и высокого искусства, на стыке американского поп-арта и русского искусства. Меня интересует этот, как говорил Раушенберг, the gap between art and life ("зазор между искусством и жизнью").
Список работ Ростислава Лебедева. Красным выделены снятые цензурой
Андрей Ерофеев, куратор:
– Что за ситуация произошла с выставкой, какие работы с нее сняли и как получилось, что вы как куратор там нигде не упомянуты?
– Здесь, я думаю, произошел довольно типичный случай, который встречается не в первый раз. Сначала заключается договор с музеем по поводу выставки, в котором присутствует весь список произведений, без всяких изъятий, и в котором упоминается куратор. Есть еще кураторский договор со мной, в котором оговаривается, что я являюсь автором каталога и куратором выставки. То есть поначалу все происходит нормально, как в старые времена. Но дальше, когда уже сформирована концепция экспозиции (первоначально утверждается только общая концепция), то есть реально на выставку собраны произведения и написаны тексты, возникает предварительная цензура. Первый этап – это как бы самоцензура, когда мы только начинаем договариваться о выставке, то есть "мы" в данном случае – музей и галерея pop/off/art: это лучше не показывать, эту работу с Путиным лучше отложим в сторону, эту работу с обнаженной девушкой лучше не надо, здесь у нас есть матерные слова – не надо... Это первый отбор.
– Это кто вам говорит?
– Это мы говорим между собой. То есть мы знаем по нашему опыту, что эти вещи не проходят – их даже не надо предлагать. Это первая стадия цензуры – самоцензура. На этом этапе исключаются какие-то политические горячие темы, то есть война, Путин, Медведев и все прочее. А также обнаженное тело женское, эротика, порнография, мат и всякого рода религиозные образы. Это то, что убирается на стадии самоцензуры. После этого составляется проект, в котором этого ничего нет. Уже накануне выставки он подается в Департамент культуры города Москвы, если музей имеет муниципальное подчинение. Или он подается в Министерство культуры Российской Федерации, если музей имеет подчинение Министерству культуры. В министерстве существует специальный отдел, который только этим занимается. Они просматривают списки работ, которые, естественно, сопровождаются картинками. Они вычеркивают все самое неожиданное, острое и смелое, то есть срезаются все самые лучшие вещи – все самое яркое, все самое сильное уничтожается. Представьте себе, как будто лес обрезают на треть – и у вас остаются на треть обрезанные елки. Происходит резкое понижение уровня качества.
– Речь идет о новых работах на злобу дня?
– Нет, речь идет о творчестве за пятьдесят лет. В данном случае я говорю про общую картину – не только Лебедева, так происходит и с другими выставками. Срезают самые яркие работы, не злободневные, а самые большие, самые топовые, ударные вещи. Представьте себе, вы выставляете Сурикова – а вам говорят: "Нет, знаете, "Боярыню Морозову" не надо, "Утро стрелецкой казни" тоже не надо, давайте будет только Суворов, который через Альпы переходит". У вас отнимают лучшие вещи. Сначала вам говорят "Будет полная ретроспектива художника, к 75-летию". А потом оказывается, что его лучшие работы просто не показаны. Не потому что их нет – они лежат у него в мастерской. А потому что какому-то хрену это не нравится! И этот хрен даже не вступает в диалог. Он просто вычеркивает это красным.
– То есть вам не объясняют почему?
– Абсолютно. Он говорит: "Это война, здесь агитация за мир, здесь гербы и вообще эмблематика государственная". Хотя это чужая, уже не существующая страна СССР – все равно нельзя! То есть вообще ничего с эмблематикой нельзя. "Это традиционное русское искусство, с ним нельзя играть". Поэтому убирается все с цитатами из русского и советского искусства. То есть полностью уничтожается смысл художественного высказывания.
– Кто это решает?
– Это какой-то хрен там сидит в Департаменте культуры. Не искусствовед, просто черт знает кто, какой-то чиновник. То же самое в министерстве – сидит какая-то такая крыса. Они не обсуждают, они просто вычеркивают. Я 30 лет пожил при советской власти. Я знаю не понаслышке, как там была устроена цензура. Я работал в Институте теории и истории архитектуры, и мне поручали ездить и отдавать в цензурный комитет на согласование наши статьи. Там то же самое было – никаких объяснений, никакого диалога невозможно. Вы отдаете тексты в какие-то непонятные руки, и вам возвращают красным карандашом почирканные листы – зачеркнуты фразы, целые абзацы . Почему это сделали, непонятно. Сейчас и здесь мы вернулись к той же самой точке, единственно, тогда они более внимательно смотрели материал сразу же, на стадии предварительной цензуры. А сейчас они как бы расслабились. Они на это смотрят как-то наплевательски и поэтому многие вещи пропускают. Поэтому возникает последовательная цензура – постцензура. Когда событие случилось, то, что они не заметили на предварительной стадии, они уже как бы докашивают, вырезают на последующей стадии, когда выставка открылась. Сейчас вот пришла комиссия, как пишет мне Лебедев, из департамента, они посмотрели и еще раз сняли какие-то работы, которые они проглядели на предварительной стадии. То есть три стадии цензуры: самоцензура, предварительная цензура и постфактум-цензура. Тексты мои по каждому залу и вводный текст они тоже требуют теперь. Все тексты на выставке должны быть "залитованы", как это в советское время называлось. То есть они ставят свою печать согласия и что-то вычеркивают. У меня половину текста вычеркнули!
– Сколько работ убрали на этапе предварительной цензуры?
– Работ тридцать. Это треть выставки. Всего на ней порядка 100 работ. Из них примерно 30–35 убрано. И дальше они продолжают убирать. Поэтому на выставке такие пустотные залы и вообще пустой коридор. Мы хотели полностью завесить стены работами, но в итоге этого не получилось. А дальше мне тоже в процессе подготовки уже на финальном этапе говорят в галерее pop/off/art, явно смущаясь: "Знаешь, к сожалению, нам еще сказали, что тебя упоминать нельзя, что ты в списках нежелательных лиц находишься". Такие списки есть в Министерстве культуры и в Департаменте культуры города Москвы. Они говорят, как мне передал Сергей Попов (владелец галереи pop/off/art. – РС): "Пусть он делает выставку, пусть получит гонорар, но чтобы никакого упоминания его имени не было". Это не обсуждается тоже, это просто их повеление такое.
– А на каком основании, они вам объяснили?
– Ни на каком, цензура вообще без оснований. Я думаю, это всегда так, цензура не обсуждается. Цензура не место для дискуссий.
– Как непосредственно происходит процесс цензуры?
– С людьми из департамента общается организатор выставки. В данном случае это музей и галерея Попова, но обычно это музей. Если музей организует выставку, там есть сотрудники, которые непосредственно взаимодействуют с департаментом или с министерством. В случае Лебедева тут были и музей, и галерея – они транслировали указания Департамента, говоря, что обсуждения бесполезны. "Вот есть такое пожелание, пожалуйста, исполняйте".
– Это уже не первая выставка в этом году, где вы столкнулись с тем, что находитесь в черных списках?
– Да, это верно, в первый раз это было в музее архитектуры. Я там готовил выставку "Утраты". Это там первый раз прозвучало, уже буквально накануне публикации пресс-релиза. Правда, они со мной не подписали кураторского договора, хотя он был уже готов. Выставка была в плане. Это была выставка, которую я делал с художником Владимиром Молочковым. Мы пришли к директору обсудить уже детали выставки. А директор, молодая дама, которая сменила Лихачеву (22 марта 2023 года Елизавету Лихачеву на посту директора московского музея архитектуры сменила Наталья Шашкова. – РС), сказала: "Слушайте, чего вам этот Ерофеев, делайте без него, мы все прекрасно сделаем. Нам сказано его из выставки исключить". Но до этого она долго врала, что у них полы там испортились и денег у них нет. Люди, как бы не привыкшие к такой цензуре, они еще пребывают в некотором замешательстве, им неудобно. Придумывают какие-то аргументы фальшивые.
Мы сейчас на такой стадии находимся: цензура уже навязывает все по-советски, а руководители институции находятся в ситуации такого смятения, им как-то неловко, неудобно. Они какие-то ищут объяснения, врут, какие-то ложные аргументы пытаются найти. Надо сказать, что пока отличие от советской цензуры тоже существует. Оно заключается в том, что эта новая цензура касается государственных и муниципальных институций культуры в основном. То есть это то, что подчиняется непосредственно государственным органам. Что касается частных площадок, то там ситуация свободнее. Там как бы цензуры нет, но там можно налететь на какой-то штраф или скандал. В принципе, китайский путь они избрали. Это в Китае так: государственные институции парализованы цензурой, а частные музеи и выставочные залы показывают современное искусство. Надо сказать, намечается определенная тенденция наезда на современное искусство, которая вообще свойственна любому ультраправому диктаторскому режиму. После ЛГБТ и антисемитизма следующий пункт – современное искусство. Эта линия наезда и запретов на современное искусство сейчас формируется в России. Поэтому я даже удивлен, что нам позволили сделать выставку одного из корифеев соц-арта в этой ситуации.
– Эта ситуация с запретами в какой момент возникла?
– У меня долгая история бодания с цензурой. Первые запреты начались в 2006 году. Именно тогда первые вещи начали снимать с выставок. Так что эта история давняя, просто она идет по нарастающей.
– После начала войны вы заметили какие-то изменения?
– После начала войны нельзя говорить о мире, нельзя говорить о войне. Идиотизм стал круче, но в принципе этот идиотизм начался в 2006 году. Сопротивление современному искусству, борьба с ним латентная была всегда. Российская власть не смогла освободиться от этого состояния недоверия и неприятия современного искусства. Но она это сначала делала исподтишка, стараясь как бы это не афишировать, делая какие-то провокации небольшие, не финансируя какие-то мероприятия. А сейчас это становится государственной политикой, как я понимаю.
