Я знаю наизусть каждую строчку, которую написали братья Стругацкие просто потому, что читаю их сколько себя помню. Но перед вечностью предстанет не любимый всеми «Понедельник начинается в субботу», не актуальная «Трудно быть богом», не азартные книги «Полдня», а самая загадочная книга в их каноне: «Улитка на склоне».
Гений «Улитки» – в фальшивой симметрии. Чередуя главы, авторы переносят нас со Станции в Лес – и обратно. Но одна часть отличается от другой также разительно, как описанная в них действительность. Параллельны тут не сюжетные линии, а герои: один, Перец, стремится попасть в Лес, другой, Кандид, – из него выбраться. Плохо и там, и тут, но по-разному.
Два мира несовместимы друг с другом. Тот, что на Станции, нам легче узнать, ибо им управляет абсурд замкнутой на себе бюрократической утопии. Ослепленная своим могуществом, она растет себе на погибель, ибо пользуется ложным расчетом. Символ Станции – испорченный калькулятор, который никто не собирается чинить.
– 12 на 10, – сказал Ким. – Умножить.
– 1007, – механически продиктовал Перец, а потом спохватился и сказал: – Слушай, он ведь врет.
– Знаю, знаю, – нетерпеливо сказал Ким.
«Станция» напоминает о Кафке. «Лес» написан свихнувшимся «деревенщиком». Речитатив заговаривающийся прозы опутывает Кандида словесными лианами. Речь на дрожжах, изобильная, как все в Лесу, заливает бессмыслицей остатки распустившегося на природе разума. Если первая часть – кошмар Просвещения, то вторая – утрированный Руссо.
Лес, однако, не выбирает между «городом» и «деревней». Лес снимает это противоречие, исправляя ошибку эволюции, отвернувшейся от самой себя ради металлических чучел. Цель Леса – болото, оружие – «разрыхление и одержание», столица – Озеро. Эта живородящая дыра природы служит не храмом, а мастерской для той амазонки, которую встречает наконец прозревший Кандид:
«Она вышла из лесной чащи, белая, холодная, уверенная, и вступила в воду, в знакомую воду, вошла в озеро, как я вхожу в библиотеку».
Этой влажной, топкой утопией управляют женщины, упразднившие мужчин. Непорочные девы развернули вектор прогресса, заменив патриархальный техницизм биологией матриархата. Мужская цивилизация заменяет природу машиной и живую среду мертвым камнем:
«Когда выйдет приказ, – провозгласил Доморощинер, – мы за два месяца превратим там все в бетонированную площадку, сухую и ровную».
Экспансия – мужской путь. Мы творим вне себя, ибо нам не дано, как женщинам, творить из себя. Мужская цивилизация плодит мертвую технику, которая искореняет поддерживающую нас жизнь. Но в Лесу вечная война мужчин и женщин закончилась полной победой последних и безоговорочной капитуляцией первых:
«Они идут и гниют на ходу, и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте».
А мы, лишившись смысла и назначения, оказались тупиковой ветвью цивилизации, которая творит себе подобных из железа, как мужчины, а не из плоти, как женщины.
«Вы там, – говорит одна из Подруг, – впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых скалах. Вы вырождаетесь».
Различие между механической и биологической эволюцией определяет не история, а пол, не культура, а природа. (Много лет спустя я понял, как это может выглядеть, когда услышал про овцу Долли). Мужчины строят, женщины рожают – они и есть будущее. В Лесу это очевидно, а на Станции об этом еще не знают, но уже догадываются:
В этом видении Леса – ключ к «Улитке». Лес и Станция – две фазы одной реальности, они противостоят друг другу как будущее и прошлое. Разделяющая их пропасть – разрыв в преемственности. Фантастика обещала его заполнить своими домыслами. Стругацкие показали, почему это невозможно. Будущее не продолжает, а отменяет настоящее. У будущего нельзя выиграть. И непонятно, как жить, зная об этом.
Парадокс, который Лес поставил перед Кандидом, неразрешим. В других, более оптимистических версиях грядущего, Стругацкие придумали профессию прогрессора. Но попав вместо прошлого в будущее, прогрессор становится регрессором. Поэтому герой «Улитки» – последний самурай, защищающий идеалы не только безнадежные, но вредные, в том числе – экологически. Встав на сторону обреченных аборигенов Леса, Кандид возглавил партию «питекантропов», чем вернул «Улитку» к стандартной притче Контакта. Но она исчерпывает сюжет, а не книгу.
«Улитка на склоне» описывает частный случай универсальной проблемы. Контакт между прошлым и будущем питает внутренний конфликт между тем, кем мы были, тем, кем стали, но, главное, тем, кем будем. Встречаясь с палеолитом детства, мы не можем найти ему места в настоящем, точно также, как нам некуда себя деть в том будущем, где нас нет. Об этом всегда писал Бродский:
Так солдаты в траншее поверх бруствера
Смотрят туда, где их больше нет.
