Наши герои собрали все необходимые бумаги, прошли курс занятий в школе приемных родителей и теперь ждут решения органов опеки – могут ли они приступать к поиску ребенка для усыновления.

Пока продолжается это ожидание, мы ненадолго вернемся назад. Когда в прошлый раз Саша и Света рассказывали о занятиях в школе, стало ясно, что речь идет об уникальном опыте. О том, какие мифы живут в головах приемных родителей, как сильно должно государство вмешиваться в процесс усыновления, может ли приемный ребенок быть решением проблем в семье и надо ли рассказывать ему о том, что он – приемный, я поговорил с преподавателем школы приемных родителей, психологом и социальным педагогом Еленой Бухман.


На двери скромная напечатанная на принтере табличка – "Pro-мама". Это не только школа приемных родителей. Официальное название – "Центр комплексного сопровождения семьи". Вместе с директором центра Марией Терновской и многими специалистами Елена Бухман пришла сюда из 19-го детского дома в Москве. С их помощью он стал лучшим российским центром патронатного воспитания, однако, проект пришлось свернуть в 2009-м году по независящим от его руководителей и участников причинам. Впрочем, значительную часть собранного опыта Терновская и ее коллеги с успехом применяють и теперь.

Елена Бухман: Все это начиналось в 1996 году в рамках проекта патронатного воспитания в 19-м детском доме. Мы могли свою программу адаптировать, изучать, смотреть, как она воспринимается. Люди, которые у нас учились, там же брали детей, и дети тоже проходили отдельную подготовку перед устройством в семью, дальше эти семьи сопровождали те же специалисты, которые проводили обучение. Поэтому они видели все недостатки обучения и старались их исправлять.

– Правда ли, что именно ваша программа подготовки приемных родителей взята за основу Министерством образования?

– Да. Сейчас темы, которые необходимо изучить и логика их построения общеприняты. Мы не проверяли, не знаем, все ли к этому перешли, но тренинговая форма, как у нас это проходит, более эффективна для обучения взрослых чему бы то ни было.



Тренинг происходит вот в этой комнате. Групповые дискуссии, ролевые игры, мозговой штурм... Это методы, которые помогают материал пропускать не через голову, не через рацио, а через эмоции. Например, одна из первых базовых тем тренингов – "Одной любви недостаточно". Это про то, чтобы успешным было устройство ребенка в семью. Это тема, которая начинает разрушать некие мифы.

– Что это за мифы?

– Есть такой миф, что не надо ничему обучаться, не надо заморачиваться, ребенка достаточно полюбить, и тогда все будет хорошо. Но этого недостаточно. Нужно знать об особенностях этих детей, знать, как их прошлое могло повлиять на их поведение в дальнейшем. Потому что дети-то со своим прошлым. В отличие от родных детей, у которых прошлое было на виду, и понятно, как они себя ведут, почему они так ведут, у этих детей, как правило, были какие-то тяжелые жизненные обстоятельства, иначе они бы не попали в детское учреждение. Они претерпевали жесткое обращение, ощущали пренебрежение. Люди должны быть к этому готовы. Недостаточно полюбить, и иногда даже трудно такого ребенка полюбить. Но легче полюбить его, когда ты понимаешь, что с ним происходит, почему он так себя ведет.
– Когда родители приходят в детский дом знакомиться с детьми, стремятся ли они к чувству любви?

– Я не знаю, способен ли кто-то полюбить с первого взгляда, в лучшем случае это влюбленность.

– Вы сами приемная мать. Каков ваш опыт, как это бывает?

– У меня было немного по-другому, потому что, в общем-то, меня ребенок выбрал сам, и это было для меня даже несколько неожиданно. Девочка была уже далеко не маленькая. Сейчас она уже взрослая, у нее своя семья, собственный ребенок уже родился, все нормально.



– Вернемся к занятиям в вашей школе приемных родителей. Вы эту методику создавали с нуля?

– В нашей стране ничего не существовало. Мы взяли за основу программу, которую нам передали англичане, она у них действовала уже много лет. Тогда это был курс из восьми занятий, тренинг был просто переведен с английского. На первых занятиях никто не понимал вообще, о чем это. Мы его адаптировали, наполнили какими-то нашими реалиями. Все эти ролевые игры – это все из нашего опыта, на нашем материале. Потому что сначала материал был иностранным, в нем шла речь, например, о фостеровской системе (практика воспитания детей чужими людьми, обычно семейными парами, которые принимали в дом детей, оставшихся без попечения родителей, подвергшихся насилию, брошенных или изъятых из родной семьи из-за кризисной ситуации. Этот вид попечения получил название "фостеровское воспитание" от английского "foster" – "забота". При этом всеми организационными вопросами занимались государственные агентства и негосударственные организации. – Прим. ред.) "Девочка поссорилась с фостеровской мамой, бросилась из дома, села за руль в расстроенных чувствах куда-то поехала, попала в ДТП". В России в 1996 году было как-то особенно непонятно, о чем речь. Поэтому приходилось все эти ситуации адаптировать.



В России такое только начинает зарождаться. Большинство людей все-таки берут детей для себя, а не для того, чтобы помочь ребенку. Мотив "помочь ребенку" присутствует, но в основном думают так: "Как же я его потом отдам". Семей, которые готовы работать как профессионалы, просто чтобы адаптировать ребенка, помочь ему пережить какие-то последствия травм и подготовить его к передаче в постоянную семью очень мало. В 19-м детском доме, когда мы там работали, несколько таких семей появилось, но их считаное количество, это наш "золотой фонд".

– Это можно сравнивать с патронатом или с опекой?

– Это и был патронат, собственно говоря.

– Что происходило с этими детьми после совершеннолетия?

– Как правило, эти дети никуда и не уходили от нас. Хотя по закону им положено было жилье, и наши социальные работники добивались, чтобы они получали квартиры, но они совершенно не рвались покидать своих воспитателей.

– В вашей школе занимаются и родители, которые хотят установить опеку, и родители, которые хотят взять на патронатное воспитание детей, и просто приемные родители, все вместе, да?

– Школа одинакова для всех. Многие, приходя к нам, еще сами не знают, чего хотят. Патроната, каким он был у нас в 19-м детском доме, сейчас просто не существует. То, что сейчас называется патронатом, это практически уже опека. Не буду в юридические дебри влезать. А формы устройства могут переходить из одной в другую, и часто люди берут ребенка под опеку. Потом, когда понимают, что они могут справиться или как-то у них срастаются отношения, они переходят к усыновлению. У нас, кстати, в детском доме 25 процентов патронатных родителей пришли к усыновлению. Мы им помогали это делать.



– Правильно ли разделять три формы усыновления по степени вмешательства государства в судьбу ребенка: меньше всего – в случае усыновления, больше всего – в случае патроната, а опека – это что-то среднее? Или нет?

– Примерно так, грубо говоря. Законы, правила, юридическая сторона постоянно меняются.

– То есть люди приходят и после какого-то занятия понимают, что они готовы позволить государству что-то сделать в плане помощи и контроля над детьми, а кто-то укрепляется в мысли, что он хочет, чтобы это был полностью его, усыновленный ребенок?

– Можно сказать и так, но сейчас разные формы не так сильно отличаются. Государство в какой-то степени вмешивается, контролирует усыновителей и это правильно. По-хорошему, нужно сопровождать все приемные семьи. Поскольку у нас мало служб, которые могут организовать такое эффективное и вместе с тем деликатное сопровождение, многие семьи бегут от него как черт от ладана. Многие хотят получить сопровождение у нас, но нам получить лицензию на сопровождение сложно, и мы не называем это сопровождением, но неофициально они могут к нам приходить и обращаться за консультациями, многие это делают.

– Вы боитесь государства?

– Мы от государства не зависим, тем более, оно нам ничего не платит.

– Почему вас вынудили уйти из 19-го детского дома? Дело в деньгах? Неужели кто-то заинтересован в том, чтобы сирот было больше, чтобы осваивать выделенные на них бюджетные деньги?

– Это одна из причин, да. Кроме того, тут велика коррупционная составляющая. К нам часто люди приходили и говорили: "Вы нам подберите ребеночка получше, а мы вас отблагодарим". Но даже если бы мы очень сильно захотели это сделать, у нас никакой возможности не было.

– Если родители, которые окончили вашу школу, просят помочь им в выборе ребенка, вы им помогаете?

– Конечно. При патронате, как у нас было в 19-м детском доме, это было так. У нас были "свои" дети в детском доме, и специальные службы готовили их к устройству в семью. Детей тоже надо готовить, реабилитировать в трудных ситуациях, помогать им пережить горе потери и последствия жестокого обращения. Когда ребенок готов к устройству в семью, специалисты, которые работали с детьми, давали нам запрос на семью для этого ребенка. Мы подбирали не ребенка для семьи, а семью для ребенка. Многие страдают от того, что в детском доме скрывают информацию о здоровье, каких-то родственниках. Мы никогда такую информацию не скрывали, потому что это было не в наших интересах. Они все равно оставались у нас под присмотром, мы дальше эту семью вместе вели и совершенно не были заинтересованы в том, чтобы они взяли "кота в мешке" и потом столкнулись с проблемами.



– Как вы выходите из положения сейчас, в центре "Pro-мама", ведь доступа к детям у вас больше практически нет?

– Мы готовим родителей к тому, с чем они могут столкнуться. Стандартная программа дополняется еще одним занятием, на котором мы проводим отдельные упражнения на то, с чем они могут столкнуться, придя в детский дом, как им там себя вести. Они могут прийти к нам на консультацию, рассказать о детях, с которыми познакомились. Но детей привести они могут только тогда, когда усыновят их. Или, может быть, им разрешат их взять на гостевой режим и привести на консультации к нашим детским специалистам.

– Что это за "гостевой режим"?

– Это понятие каждое учреждение трактует по-своему. По закону приемным родителям положено для знакомства 10 встреч с ребенком. Но для совсем маленьких детей это и не нужно. В детских домах, где с детьми работают достаточно адекватные специалисты, в случае, когда ребенок маленький, эти встречи сокращают, две за одну засчитывают, потому что там много не нужно, они даже плохо влияют. А для подростка, может быть, недостаточно и десяти встреч.

– Что вам больше всего запомнилось за 20 лет работы?

– Разные были истории… Бывают ошибки. Например, детей отдали в семью, которая вроде была благополучная, но потом детей вынуждены были изъять, потому что там с ними жестоко обращались. А жестокое обращение было, потому что на семью свалилась куча бед и они с ними не в состоянии были справиться. У матери был рак, несколько членов семьи погибли при взрыве дома на улице Гурьянова в Москве, во время терактов. В общем, детей забрали. Но потом устроили в замечательную семью, которая справилась со всеми этими вещами.

– Но счастливых, благополучных историй больше?

– Естественно! Но опять же, что считать мерилом благополучия? Мы пока сами не нашли ответа на этот вопрос. Один из критериев – ребенок остается в приемной семье до совершеннолетия, и таких у нас большинство. Когда я работала в 19-м детском доме, мы устраивали под патронат и сложных подростков, и детей с девиантным поведением, и 90% устройств были успешными.

– У меня такое ощущение, что у государства совершенно другой подход к понятию "эффективности" школы приемных родителей. Если, допустим, из вашей группы в 20 человек в конечном счете пять отказываются от усыновления – это эффективность?

– Конечно! Значит, не будет совершено пяти ошибок.





– Вы стараетесь сразу этот вопрос прояснить?

– Мы стараемся, чтобы люди прояснили его сами. Мы не боги, чтобы на себя это брать. Мы стараемся подвести их к тому, чтобы они сами разобрались в себе, в своих мотивах. Для этого тренинг и нужен. Для чего им этот приемный ребенок? Иногда бывает – для того чтобы склеить семью, которая начинает распадаться. Но это не поможет.

– То есть главное, чтобы ребенок не был инструментом решения каких-то проблем?

– Конечно. Например, иногда детей усыновляют для того, чтобы доказать своим собственным родителями что-то, чтобы их стали воспринимать как взрослых, доказать свою самостоятельность. Есть много разных проблем, которые люди не декларируют, когда приходят. Первый вопрос нашего собеседования такой: "Почему вы хотите взять ребенка?". Естественно, они такие мотивы не озвучивают, но ведь они иногда и сами их не осознают.

– Но при этом ваши возможности повлиять на ситуацию невелики. Ведь если вам кажется, что люди поторопились, что их решение ошибочное, вы можете их только как-то мягко самих подтолкнуть к осознанию этого, но если они исправно ходят на все занятия, проходят весь курс, вы все равно должны дать им сертификат об окончании школы?

– Да, мы можем только надеяться на то, что в результате наших курсов люди придут к мысли, что они не готовы. Мы пытаемся как-то мягко в упражнениях сделать так, чтобы они поняли это сами. И чаще всего это все-таки происходит. Возьмем, например, возраст ребенка. Существует миф, что проще всего взять малыша. С маленькими детьми, когда они находятся в детском доме в таком возрасте, проблем может быть очень много. Потому что дети не видели "своего" взрослого с самого начала, не видели материнской заботы, когда она была больше всего нужна. И это может приводить к проблемам, о которых люди даже не подозревают.

- Какие еще мифы распространены больше других?

- Например, мнение о том, что ребенок из дома ребенка – это чистый лист, и мы туда вложим все, что захотим. Нет. Что-то вы в него, конечно, сможете вложить. Но это скорее как растение: можно посадить, поливать, удобрять, но оно все равно не вырастет другим растением.
​
– Еще одна важная тема – закрытость. Родители часто боятся рассказывать детям, что их усыновили, отсюда же идет и боязнь рассказывать кому-то про сам процесс усыновления. Это плохо или хорошо? Это то, с чем надо бороться, или нет?

– Тайна усыновления – это то, против чего мы категорически боремся, и достаточно успешно. Это не значит, что люди должны трубить на всех углах, что они ребенка усыновили, но от самого ребенка это ни в коем случае нельзя скрывать. Даже если это совсем маленький ребенок и совсем ничего не знает и не помнит. Это очень опасно, чревато серьезными последствиями, и от этого страдают отношения с ребенком. Все равно ребенок чувствует, что ему врут в главном, даже если он ничего не знает. Особенно в подростковом возрасте. Бывает, даже у родных детей возникают фантазии о том, что их родители на самом деле не родные.



Дети, от которых скрывают факт их усыновления, менее уверены в себе, менее успешны в жизни. И наоборот – если это не скрывать, ребенок воспринимает родителей и все, что от них исходит, естественно. Да, мы тебя не родили, но мы тебя взяли, мы тебя искали, мы тебя любим – это нормально.

- Бывают ситуации, когда приходится детей возвращать кровным родителям?

- В России такие ситуации все-таки достаточно редки. В отличие, опять же, от Англии, где к кровным родителям возвращаются 85% детей, и они очень этим горды. Они считают, что лучше, чтобы ребенок жил со своими родными родителями, которые сумеют правильно позаботиться, смогут нормального его растить.

- То есть у них это норма, а у нас, наоборот, некое отклонение от нее?

– Увы, да. У нас с неблагополучными семьями начинают работать, когда ребенка надо было отбирать "вчера". Вот страшилка про ювенальную юстицию, которую запустили по стране, это про то, что в нормальных семьях будут по надуманным причинам отбирать детей. Дело в том, что это и сейчас происходит, и для этого не нужна никакая ювенальная юстиция. Школьные учителя, например, дают сигнал, что ребенок перестает ходить в школу или ходит там грязный, голодный, ободранный и избитый, инициируют обследование этой семьи, выясняется, что в семье еще куча детей, их всех оттуда изымают, родителям дальше никто не помогает, семья совсем деградирует... Семье надо помочь, а не вычеркивать ее из жизни – детей изъяли и "до свидания". Многие дети все равно продолжают своих родных родителей любить и помнить, это все равно кусок их жизни.




– Вы стараетесь в родителях воспитать умение обрести доверие ребенка? Постараться сделать так, чтобы он не скрывал каких-то своих чувств, ведь это, кажется, самое опасное?

– Конечно. Доверие – это самое главное. Говорить с ребенком на любые темы, не бояться поднимать любые вопросы, о которых ребенок все равно думает, все равно у него это внутри живет. И любовь к кровным родителям, и какие-то страшные вещи, которые он перенес в прошлом, о которых, может быть, он и не хочет особо распространяться, но это все равно в нем остается.