На события в Турции откликнулся нобелевский лауреат Орхан Памук. Его короткий текст "Воспоминания о площади", опубликованный в "Нью-Йоркере", неожиданно ностальгичен – разумеется, для эссе, повествующего о бурлящем настоящем. Тем не менее, на фоне репортажей, рутинных политологических рассуждений о том, что могло бы быть и чего еще следует ожидать, и подробных описаний происходящего в твиттере, этот текст кажется единственно здравым. Памук смотрит на площадь Таксим из гипотетического будущего, и будущее это заведомо безрадостно.
Хотя начинается все оптимистично – с истории о доме, подробно описанном в мемуарном "Стамбуле":
Дом семейства Памуков находился в районе Нишанташи, и прямо перед ним стоял пятидесятилетний каштан – к счастью, он и сейчас там. В 1957 году городские власти решили его выкорчевать, чтобы расширить улицу. Самонадеянных бюрократов и авторитарных правителей несогласие местных жителей не интересовало. Когда пришло время вырубки, вся наша семья переселилась на улицу, чтобы нести круглосуточную вахту у дерева. В итоге мы не только защитили наш каштан, но создали почву для воспоминаний, которые до сих пор объединяют всю нашу семью и приносят нам огромную радость.
Для нынешнего Стамбула площадь Таксим, как очевидно из этого начала, как раз и есть такой каштан. У всех без исключения горожан есть связанные с ней воспоминания. В тридцатые годы в недрах военных бараков располагался стадион, в сороковые и пятидесятые – клуб "Таксим Газино", центр столичной ночной жизни. Потом бараки снесли, насадили новые деревья, рядом открылись магазины и лучшая художественная галерея в городе. В семидесятые годы площадь превратилась в место политических акций – все партии, от крайне левых до крайне правых, проводили там свои митинги.
В этом году празднование Дня труда на площади Таксим запретили. Парк, как знает теперь весь мир, хотят вырубить, а на его месте соорудить торговый центр. Что свидетельствует о скатывании Турции к авторитаризму (в скобках Памук замечает, что число нарушений прав человека в Турции выросло до рекордного за последние десять лет). Но:
Вера и надежда наполняют мое сердце, когда я вижу, что стамбульцы не готовы расстаться со своим правом проводить политические акции на площади Таксим и не сдадут без боя свои воспоминания.
Вряд ли этот изящный мемуар в поддержку протестующих можно назвать оптимистическим. В горизонте будущего императив "будет что вспомнить" кажется даже заведомо пораженческим. Симптоматично, что сейчас он приходит на ум не только прославленному писателю. Образцовый репортаж Клэр Берлинский в City Journal тоже завершается неожиданно. После описаний беспрецедентного единения болельщиков трех смертельно враждующих футбольных клубов, сигналящих в поддержу демонстрантам автобусов, раздающих лимоны старух, массового прохода по Босфорскому мосту и охватившей толпу эйфории следует неожиданное заявление:
Но это бывало и раньше. В конце восьмидесятых британский историк Джэн Моррисон написала о Стамбуле следующее: "Левые считают себя модернистами и сторонниками прогресса, хотя на деле следуют традиции еще более древней, чем ислам: задолго до всякого халифата важнейшей силой в Византии была толпа. В те дни противостоявшие друг другу "синие" и "зеленые" (изначально сторонники двух команд, соревновавшихся в гонках на колесницах на Ипподроме) были куда мятежнее, чем нынешние футбольные болельщики, а беговые дорожки этого гигантского цирка, в окрестностях которого, распаковав заплечные мешки, пили свой мятный чай номады, был местом величайшей анархии, местом, где находило свое кровавое выражение народное чувство безысходности". Теперь я очень хорошо понимаю, что она имела в виду.
Коллективная память о великих свершениях толпы есть по существу память о поражениях. Революции отливаются в институции; бунты – в легенды и народные песни.
Пару лет назад мне случилось переводить академическую статью о свершениях турецких экологов, которым в 90-е годы удалось поднять на борьбу сельское население и практически полностью изгнать из страны международные золотодобывающие корпорации. Они тоже ходили по мосту через Босфор, устраивали эффектные хеппенинги и добивались победы в судах. Но в нулевые годы на них нашлась управа: пользуясь принятым тогда антитеррористическим законодательством, государство быстро превратило активистов в террористов – либо связанных с Курдской рабочей партией, либо выполняющих прямые политические заказы из-за границы (основным заказчиком называлась почему-то Германия). Читая, как Эрдоган клеймит сегодня Twitter, называя его "худшей угрозой обществу", я мысленно закончила фразу: "придуманной террористами и зарубежными наемниками".
Пожалуй, первоначальная российская реакция на происходящее в Стамбуле была самой верной. К концу минувших выходных фейсбук полнился восхищенными вздохами: "Молодцы, турки. У нас в прошлом году так масштабно не получилось". Что в Турции, что в России борьба с авторитаризмом моментально превращается в славные воспоминания об этой борьбе. Об этом и написал Орхан Памук – гораздо изящнее, чем я.
Хотя начинается все оптимистично – с истории о доме, подробно описанном в мемуарном "Стамбуле":
Дом семейства Памуков находился в районе Нишанташи, и прямо перед ним стоял пятидесятилетний каштан – к счастью, он и сейчас там. В 1957 году городские власти решили его выкорчевать, чтобы расширить улицу. Самонадеянных бюрократов и авторитарных правителей несогласие местных жителей не интересовало. Когда пришло время вырубки, вся наша семья переселилась на улицу, чтобы нести круглосуточную вахту у дерева. В итоге мы не только защитили наш каштан, но создали почву для воспоминаний, которые до сих пор объединяют всю нашу семью и приносят нам огромную радость.
Для нынешнего Стамбула площадь Таксим, как очевидно из этого начала, как раз и есть такой каштан. У всех без исключения горожан есть связанные с ней воспоминания. В тридцатые годы в недрах военных бараков располагался стадион, в сороковые и пятидесятые – клуб "Таксим Газино", центр столичной ночной жизни. Потом бараки снесли, насадили новые деревья, рядом открылись магазины и лучшая художественная галерея в городе. В семидесятые годы площадь превратилась в место политических акций – все партии, от крайне левых до крайне правых, проводили там свои митинги.
В этом году празднование Дня труда на площади Таксим запретили. Парк, как знает теперь весь мир, хотят вырубить, а на его месте соорудить торговый центр. Что свидетельствует о скатывании Турции к авторитаризму (в скобках Памук замечает, что число нарушений прав человека в Турции выросло до рекордного за последние десять лет). Но:
Вера и надежда наполняют мое сердце, когда я вижу, что стамбульцы не готовы расстаться со своим правом проводить политические акции на площади Таксим и не сдадут без боя свои воспоминания.
Вряд ли этот изящный мемуар в поддержку протестующих можно назвать оптимистическим. В горизонте будущего императив "будет что вспомнить" кажется даже заведомо пораженческим. Симптоматично, что сейчас он приходит на ум не только прославленному писателю. Образцовый репортаж Клэр Берлинский в City Journal тоже завершается неожиданно. После описаний беспрецедентного единения болельщиков трех смертельно враждующих футбольных клубов, сигналящих в поддержу демонстрантам автобусов, раздающих лимоны старух, массового прохода по Босфорскому мосту и охватившей толпу эйфории следует неожиданное заявление:
Но это бывало и раньше. В конце восьмидесятых британский историк Джэн Моррисон написала о Стамбуле следующее: "Левые считают себя модернистами и сторонниками прогресса, хотя на деле следуют традиции еще более древней, чем ислам: задолго до всякого халифата важнейшей силой в Византии была толпа. В те дни противостоявшие друг другу "синие" и "зеленые" (изначально сторонники двух команд, соревновавшихся в гонках на колесницах на Ипподроме) были куда мятежнее, чем нынешние футбольные болельщики, а беговые дорожки этого гигантского цирка, в окрестностях которого, распаковав заплечные мешки, пили свой мятный чай номады, был местом величайшей анархии, местом, где находило свое кровавое выражение народное чувство безысходности". Теперь я очень хорошо понимаю, что она имела в виду.
Коллективная память о великих свершениях толпы есть по существу память о поражениях. Революции отливаются в институции; бунты – в легенды и народные песни.
Пару лет назад мне случилось переводить академическую статью о свершениях турецких экологов, которым в 90-е годы удалось поднять на борьбу сельское население и практически полностью изгнать из страны международные золотодобывающие корпорации. Они тоже ходили по мосту через Босфор, устраивали эффектные хеппенинги и добивались победы в судах. Но в нулевые годы на них нашлась управа: пользуясь принятым тогда антитеррористическим законодательством, государство быстро превратило активистов в террористов – либо связанных с Курдской рабочей партией, либо выполняющих прямые политические заказы из-за границы (основным заказчиком называлась почему-то Германия). Читая, как Эрдоган клеймит сегодня Twitter, называя его "худшей угрозой обществу", я мысленно закончила фразу: "придуманной террористами и зарубежными наемниками".
Пожалуй, первоначальная российская реакция на происходящее в Стамбуле была самой верной. К концу минувших выходных фейсбук полнился восхищенными вздохами: "Молодцы, турки. У нас в прошлом году так масштабно не получилось". Что в Турции, что в России борьба с авторитаризмом моментально превращается в славные воспоминания об этой борьбе. Об этом и написал Орхан Памук – гораздо изящнее, чем я.
