«Не логика причинно-следственных связей, а логика Судьбы – вот что отличает, по мысли Шпенглера, историю от природы». Такую фразу можно услышать где-то ближе к середине нижеследующей беседы Пятигорского об историософской системе автора «Заката Европы». На мой взгляд, это одна из лучших программ цикла – и потому, что сам Александр Моисеевич явно находился под большим впечатлением от этой чудовищной (по количеству использованного материала и безжалостным выводам) книги, и из-за явной актуальности всей историософской проблематики второй половины XIX—первой половины XX века для философа. Как мне кажется, Пятигорский был уверен, что он – и окружающие – живет в эпоху Вл. Соловьева и Шпенглера, а не, к примеру Лукача и Делеза. Всегда яростно отрицавший свою причастность к любому из поколений и школ, Пятигорский подсознательно считал именно эти системы мышления «своими» – это не значит, что он их разделял (конечно, нет), но в смысле историко-культурного контекста он чувствовал себя в их окружении наиболее уютно. «Уют» в данном случае вовсе не означает покойное кресло, зажженную сигарету, чашку чая или кофе, рюмку водки и дружескую беседу – то есть, все то, что Пятигорский-частный человек так любил и ценил; он означает возможность думать над этими вещами как над теми, которые понимаешь by default, по умолчанию. Это целый ряд мыслителей; все они ускользают от точного определения – то ли философы, то ли историософы, то ли мистики, то ли даже идеологи. Думаю, Пятигорскому нравилось в них как раз вот это – непопадание под жесткие категории, отсутствие академической «истории болезни», свобода думать о чем и как хочешь. Конечно, за такую свободу следует расплачиваться – как Вл. Соловьеву, не дотянувшему до пятидесяти, как Бердяеву, над которым потешался любой, кому не лень, как позже Кестлеру с его длинной страшноватой жизнью. Впрочем, не стоит перебарщивать с жалостью: перечисленные мыслители с удовольствием отыгрывались на других.

В этом ряду Шпенглер выделяется как человек, которому везло. Прежде всего, он был человеком невероятной (немецкой) внутренней дисциплины, что позволило ему, не отвлекаясь на пустяки вроде зарабатывания относительно приличных денег и продвижения по социальной лестнице, спокойно писать свой opus magnum. Освальд Шпенглер работал скромным учителем, получил скромное наследство, иногда, очень редко, публиковался в прессе – всего этого хватало, чтобы поддерживать собственное одинокое существование. Освальд Шпенглер обожал книги, но пока не разбогател – а он разбогател неожиданно, после шумного успеха «Заката Европы», обязанного своей популярностью чисто хронологическому совпадению выхода книги с финалом Первой мировой, – дома их не держал, довольствуясь походами в библиотеки (правда, хорошие, ведь он жил в Гамбурге, а потом в Мюнхене. Подумать страшно, что бы делал Шпенглер, окажись в пусть и большом, но провинциальном советском городе, где на месте областной библиотеки обычно источал миазмы унылый совковый ад.). Когда появилась возможность, Шпенглер принялся набивать дом разнообразными томами и восточным оружием, но до образа жизни «богатого интеллектуала» не опустился. Флиртовал с нацистами – иного и представить себе невозможно, когда читаешь «Закат Европы», особенно второй том, «Человека и технику» и «Годы решений» – но вовремя опомнился, не подвело эстетическое чувство. Брезгливость не позволила Шпенглеру замарать себя сотрудничеством с Гитлером; впрочем, никаких особенных антинацистских жестов он тоже не делал. Сидел дома, в Мюнхене, в окружении замечательной библиотеки, на стенах – затейливые щиты и кривые кинжалы, слушал музыку и читал книги, сочиненные, в основном, до наступления Века Разума и Эпохи Романтизма. Умер от сердечного приступа в 56 лет – тоже, в общем-то, повезло, не дотянул даже до «Хрустальной ночи», а ведь среди его предков были евреи. В общем, если можно использовать в отношении философа такой термин, он прожил счастливую жизнь – никто и ничто ему особенно не мешало жить и думать: ни тяжкие мигрени, ни недостаток средств, ни богатство, ни Гинденбург, ни Тельман, ни Гитлер.

Иными словами, Шпенглер смог додумать до конца свои мысли и достроить свою концепцию мироустройства. Результат получился страшный, крайне пессимистический, завораживающий. Любой представитель любой из пары десятков исторических дисциплин, откуда Шпенглер таскал кирпичики для возведения сложной конструкции «Заката Европы», найдет в этой книге множество натяжек, фактических ошибок, неправильно понятых научных выводов. Удивительно, но это ровным образом никак не ставит под вопрос ни внутреннюю ее логику, ни сокрушительную силу ее выводов. В этом смысле «Закат Европы» есть продукт скорее художественного воображения, нежели тщательной кропотливой работы (хотя – на своем уровне – Шпенглер ее, конечно, проделал); точнее – перед нами тщательно записанное мистическое откровение историософского свойства. Глупо упрекать Сведенборга в неточности описания его путешествия по Аду и Раю, вот и упреки Шпенглеру, что, мол, он неверно трактует что-то из древнеиндийской истории или из Ренессанса, бессмысленны. Шпенглер уловил и сформулировал – пусть и избыточно многословно – цайтгайст своей эпохи, fin de siecle; тот факт, что явив миру свои выводы уже после того, как эта эпоха кончилась, он получил восторженный ответ, говорит об одном: с историко-культурной и социо-психологической точек зрения, западный мир довоенный (до Первой мировой) и послевоенный есть примерно одно и то же. Отсюда можно уже рассуждать дальше – например, о «современности» (modernity), о «долгом», как сказали бы историки, «девятнадцатом веке», о том, что Ахматова с ее «некалендарным, настоящим двадцатым веком», кажется, ошибалась, наконец, о том, в каком именно времени мы живем: «современном» (модерном), «постсовременном» (постмодерном) или уже неосовременном (неомодерном).

Все это, безусловно, не значит, что Шпенглер был прав. Он, скорее, что называется, «попал в точку» – играя по правилам, которые сам же и придумал. Но важно вот какое обстоятельство: многие люди приняли его правила за свои; в этом смысле, Освальда Шпенглера стоит, скорее, поместить в компанию Джеймса Джойса, Франца Кафки, Марселя Пруста, Андрея Белого, Итало Звево и других великих литературных модернистов. В таком контексте было бы интересно сравнить, например, шпенглеровское понятие Судьбы и кафковское Приговора, истолковать «фаустовского человека» из «Заката Европы» через историософию «Петербурга» и так далее. Да и в романе самого Пятигорского «Вспомнишь странного человека» тень одинокого мюнхенского библиофила мелькает тут и там (среди других – по воле автора, намеренно более узнаваемых – теней).

Наверное, мы сейчас действительно живем в «пост-», а не в «неосовременной» эпохе. Джойса признали автором исключительно «важным», но «нечитаемым» и поставили в шкаф, где пылятся сочинения некогда забавных литературных затейников. Пруста отдали на откуп немолодым дамам с достатком, которые могут себе позволить чтение многотомной эпопеи за бесконечным чаем в отеле «Савой». Кафку – и это хуже всего – насилуют никогда не открывавшие его книг политические публицисты. Андрея Белого вообще помнят только филологи. От Шпенглера осталось лишь противопоставление «культуры» (хорошо) и «цивилизации» (плохо), которым балуются второразрядные идеологи из консервативных. Ну и само название его главной книги, конечно, куда вместо «Европы» (в оригинале, все-таки, «Закат Запада», что более подходит под шпенглеровскую органистическую концепцию истории) подставляют что угодно – от названия популярного некогда футбольного клуба до американской порноиндустрии. Впрочем, самому Шпенглеру это бы понравилось: разве перед нами не подтверждение его слов (в пересказе Пятигорского) «в будущем историческое сознание будет отброшено как прошлое»?


Беседа Александра Моисеевича Пятигорского под названием «"Закат Европы" Освальда Шпенглера» вышла в эфир Радио Свобода 27 мая 1977 года

Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.

Все выпуски достпуны здесь