В издательстве АСТ вышел сборник писем Андрея Платонова, охватывающий всю его творческую жизнь – с начала 20-х годов до самой смерти в 1950 году. Трудно назвать эпистолярий великого писателя органическим дополнением его творчества – как, например, можно это сказать о Чехове или Флобере. Самостоятельной эстетической ценности они не представляют. Есть ряд писем, совершенно необходимых для изучения творческой биографии Платонова в контексте эпохи: это в основном письма в официальные инстанции или в "Литературную газету", в которых он откровенно и безбоязненно отвечает на тогдашнюю его критику. Ни одно из этих писем напечатано не было, хотя они предназначались Платоновым как раз для печати. Есть письмо к Сталину с признанием ошибок повести "Впрок" и обещанием перестроиться. Собрание платоновских писем – чтение необходимое, конечно, но, повторяю, новых граней в нем не открывающее. Это в общем, но есть одна поразительная частность: письма Платонова к жене, и даже еще не к жене, а к любимой девушке, на которой он только надеется жениться. Это действительно откровение. В этих письмах – весь проект его творчества и откровение экзистенциальных глубин гениального писателя.

Для понимающего читателя давно уже стало ясно, что мировоззрение Платонова, само его мироощущение было окрашено, скорее даже сформировано его мизогинией, женоненавистничеством. Это заметил еще Виктор Шкловский, познакомившийся с Платоновым, когда он уже писал, но еще не печатался, в 1926 году в Воронеже. Позднее Шкловский написал, что в мире Платонова мужчинам не нужны женщины. Мы не найдем выразительных женских образов в главных вещах Платонова "Чевенгуре" и "Котловане". У него, правда, есть незаконченный роман "Счастливая Москва", где главный герой – девушка по имени Москва, но какими только способами он ее в этой книге не калечит, даже отрезает ногу вагонеткой на строительстве метро. Это гротеск, как почти всё у Платонова. Есть яркие исключения: например, рассказы "Река Потудань" и "Фро", но в первом описывается не получающийся, с трудом состоявшийся брак молодых людей, а платоновская Фро, данная в тонах почти буколических, тоже в сущности гротеск: женщина как некий вампир, стремящийся закабалить и обессилить мужчину. Вообще никакого реализма, никакой правдоподобной психологии у Платонова не найти и не стоит искать. Платонова интересовал не человеческий мир в его элементарных природных измерениях и не повседневная социальность, а некий сверхчеловеческий проект, космическое преображение, он и социализм так видел. Платонов – утопист, а для утопического сознания как раз и характерна подмена планов общественного преобразования космическими фантазиями. Мировоззрение Платонова – техницистская утопия, техника – душа человека, а природу, природный строй бытия, "деревенскую девку" нужно заменить машиной, как он говорил на той встрече Шкловскому.

Как такой человек мог относиться к конкретным женщинам в своей обыденной жизни? Он должен был их сублимировать, увидеть в возвышающем образе. И тут первостепенно значимы его письма к невесте. Вот самое поразительное место в письме 1923 года. Платонов пишет, что видел сон, в котором его любимая Мария родила его, он ее сын, но в некоем мифологическом аспекте, напоминающем больше всего христианский миф о Богородице и Христе.

"Я заставлю о тебе петь не слова, а всю вселенную. Говорю тебе не слова, ибо я поэт вселенной и буду делать с ней что захочу. Она любит меня, потому что я ее сын. Света и радости тебе, ибо ты первая принесла в мир любовь и сделала ненужной жизнь. Ты оправдала мое пророчество: женщина, Мария, и не женщина, а девушка спасет вселенную через сына своего. Первым же сыном будет ее любимый, кого поцелует она в душу в ответ на поцелуй. Прощай, свет и новая спасенная вселенная, огонь и воскресение. Мы зачали иной лучший мир, выше небес и таинственных звезд".

Это не любовное письмо, а космическая фантазия, космическая прельщенность, столь характерная для русских символистов, особенно Блока, но переведенная в некий проективный план. Вообще это письмо напоминает те письма, которые Блок писал своей невесте. Известно, что брак Блока не был счастливым; можно предположить то же и у Платонова. Тогда рассказ "Река Потудань" – о неудавшейся женитьбе, о с трудом обретенной любви – можно считать автобиографическим. Платонову не по душе обыкновенный брак, он видит женщину не обыденных, бытовых, просто физических ее свойствах, а как некий материал, который нужно преобразовать и сублимировать творческим усилием. В сверхличном аспекте это уже не женщина, не жена, а природный строй, подлежащий усовершенствованию, можно сказать, технической утилизации. В повести "Ювенильное море" о женской героине говорится: "Вермо глядел ей вслед и думал, сколько гвоздей, свечей, меди и минералов можно химически получить из тела Бестолоевой". В таком повороте мировидение Платонова приобретает уже не сатирический, конечно, а макабрический, можно сказать, сатанинский оттенок.

Именно столкнувшись с реальной жизнью, вот именно что женившись, вступив в житейскую рутину, Платонов понял неосуществимость своей космической утопии, грез о покорении и преображении природы, бытия в целом. Отсюда основная тема "Чевенгура" и "Котлована" – крах утопии. Утопия и бытие, вступив во взаимодействие, аннигилируются. Мечты рушатся, а материя, сама ткань бытия приходит в упадок, уничтожается. Крах коммунистического проекта, утопического сознания как такового предстал у Платонова проекцией его собственной души, крахом ее индивидуальных устремлений. Вот в таком совпадении личности и эпохи, индивидуального и сверхличного, исторического и личного заключена природа гения.

Раскол платоновской души породил его гениальное творчество, дал этому творчеству столь мрачную окраску. И уж во всяком случае придал ему глубоко амбивалентный, двоящийся, полярно заостренный характер. Можно вспомнить один сюжет из повести "Впрок", бедняцкой хроники, как определял ее жанр Платонов. Там есть один персонаж – деревенский дурачок Пашка, которого большевики наставляют на путь истинный, "отдав его в мужья одной сознательной бабочке". Женившись, Пашка стал Павлом Егорычем и вообще наладил как свою, так и колхозную жизнь. Это ведь о себе написал Платонов, это он и есть Пашка, спасающийся в семье. Поистине дьявольская ирония.

И тут нужно вспомнить последний платоновский крах, настигший его уже после войны, в 1947 году, когда его за рассказ "Возвращение" ("Семья Иванова") окончательно вывели из литературы. В отличие от того Пашки, большевики не дали ему спастись и в семье, не дали "вернуться". А ведь он хотел, это за ним бежали дети по железнодорожному пути – заключительная потрясающая сцена рассказа, если угодно – символ всей платоновской жизни. И сына его пятнадцатилетнего продержали два года в лагере, где он заболел чахоткой и умер двадцати лет. И Платонов заболел чахоткой и умер в пятьдесят.