Музей австрийского и германского модернизма – сравнительно недавнее добавление к той сотне музеев, которые украшают Нью-Йорк. На “музейной миле” он появился в 2001 году, благодаря щедрости магната Роланда Лаудера и коллекции Сержа Сабарски, ставшего душой музея, да и причиной его возникновения.
Серж Сабарски был колоритным персонажем, воплощающим дух старой Вены, перемещенной волею истории в Нью-Йорк. В его долгую жизнь (1912–1996) вместились все мрачные приключения ХХ века. После ранней смерти отца он зарабатывал на жизнь в кабаре – декоратором и клоуном. Бежал от нацистов, сперва во Францию, потом в Америку. Во время войны три года служил в американской армии, потом стал торговать картинами. Открыл в Нью-Йорке безмерно популярную галерею, где встретился и подружился с богачом Рональдом Лаудером, который и открыл Музей австро-немецкого модернизма, посвятив его своему учителю.
Сабарски не верил в искусствоведение. Он считал, что наслаждение от картины происходит в момент слияния с ней, которое он сравнивал с оргазмом. "Не читать объяснения, – советовал Сабарски зрителям, – а смотреть, смотреть и смотреть, забыв обо всем". Сабарски собирал самых знаменитых – Климта, Клее, Альфреда Кубина, Кокошку. Но его любимцем был Эгон Шиле, чей рисунок Сабарски увидел 10-летним мальчиком в приемной у дантиста (в Вене такое было возможным).
Отражая вкусы коллекционера, кураторы музея уделяют особое место искусству Шиле. Вот и этой осенью музей предложил зрителям выставку “Портреты Шиле”, которая, несмотря на название, включает зал эротики, сделавшей знаменитым этого художника.
Адольф Лоос, теоретик и практик венского модернизма, провозгласил символ веры этого течения: "Всякое искусство эротично". Шиле довел этот тезис до критического предела. Секс у Шиле, как и у его венского соседа и современника Фрейда, не игрив, а безжалостен. Первичный – дочеловеческий – инстинкт, секс сильнее личности и, в сущности, лишен лица. Стремясь зафиксировать на бумаге зов пола, Шиле приносит индивидуальное в жертву универсальному. Он писал не женщину, а вызванное ею желание, не любовную пару, а соединяющую их страсть, не духовную любовь, а телесный соблазн. Эротика у Шиле – неуправляемый космический вихрь, который, конечно же, не могут сдержать вериги культуры и общества. Враг естественного, Шиле управлял натурщицами как манекенами, укладывая их на операционном столе своей непугливой фантазии. Характерно, что он любил куклы из яванского театра теней, на которых он репетировал сеансы. Обращаясь со своими моделями как с деревянными, он оживлял их, как Галатею, поцелуем, пятнами цвета. Шиле прибегал к краскам лишь в стратегически важных точках рисунка – глаза, губы, соски, гениталии. Прикосновение эроса возвращало искусство в жизнь, и Шиле не уставал следить за магией этого превращения, пока его не посадили в тюрьму.
Нельзя сказать, что он раньше не догадывался о провокационном характере своего искусства. Эротику Шиле не вешали на стены. Эти рисунки держали в альбомах богатые венские холостяки, которые рассматривали фривольные картинки после обеда за бренди с сигарой. Сам художник, однако, не разделял этого подпольного – хихикающего – отношения к своим сюжетам
“Я рисую свет, исходящий от тела, – оправдывался Шиле, когда его арестовали за непристойность, – и мои работы должны храниться в храме”.
Австрийские власти с ним не согласились. Многие рисунки были уничтожены, а их автор просидел 24 дня в провинциальной тюрьме. Там он писал автопортреты без зеркала и вылепил из хлеба соседа по камере, причем так сильно, что эта миниатюрная скульптура кажется античной камеей.
Выучив урок, Шиле стал писать одетых. Например, жену в таком пестром платье, что оно почти вытеснило ее с портрета. Не удивительно, что именно эта безобидная работа, ставшая эмблемой нынешней выставки, зазывает ярким плакатом прохожих с Пятой авеню.
