Нельзя не любить настоящих ученых, и знаете за что? За увлеченность и щепетильность: за увлеченность, с какой они отслеживают труды друг друга, и за щепетильность, с какой спешат подчеркнуть чужое авторство, будь то открытие или мимолетное замечание. От них постоянно слышишь: а вы читали такого-то? Так мы в детстве, когда проглатывались первые книжки, засыпали друг друга вопросами: а ты читал "Старую крепость"?
Недавно попалась двухлетней давности запись московской дискуссии историков о "треугольнике раздоров" Польша – Украина – Россия. Ну, какое же это наслаждение! Об этом треугольнике написал французский историк Даниэль Бовуа, назвавший свою работу "тройной историей". Она и обсуждалась. Француз доказывает, по его словам, абсурдность ссылок Екатерины II на единоплеменность украинцев и русских – ссылок, которыми она постоянно, из указа в указ, оправдывала захваты западных земель, в том числе Киевской, Подольской и Волынской.
Алексей Миллер, выступая в дискуссии, напомнил, что единственным русским интеллектуалом ХIХ века, признававшим украинцев отдельной нацией, был не кто иной, как славянофил Самарин. По-своему к этому, наверное, склонялся служивший в Украине вождь декабристов Пестель, чей план демократизации России гласил: "Все племена должны быть слиты в один народ". Вождь этот, что и говорить, был со всячиной – впрочем, вполне европейской по тем временам.
Косность русских крестьян и помещиков проявлялась в том, что они не спешили отказываться от трехполья в пользу английского, более интенсивного, севооборота. Дело, правда, было не только в устройстве русских мозгов, но и в русском климате, дававшем суровые уроки осторожности
Михаил Дмитриев сказал: его поражает, каким образом была забыта книга франко-израильского историка Мишеля Конфино об аграрных системах в Восточной Европе. Тот показал, что причина отсталости России на рубеже XVIII-XIX веков была не в земельных отношениях, а в головах – в ментальности и крестьян, и помещиков. "Эта книга совершенно забыта, на нее никто не ссылается, но это великий вклад в историографию". Бовуа: "Ссылаюсь!" – "Ну, вы-то да. Значит, мы уже вдвоем эту книгу ценим и любим". Бовуа: "Я тоже хотел бы обратить внимание на книгу, которая вышла в Киеве, по-украински, это книга нашего молодого коллеги Юрия Земского. Это об украинской идентичности в деревне во время отмены крепостного права. Она полна новых документов и очень интересная. Давно не было такой интересной книги по-украински". Борис Долгин: "Он откуда, из Могилянки?" Бовуа: "Да, пожалуй, из Могилянки". Миллер: "А можно вдогонку? Я хотел бы назвать Дариуса Сталюнаса – это литовский исследователь, у которого есть прекрасная книжка Making Russians. Это книга о русификаторской политике в Северо-Западном крае". Не могли остановиться! Дмитриев: "Если про Польшу мы пишем, про Украину, у нас есть Борис Флоря, один из выдающихся историков ХХ века. Что касается польско-украинско-русских сюжетов, подлинный корифей в этой области знаний".
Живые люди. Тем, кому интересно, скажу, что косность русских крестьян и помещиков проявлялась в том, что они не спешили отказываться от трехполья в пользу английского, более интенсивного, севооборота. Дело, правда, было не только в устройстве русских мозгов, но и в русском климате, постоянно дававшем суровые уроки осторожности. Вообще, все не совсем так, как может показаться увлеченному специалисту по севооборотам и прочим агрономическим новациям. В русской жизни середины XIX века было драматичное противоречие. Зорькин, усмотревший скрепы в крепостничестве, слышал звон… К тому же его мысль, как водится, огрубили, хотя выпендреж сельского грамотея остался, конечно, выпендрежем.
Рабство русских крестьян означало рабство русской мысли и русского духа. Сверху донизу – все рабы
Но вот факт. В последние десятилетия барщины она часто-густо была более продуктивна, чем вольнонаемный труд "пьяного, нахального, вечно хитрящего и между тем странно тупого и бестолкового мужика", на которого не мог найти управы тот же Фет. Если где и были небесполезны передовые методы, так это в крупных хозяйствах крепостников из дельных. Однако крепостничество все равно становилось непригодным и недопустимым в широком смысле, с точки зрения общенационального интереса. Рабство крестьян означало ведь рабство всех, от крупнейших вельмож до мельчайших чиновников. Рабство русских крестьян означало рабство русской мысли и русского духа. Сверху донизу – все рабы. Это не было просто образным выражением, криком мятежной души Чернышевского. Это была констатация общеисторического факта. Отмена крепостничества была потребностью не только и даже не столько сельского хозяйства как такового, а всей России как организма. Кто бы мог подумать, что и в наши дни придется продираться к осознанию этого обстоятельства!
Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий программы Радио Свобода "Ваши письма"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
