Двадцать лет назад, 11 декабря 1994 года, президент Борис Ельцин подписал указ "О мерах по обеспечению законности, правопорядка и общественной деятельности на территории Чеченской республики". В тот же день колонны российских войск вторглись в Чечню. Считается, что это стало началом первой чеченской войны, которая официально называлась "восстановлением конституционного порядка" в республике.

К этому времени обстановка в Чечне уже была напряженной: созданный в декабре 1993 года Временный совет Чеченской Республики возглавил пророссийски настроенный Умар Автурханов. На территории региона периодически происходили столкновения между его сторонниками и сторонниками лидера сепаратистского движения, первого президента непризнанной Чеченской республики – Ичкерия Джохара Дудаева. Летом 1994 года Умар Автурханов обратился за помощью к Борису Ельцину, к границе с Чечней стали стягиваться войска российской армии.

11 декабря, в день, когда российские войска пересекли административную границу Чечни, Борис Ельцин выступил с обращением к гражданам России, в котором сформулировал цель этих действий: "Чтобы найти политическое решение проблем одного из субъектов Российской Федерации – Чеченской республики – защитить ее граждан от вооруженного экстремизма".

Продлившаяся 1 год и 8 месяцев война унесла жизни до 50 тысяч мирных жителей и до 6 тысяч жизней российских военнослужащих и сотрудников силовых структур, однако точных цифр до сих пор нет. Завершилась первая чеченская война 31 августа 1996 года, когда в Хасавюрте было подписано соглашение о перемирии, которое предусматривало перенос на 5 лет рассмотрения вопроса о статусе республики.

Мир в Чечне длился недолго: о нестабильности в регионе говорил и "кавказский след", найденный в серии взрывов московских домов осенью 1999-го, и заявления российских властей о том, что уже следующий президент непризнанной Ичкерии – Аслан Масхадов – не справляется с бандитскими группировками. 30 сентября 1999 года началась вторая чеченская война, которая тоже официально "войной" не называлась, а была подана как "контртеррористическая операция (КТО) на Северном Кавказе". Официально режим КТО был отменен лишь в апреле 2009 года.

По официальным данным Госсовета Чечни, за период с 1991 года по 2005 год 160 тысяч человек погибли в Чечне, однако данных о точном количестве жертв во время чеченских войн до сих пор нет.

С приходом к власти в Чечне сначала Ахмата Кадырова в 2003 году, а затем и его сына Рамзана ситуация в регионе относительно стабилизировалась, хотя Чечня по-прежнему воспринималась как источник напряжения и опасности. Правозащитники регулярно сообщали о нарушении прав граждан, о похищениях и убийствах в Чечне.

Как отмечает директор Аналитического центра Юрия Левады Лев Гудков, сейчас Чечня воспринимается как "горящий торфяник": она производит впечатление внешне спокойной республики, но люди понимают, что "внутри идет сильнейшая борьба". Об этой "борьбе" достоверной информации сейчас не поступает – только официальные сведения, поэтому, например, было невозможно восстановить реальную картину того, что произошло в Грозном 4 декабря 2014 года. Тогда, как заявил Рамзан Кадыров, прошла спецоперация против боевиков, устроивших перестрелку в центре Грозного. По официальным данным, 10 полицейских погибли, 28 получили ранения. Девять человек, оказавших сопротивление сотрудникам силовых структур, убиты.

За отношением к происходящему на Северном Кавказе в целом и в Чечне в частности регулярно следит Центр Юрия Левады. Мониторинг общественного мнения проводится практически каждые два месяца. Согласно последним исследованиям, проведенным в ноябре, почти половина – 49% респондентов – считает обстановку на Северном Кавказе благополучной и спокойной. 37% называют ее напряженной. При этом, как объясняет директор "Левада-центра" Лев Гудков, постоянный мониторинг мнения людей необходим, поскольку чеченская проблема сыграла большую роль в политической судьбе России:

– Войны в Чечне, первая и вторая, очень сильно изменили политическую ситуацию в России и привели к формированию авторитарного режима. Сделали войну хроническим фактором нашей политической и общественной жизни. Мы отслеживаем реакцию общества на это: и на первую войну, и на саму ситуацию, начиная с 1991 года, как только обозначилась проблема Чечни, выхода Чечни, резкое неприятие Дудаевым зависимого положения Чечни в составе России. С тех пор мы отслеживаем и характер войны, и статус Чечни, и отношение к сохранению Чечни, как и других республик, в составе России, или предоставление ей независимости. Это чрезвычайно важно, потому что на комплексах реванша, насилия и пришел Путин к власти. Это был первый его важный успех, важная мобилизация общества, с одной стороны. А с другой – нагнетание страха перед террористами, перед внутренними врагами. Это позволило сократить и общественные свободы, и деятельность многих организаций гражданского сектора. Поэтому это чрезвычайно значимая проблема, затрагивающая и ксенофобию, и отношение к власти, и экономические проблемы, проблемы сепаратизма. Уже не только чеченского, но и других республик. Это очень существенная часть нашей постоянной жизни.

– В последнее время Чечня производит впечатление более-менее спокойного региона, но при этом все равно воспринимается как источник опасности. Почему люди так ее воспринимают? И почему не удается изменить это восприятие?

– Тут очень много плоскостей проблемы. Для начала: и первая, и вторая чеченские войны оставили очень тяжелый след, психологическую травму в общественном мнении. Потому что и первая, и вторая война (в большей степени даже первая) воспринимались как несправедливые войны. Это мнение разделяло абсолютное большинство населения. В первую войну около 70% считало, что война должна быть закончена, потому что она явно несправедливая, и во время второй войны тоже примерно две трети – 66-68% – считали, что война должна быть закончена максимально быстро. Но люди понимали, что они не контролируют ситуацию, что они не могут навязать свою волю руководству страны, поэтому ощущение насилия, которое происходит на Кавказе, оно угнетало и подавляло людей. Травма – это, конечно, сильно сказано, но люди испытывали какой-то психологический дискомфорт, ощущение моральной причастности к несправедливому и довольно кровавому делу. Это первое. Во-вторых, приход кадыровского режима, который большинство воспринимают как мафиозный и тиранический, как захват одной группировкой власти и установление сильнейшего коррумпированного режима на Кавказе, он также воспринимается как несправедливая вещь, как черная дыра российской экономики. Это возбуждает сильные антикавказские настроения. Лозунг "Хватит кормить Кавказ" разделяет все большее число людей, и пик такого рода настроений был достигнут год назад, буквально перед Майданом. После Майдана это все немножко ослабло. Но тогда это было очень широко распространено, и примерно две трети, 70% считали, что это неправильно – поддерживать такого рода режим, который и угрожает целостности, и ничего, кроме проблем, для России не сулит. Оттуда идут боевики, которые сражаются с режимом Кадырова, воспринимая его как несправедливый и навязанный, это хронический очаг болезни, который решить военными средствами нельзя. Поэтому все большее число людей склонялось к тому, что надо так или иначе отпустить Чечню в самостоятельное плавание, решить эту проблему, отгородившись от нее. Так, как она сегодня представлена, вызывает опасность, угрозу существования уже обычных людей в России. Особенно это настроение усиливается время от времени после тех или иных терактов. В частности, скажем, волгоградских терактов и не только, в Москве и в других городах.

– Получается, что в целом большинство людей поддерживает идею отделения Чечни?

– Да, так или иначе. Не все готовы напрямую согласиться, примерно 25-30% считают, что это тоже не выход, но это лучшее решение из ныне возможных. И это вызывает очень сильное раздражение, естественно, представителей Чечни в Думе и прочее.

– Судя по вашим опросам, люди не верят в возможность изменения к лучшему обстановки на Кавказе.

– Нет, это такое хроническое ощущение нескончаемого конфликта. Военными средствами эту проблему не решить, и хотя террор, который установил там Кадыров, вроде бы внешне не виден, все спрятано, все там спокойно, но время от времени и боестолкновения, и теракты постоянно поддерживают у населения в самой России ощущение, что там идет подземный пожар, торфяной. Когда горят торфяники, на поверхности вроде бы ничего нет, а внизу идет сильнейшая борьба. Ощущение, что режим поддерживается просто для сохранения видимости порядка, поскольку это связано и с легитимностью Путина, и с образом Путина. Но что это не решение проблемы, а как раз создание очень сильно коррумпированной мафиозной структуры отношений по всему Северному Кавказу, что это черная дыра экономики. Другое дело, что можно спорить тем, насколько это справедливо или нет, но такие взгляды существуют в общественном мнении России. И тут никакой перспективы люди не видят. Хотя в целом после украинских событий, после кризиса, после аннексии Крыма и отвлечения внимания на Украину большинству людей кажется, что в Чечне наступило некоторое успокоение и умиротворение. Но это просто переключение внимания. Когда мы спрашиваем, решаются ли там проблемы, большинство людей по-прежнему считает, что ситуация крайне напряженная, и выхода там пока не видно, – заключает социолог Лев Гудков.

20 лет – большой срок, но не так уж давно

Первая чеченская война была такой же "советской", как война в Афганистане, считает ответственный секретарь Союза Комитетов солдатских матерей России Валентина Мельникова. Одно из главных отличий – это то, что впервые на войне, которую вела "советская" еще армия, присутствовали журналисты, не подконтрольные федеральной власти. Большая осведомленность россиян о том, насколько "подлыми", по словам Валентины Мельниковой, были действия и мотивы российских военных в Чечне, привела к невосполнимым репутационным потерям российской армии и лидеров новой России. Но с первой чеченской войной нельзя напрямую связать произошедшие в дальнейшем преобразования в российских вооруженных силах, сказала Валентина Мельникова в интервью Радио Свобода.

– Отношение и к чеченцам, и ко всем другим россиянам, к федеральным войскам было абсолютно "советское". Это была война, очень напоминающая афганскую и по методам, и по игнорированию всяких законов войны со стороны федеральных войск и властей. Было "советское" наплевательское отношение к людям. Сам штурм Грозного, подлые слова министра обороны Грачева и такое же поведение президента Ельцина – все абсолютно по-советски, как и слова военкома "я тебя туда не посылал".

При всей своей "советскости" первая чеченская война принесла кое-что новое в жизнь российской армии. Это произошло не без стараний комитетов солдатских матерей, которые образовались за несколько лет до первой чеченской, обращает внимание Валентина Мельникова:

– Что появилось новое в первую чеченскую войну? В декабре 1995 года стали выплачивать деньги за участие в боевых действиях. Мы добивались амнистии для солдат, оставивших часть, мы требовали и добились в 1996 году амнистии для обеих воюющих сторон. Это новое, то, что никогда в советских войнах не было. Но я затрудняюсь связать с первой чеченской войной модернизацию вооруженных сил или попытки провести военную реформу.

– Разве не первая чеченская война обострила до крайности страх смерти в армии, а именно – гибели на войне?

– Трудно сказать. Для нас с 1989 года вся история армии связана с боевыми действиями. В Карабахе воевали, гибли, в Баку в 1991 году, когда войска ввели, тоже были погибшие. А в Таджикистане, когда в 1993 году были конфликты? А резня в Киргизии, где тоже военнослужащие наши погибли? Да не было у нас мирного времени! Плюс к этому были пытки, унижения, голод был жуткий в войсках. 1992-93 год, зима. Две с половиной тысячи матросов умирали от голода на острове Русский, там дистрофиков было почти 500 человек, настоящих дистрофиков, как в Освенциме.

– Тогда почему именно присутствие российской армии в Чечне вызвало к жизни столь жуткие образы, что призывники – это пушечное мясо, что восемнадцатилетних, не обученных воевать парнишек отправляют на верную смерть?

– Потому что это была подлая война против своих соотечественников. В российской истории это была беспрецедентная, наглая, подлая страница, когда решение принималось безумным Пашей Грачевым (Павел Грачев, министр обороны РФ 1992-1996 г. – РС), когда он президенту Борису Ельцину сказал, мол, подумаешь, мы Грозный возьмем за два дня! И не нашлось человека, который бы его приструнил!

По словам Валентины Мельниковой, первая чеченская война отличается от афганской кампании не в последнюю очередь тем, что про нее общество получило больше правды. "Афганские потери никто не знает. Наш комитет тогда еще не работал, а больше никто эти потери не подсчитывал и не пытался в советских архивах эти цифры найти. Сведения о 14 тысячах погибших в Афганистане военнослужащих – это легенда, совершенно не имеющая под собой никакой жизненной основы", – говорит Валентина Мельникова.

– В первую чеченскую войну то, что там происходило, видели все. Потому что там работало огромное количество журналистов, они старались снимать, показывать, писать, они были в отрядах, они помогали находить пленных. В этом участвовали журналисты не столько российские, но и из других стран. Дудаев и Масхадов пытались законы войны как-то соблюдать. Пленных какое-то время они держали, потом они их отдавали. В период первого перемирия в 1995 году всех на всех меняли. Сейчас украинская война – полная аллюзия того, только в безобразном виде. В Чечне была внутренняя агрессия, а теперь это внешняя агрессия. Про Чечню люди знали, что там война, и мы помогали тем, кто не хотел отправляться в Чечню. А сейчас это тайная война, и никто даже не может обратиться к нам. Вроде получается, что никто заранее не знает, что его отправляют за границу воевать. Потому что это секретная диверсионная операция. А в Чечне это была, конечно, война внутри страны, но война. К нам обращались тысячи людей, никто не хотел идти в армию, и все прекрасно все понимали. Я, начиная с весны, после того как был аннексирован Крым, говорила призывникам и их родителям, писала им "ВКонтакте", что мы будем воевать с Украиной, и прежде чем отдавать сына в армию, прежде чем идти в армию, нужно подумать, насколько это вам нужно. Если есть законный способ остаться дома, получить военный билет, не надо рисковать жизнью. И сейчас, в осенний призыв, мы всем говорим: "ребята, ваши дети воюют на Украине, ваш мальчик туда может попасть". Сейчас нам звонят те, чьих детей весной призывали:

– Ах! Их посылают в Ростовскую область, на границу с Украиной! Пошлют ли их на Украину?

– Пошлют, – говорим мы.

– За 20 лет с начала первой чеченской войны как менялось отношение государства к армии и порядки в самих воинских частях? Что бы вы назвали знаковыми моментами?

– Это очень большой срок – 20 лет. По сравнению с тем, что было в 1994-м, сейчас, в 2014-м, конечно, все абсолютно другое. За историю нашей организации с 1989 года у нас девятый министр обороны, и каждый министр в силу своего разумения вносил некоторые полезные вещи. Например, 2005 год, 428-й приказ министра обороны Сергея Иванова о запрете использования военнослужащих на работах, не связанных с исполнением военной службы. Это приказ о запрете солдатского рабства! И с тех пор у нас много лет нет жалоб, что кого-то продали на какой-то железобетонный завод, или на какую-то ферму, или на бахчу, или на кирпичный завод в Дагестане. Этого нет! Очень значимая история – это было распоряжение другого главы Минобороны Анатолия Сердюкова в 2009 году – увольнять командиров, у которых в части происходит суицид. С того времени пытки как система подавления личности солдат исчезли.

– Что вы думаете об идее призыва чеченцев в российскую армию? За эту идею активнее многих выступает глава Чечни Рамзан Кадыров.

– Рамзан Ахматович зачем-то захотел, чтобы их призывали. Я совершенно не понимаю, зачем это ему нужно. Потому что закон, на который Кадыров ссылается, что, дескать, если молодые люди не пройдут воинскую службу, их не возьмут на госслужбу, – этот закон можно оспорить и сделать все по уму. Рамзан Кадыров как глава региона отвечает за военный учет в Чеченской республике и вполне мог бы сделать, чтобы ребятам просто по-другому этот воинский учет оформили. Речь ведь идет о молодых людях, родившихся в войну, если не в первую, то во вторую. Это дети, выросшие под бомбами, в голоде и холоде. Когда попытались призвать первых 500 чеченцев, они даже форму не хотели надевать. Для них в любом случае эта армия – российская – была армией оккупантов. Они, может, сами снаряды подносили. Поэтому эта история совершенно безумная – сейчас отправлять чеченцев в российскую армию. Что власти теперь сделают? Может быть, оставят на территории Чечни, может быть, в какую-то роту обеспечения определят... Я не знаю, зачем это надо.

– На Кавказе есть сильные организации солдатских матерей?

– Сильные только в Дагестане. В Махачкале Комитет солдатских матерей республики Дагестан, там женщины очень энергичные. А в остальных республиках Кавказа в основном для проформы. Сергей Иванов перед тем, как покинуть пост министра обороны, придумал такую штуку, как родительские комитеты при военкоматах, воинских частях. Вот такие организации есть – имитационные. Активные женщины в любом статусе помогают. Важно, чтобы людям было к кому обратиться, чтобы от них не отмахивались.

– Рамзан Кадыров в связи с недавним нападением группы боевиков на Грозный сказал, что за поступки детей должны отвечать их родители. С такой постановкой вопроса, похоже, чеченским солдатским матерям вообще не дадут слова сказать...

– Я надеюсь, что Рамзану Ахмадовичу кто-то уже подсказал, что больше этого говорить нельзя. Потому что этот принцип коллективной ответственности российской Конституцией запрещен. И если власти Чечни посмеют так сделать, то я думаю, что найдутся правозащитные организации, которые смогут защитить людей. К тому кошмару, который происходит сейчас на Северном Кавказе по разным причинам и в разных местах, еще не хватало только сожженных и разрушенных домов семей возможных террористов. А возможно, и не террористов вовсе. Цивилизованные люди всегда спрашивают: а где доказательства? Разрушение домов террористов стали практиковать не сейчас, это все уже делали федеральные войска во вторую чеченскую войну – забрасывали гранатами подвалы, где дети и старики от облав и налетов федералов пытались укрыться. У нас национальная болезнь в России – амнезия, потеря памяти. Не так уж давно это все было.