В понедельник в Гааге в рамках фестиваля документального кино Movies that Matter – премьера нового фильма голландского режиссера Маши Новиковой "Груз 200 необъявленной войны" (Cargo 200 of Undeclared War). Эта картина посвящена российским солдатам, которые несут войну на украинскую землю, и их матерям.
В интервью Радио Свобода Маша Новикова признается, что испытывает горькие чувства, когда слышит слова волонтера из Харькова "Мы объединились этой войной":
– Я вижу, как люди там шьют маскировочные сети или какие-то вещи собирают для войны, дети рисуют рисунки. Моя мама рассказывала, как во время Отечественной войны дети в школе какие-то кисеты шили. То же самое происходит там. Они объединились этой войной, у них появилось какое-то национальное чувство сильное – эти флаги постоянно, этот лозунг "Слава героям!". И на фоне этого в России – ощущение потерянности, бездуховности какой-то, лжи, фальши. В Украине это очень красиво, их патриотизм. Меня обычно патриотизм не возбуждает, скажем так, я космополит. Но вот этот украинский патриотизм вызвал у меня хорошие чувства искренности. Мне очень жаль, что сегодня в России все, как мне кажется, ненавидят друг друга, стали злыми. Потому что все эти "скрепы", какое-то новое слово идиотское придумали, они настолько фальшивые, эти скрепы. И я иногда спрашиваю: а представьте себе, что там фашистов нет – против чего вы тогда выступаете, гибнете ради чего? Когда я вижу эти фотографии, которые у меня в фильме, этих мальчиков, с ребенком на руках, это же просто страшно! Это же просто кощунство какое-то, что идут молодые ребята, оставляют своих собственных детей, погибают! За что? Потому что те украинцы, которые погибают, они по крайней мере защищают свою страну. Конечно, война эта абсолютно бессмысленная, но тем не менее у них у семьи, у детей будет хоть какое-то оправдание, что отец погиб, когда надо было защищать родину. А за что погибли эти люди из России? Через несколько месяцев будет всем известна правда, что это была бессмысленная совершенно война со стороны России, а этим детям расти, и они не будут гордиться своими отцами.
Обещают им эти 5 миллионов рублей за погибшего члена семьи, и они успокаиваются
– Меня поразили слова Эллы Поляковой из организации "Матери Петербурга", что у нее такое впечатление, что за последние годы матери стали все меньше бороться за своих детей, все меньше и меньше желание у родственников вставать на защиту детей, которых посылают на эту войну, по сравнению с тем, какова была активность матерей во время чеченских войн. Она даже задается вопросом, остались ли в этой пустоте постмодернистской, в которую погрузилась Россия сейчас, материнские чувства настоящие. Ну понятно, что у кого-то они остались.
– Это очень страшно. Когда Элла это сказала, я тоже была немного ошарашена, потому что эта женщина 25 лет помогает матерям найти или спасти своих сыновей, будь то война или просто дедовщина в армии. И вдруг она говорит: "А есть ли у нас вообще матери?" Это страшно. Получается, что обещают им эти 5 миллионов рублей за погибшего члена семьи, и они успокаиваются на этом. Они могут в провинции купить две квартирки, у них у многих еще по несколько детей, которых не на что кормить и содержать. А тут вдруг манна небесная – деньги! То есть такое чувство, что они тоже готовы своего сына продать. Нам с тобой это не понять, да?
Она говорит: "Сыночка, маленький мой", и у меня сразу начинают литься слезы
– Невозможно, конечно, всех в этом ужасном торге обвинять, но такое впечатление из слов Поляковой, что после выплаты денег они готовы ни о чем больше не говорить, не кричать, и таким образом дают зеленый свет для того, чтобы это повторилось с другими мальчиками из других семей.
– Ну, с другой стороны мы видим эту маму, которая по телефону разговаривает и плачет. Я когда монтировала, я сто раз в этом месте останавливалась и плакала, потому что для меня это – безумная сцена.
– Мама, которой удалось дозвониться до сына. Она думала, что уже никогда не услышит его голоса.
– Да. Мы представляем себе воинов, жестких мужиков, а она говорит ему: "Сыночка, маленький мой", и у меня сразу начинают литься слезы, и я о своем внуке думаю, который такой миленький. То есть вот этот двадцатилетний парень, который убийца мог бы быть, не знаю, может, не успел, – это просто чей-то маленький мальчик, какой-то женщины несчастной. Весь этот период, эти полгода, что я на эту тему думала, просматривала съемки, я постоянно цитировала – я сейчас внуку часто наизусть читаю – вот это:
Да и какая же мать
Согласится отдать
Своего дорогого ребенка –
Медвежонка, волчонка,
слоненка...
Это "Тараканище" Чуковского. И вот они там трясутся, боятся, и все-таки отдают ему, чтобы это чучело бедную крошку замучило. Ведь это так и было в сталинское время, и мы опять вернулись, пришли к тому же, что да, не хочется детей отдавать, но отдают! А песня Вертинского, которая звучит в фильме, она вообще 1917 года. Она до сих пор, просто каждое слово ее актуально. "Закидали их елками, замесили их грязью..." Страшно, что все это повторяется. Как будто Россия топчется на месте.
Верят, верят!
– Я только что прилетела из Крыма, два дня назад. Люди в Крыму говорят о том, что год назад на Майдане фашисты пришли к власти, и если бы их не прибрала к себе Россия, то люди с Майдана с палками, с дубинками приехали бы к ним и их бы там всех перебили.
– То есть они до сих пор в это верят?
– Верят, верят! Вот я два дня назад была в Севастополе: летают вертолеты, я спрашиваю, почему, что случилось? "Потому что в море приближается к нам американский военный корабль!"
– Но когда выключаешь запись, они говорят что-то другое?
Такого страха сказать правду я нигде не видела – наверное, только в Чечне
– Половина тех людей, с кем мы разговаривали, за кадром говорят, "нас откинули на 30 лет назад", что это все ужасно, они не могут видеться со своими родственниками. Да. Но они дико боятся всего! Такого страха сказать правду я еще нигде не видела – наверное, только в Чечне, когда люди опасаются за свою жизнь и не могут сказать, что они думают. Но в России в целом, мне кажется, даже за 15 лет правления Путина еще такого страха у людей нет.
– Такого страха, как в Крыму сейчас?
– Да, Крым просто стал Чечней сейчас, мое впечатление такое. Я вот, например, была в Бахчисарае и зашла в магазинчик татарских сувениров. Стоит женщина, рекламирует мне татарские сувениры, и я спрашиваю: "А вы – татарка?" Она говорит: "Ой, не дай бог". Я говорю: "А что такое?" – "Это ж пятая колонна". То есть понятия такие. Люди вообще не знают, что такое пятая колонна. Разговор на этом закончен. Она находится в центре района, где живут татары, она продает татарские национальные украшения, она на этом зарабатывает деньги, но она их ненавидит, потому что они – "пятая колонна". Что это все значит? Я, например, не могу с такими людьми разговаривать.
Пришел к нему Стрелков, приколол ему орден, он теперь ходит с тросточкой
– И главное, что среди сепаратистов есть близкие мне люди. Александр Аверин, один из нацболов, он – один из главных героев моего фильма про оппозицию. Саша Аверин, замечательный мальчик, с которым мы вместе ездили освобождать его жену из тюрьмы, для которой он шампанское копил три года – он родной такой. У меня к нему очень материнские чувства были во время всех этих съемок, и потом мы переписывались. И вдруг он поехал туда, добровольцем. У меня была, конечно, мысль поехать к нему туда, взять интервью какое-то у него. Кроме того, мой очень близкий друг юности Юра Юрченко добровольцем поехал туда, поэт и режиссер. Это было еще летом, по-моему. Он попал там в плен. Ему потом Стрелков выдал какую-то медаль или орден, когда он в госпитале лежал. Пришел к нему Стрелков, приколол ему орден, он теперь ходит с тросточкой, потому что он раненый и хромает, и носит этот орден, и вокруг него в Москве собралась когорта каких-то совершенно сумасшествующих, кликушествующих старух. Это все тетки нашего возраста, которые его обожают, и если я не дай бог что-то напишу на его страничке, они на меня нападают, как какое-то воронье, готовые меня заклевать как предателя родины. То есть вот были у меня там по крайней мере два человека, с которыми я могла бы встретиться. Конечно, мне было бы интересно.
Огромный круг знакомых, со многими из которых мне пришлось расстаться
– Но с Авериным не было общения?
– Аверину я писала, я хотела с ним лично поговорить. Но он "с фашистами борется".
– То есть они это так объясняют всё?
– Да. И Юрченко тоже "боролся с фашистами", и до сих пор он пропагандирует в Москве эту "борьбу с фашистами".
– Пошлете им фильм?
– Юрченко уже после фильма об Олеге Климове ("Олег Климов. Письма к себе", 2014. – РС), московская премьера которого состоялась в подвале его, Юрченко, театра, сказал, что мы с Олегом – предатели родины. Поэтому с ним все закончено. А ведь это, скажем так, 25 или 30 лет дружбы. Это страшно. Это огромный круг общих знакомых, со многими из которых мне тоже пришлось расстаться.
Очень быстро у меня к ней появилось какое-то неприятное чувство, недоверие
– То есть это не просто, как говорят у нас в новостях, "гражданская война в Украине", где одни прорусские, другие – антирусские. Это намного все сложнее, и без вмешательства России в этот конфликт там было бы совсем все по-другому. Ну хотя бы об этом задуматься, я думаю, что в этом цель того, что я сейчас сняла. Чтобы показать людям, что это очень сложное, неоднозначное время и ситуация.
– Вам пришлось вырезать из фильма все сцены с участием женщины, которая создала сайт о потерях российских войск на Украине?
– Да, я нашла много таких сайтов, я за ними следила, читала. И одна из создателей таких сайтов, Елена Васильева, была мне знакома еще по старым временам, когда я снимала фильм об оппозиции в 2006–2008 годах. Елена Васильева из Мурманска. Я подумала: ну, съезжу к ней в Мурманск. Потом оказалось, что из Мурманска она в Москву уехала. Ну, я подумала: поеду к ней в Москву. Но все у меня не было денег, я только планы строила, что поеду. Потом оказалось, что она в Киев, по ее словам, сбежала, потому что в Москве ей угрожали, преследовали и так далее. Я в любом случае ехала в Киев, в Украину, и там я с ней встретилась. В начале я думала, что она – связующий персонаж фильма, но очень быстро у меня к ней появилось какое-то неприятное чувство, недоверие. У меня всегда так бывает, что если я вижу кого-то через объектив фотоаппарата или видеокамеры (а я сама снимала), то у меня появляется чувство любви или нелюбви к какому-то персонажу. А мне очень грустно, когда один из моих персонажей вызывает у меня какое-то чувство неприятное, подозрительное. Потом мы вместе поехали в зону АТО, и нас сопровождали там, охраняли. Мне очень неприятно было, как она там себя вела. Ребята эти, СБУ-шники даже прозвали ее "Королевна", потому что у нее всегда с собой были одеяла и подушки, когда все ехали в микроавтобусе. Когда она приехала, у нее сразу начались неприятности, ее стали подозревать, она написала в "Фейсбуке", что ее специально "мурыжили", что специально проткнули колесо этого микроавтобуса, что она спала на холодном бронежилете и простудила ухо. Это был полный бред, потому что она спала на одеялах и подушках, пила из горла коньяк, а ухо простудила, потому что постоянно выходила курить на любой остановке. И врать про то, что специально прокололи колесо, чтобы она не попала на какую-то встречу – это такой бред! Мы вообще в ту ночь убегали из Мариуполя – поступили данные, что российские войска будут бомбить Мариуполь, и мы там объезжали город за много километров. Как раз перед этим был автобус обстрелян, и по этой дороге было опасно ехать. И тут у нас еще сломалось колесо – это было для всех очень неприятно, потому что ночью, в темноте, пришлось светить нашими фонариками, менять, чинить. Мы понимали, что это было небезопасно, мы все должны были одевать каски и бронежилеты. Когда я увидела это вранье, я написала ей в открытую: "Елена, зачем это? Зачем ты льешь грязь на людей, которые нас защищали". И буквально через несколько дней я услышала, что ее подозревают, ее прослушали, как она общается с человеком из органов безопасности России, с которым она обсуждает очень грубо и очень цинично обмен военнопленными, за которых она хочет по 10–15 тысяч долларов. Васильева сначала была в какой-то степени связующим звеном моего фильма, я много ее снимала. Но когда мои сомнения в ней подтвердились, и мне сообщили, что она чуть ли не шпионка, или аферистка по крайней мере, то я ее стала вырезать из фильма. И получила огромное облегчение от этого, хотя это стоило массу времени, ведь нужно было что-то другое вместо вырезанного материала соединять. Я вырезала все ее присутствие – голос, тело, в каком-то кадре там рука ее видна, в другом кадре ее нога видна. Невозможно уже было это все вырезать, но, в общем, все, что можно было, я все с большим удовольствием вырезала. Она, конечно, стала говорить, что это все фейк, что это все подлог, что записи прослушки ненастоящие. Но, как мне сказали люди, которые все это прослушали, к сожалению, настоящие.
