Официальная весна приходит в Токио, когда в императорском дворце расцветают две державные сакуры. Об этом кричат все газеты, как будто они ждали от вишен чего-то другого. О приходе альтернативной весны знают и без газет, все, кто приходит на нее пялиться в район станции Харадзюко. Сам я попал туда случайно, чинно следуя вслед за пригласившим меня профессором к храму Мэйдзи. Не дойдя до императорского святилища, мы застряли на перекрестке – но только из-за меня. Профессор, стеснявшийся всего японского, как русские – сарафанов с медведями, пытался меня утащить в музей, но я врос в асфальт, желая разобраться со зрелищем.
Улица походила на мангу, из тех, что продавали в каждом киоске в запечатанном целлофане. На тротуаре тесно стояли японские школьницы, одетые японскими школьницами из журналов для мужчин и фильмов Тарантино. Короткие юбки, белые гольфы, черные челки, розовые ранцы, разрисованные рожицы. За каждой волочился чемодан на колесиках, который говорил, что в центр они добирались со столичных окраин, которые составляют изрядную часть архипелага.
Я не понимал, зачем они приехали и что здесь делают, но профессор мне помочь не захотел:
– Ко-су-пуре, – сказал он по слогам и, не доверяя моей понятливости, перевел термин обратно на английский, – cosplay.
Утонченный разврат этого костюмированного парада заключался в том, что он не предполагал ничего неприличного. Порнографическими были намерения, а не результат. Робкие провинциалки наряжались кокетливыми простушками, чтобы соответствовать мужским фантазиям. Демонстрируя себя прохожим, они протягивали ниточку в XXI век из XI, когда родилась японская эротика, не похожая на любую другую.
Ведь это только считается, что секс – универсальный знаменатель, позволяющей природе нас разделить по полам, а не культуре. В действительности мы не даем себя в обиду, украшая естественное и мешая ему слишком быстро исчерпать эротический порыв. На Западе для этого изобрели куртуазные манеры – стихи трубадуров и, отчасти, крестовые походы. Восток предпочел усложнять не мужчину, а женщину, делая ее как можно меньше похожей на человека.
С выщипанными бровями, набеленным, словно у мима, лицом и черненными зубами, она с помощью двух служанок заворачивалась в жесткие шелка, подпоясывалась узорным оби и становилась на высокие гета. Только плотно упакованная и неспособная к самостоятельному передвижению, дама считалась достойной той сложной любви, о которой рассказывают костоломные, как "Камасутра", гравюры-шунга, что, кстати сказать, означает в переводе "весенние картинки".
Эта игра продолжалась тысячу лет и прервалась лишь поражением в войне, когда под влиянием прямодушных американцев нравы упростились, и японки впервые позволили мужчинам увидеть себя обнаженными. До этого они даже спали всегда одетыми, и высший накал традиционного эроса выражал надушенный рукав, треугольник нагой шеи между воротником и прической и пустое кимоно, сохранявшее аромат последней встречи.
