В Госдуму внесен законопроект, который правозащитники назвали "закон садистов". Правительство предлагает внести в существующее законодательство изменения, которые узаконят применение силы и спецсредств в отношении заключенных даже в тех случаях, когда их действия не несут угрозу чьей-либо жизни, а просто в случае нарушения распорядка. Кроме того, предлагаемые поправки снимают ответственность с сотрудника тюрьмы или колонии за последствия применения силы.

Пустить в ход дубинки или электрошокеры – если закон примут, это решение будет полностью на усмотрении конкретного охранника или сотрудника исправительного учреждения. Правозащитники пытались помешать принятию такого закона с 2014 года, они уверены, что российская пенитенциарная система и без этого бесчеловечна по своей сути. Бывшие участницы группы Pussy Riot Надежда Толоконникова и Мария Алёхина узнали это на собственном опыте, когда были приговорены к двум годам лишения свободы за панк-молебен "Богородица, Путина прогони!" в храме Христа Спасителя. После освобождения из колонии девушки создали правозащитную организацию "Зона права". Мария Алехина дала интервью РС, будучи в Нью-Йорке, перед поездкой в Бостон. По ее словам, цель визита в США – обмен опытом правозащитной деятельности и участие в благотворительных акциях в поддержку "Зоны права" и независимого интернет-издания "Медиазона".

– Это не так называемый "закон садистов", а закон садистов. Что такое нарушение правил внутреннего распорядка? Например, это плохо заправленная кровать или не застегнутая пуговица. И если сейчас по закону осужденного можно за такое нарушение наказать, предположим, посадив в штрафной изолятор, в холодную камеру, что тоже абсолютно негуманно, то законопроект, который сейчас внесен в Госдуму, позволяет применять спецсредства на абсолютно законных основаниях вот за подобные нарушения. И, если закон будет принят, будут эти средства или не будут применяться – решение полностью ложится на совесть тюремщиков, которая во многих случаях отсутствует. Насколько мне известно, этот законопроект был еще год назад внесен и рассматривался уполномоченным по правам человека, и каким-то образом он был оттянут на год. И если сейчас он будет принят, то о каких-то остатках гуманизма в пенитенциарной системе можно просто будет забыть.

–​ Есть версия, что бунты в колониях стали чаще происходить, и власти боятся потерять контроль над ситуацией. Так появляется пресловутый "закон садистов". Что вам, как одной из создательниц правозащитной организации "Зона права", известно о подлинных причинах беспорядков в колониях? Я говорю – подлинных – неслучайно, поскольку администрации колоний часто объясняют так называемые тюремные бунты умышленным провокационным или даже криминальным влиянием извне.

– Главное, разумеется, правильно все объяснить. Если они хотят завинчивать гайки, то, конечно, всегда найдется повод для того, чтобы это сделать. Причина бунтов, как правило, одна. Бунт, массовая голодовка или массовый суицид – это крайняя мера, на которую обычно идут заключенные, в тех случаях, когда происходит убийство, массовое насилие. Это не какой-то каприз. Было бы, как минимум, опрометчиво заявлять, что человек вскрывает вены или решается на голодовку – на риск собственной жизни – ради шантажа или развлечения. Это совершенно не так! Если у кого-то есть сомнения по этому поводу, я думаю, этому чиновнику нужно самому сесть и убедиться.

– Когда вы были в заключении, вам доводилось становиться свидетелем применения силы и спецсредств к заключенным? В каких это было обстоятельствах и к чему привело? Было ли это оправданным?

– В женских колониях спецсредства применяются крайне редко. Например, вот в ИК-2 в Мордовии, куда мы ездили, есть резиновая палка, которая висит в кабинете у начальника службы безопасности. В тех случаях, если заключенные отказываются шить форму, их вызывают в кабинет и объясняют с помощью этого "аргумента", что к чему. Нам это известно непосредственно со слов самих осужденных, которые отбывали наказание в данной колонии. С одной из них у нас было довольно большое интервью около полугода назад. Также у меня в Березняках адвокат, которая защищала меня в судах против колонии, работает преимущественно с мужчинами в Пермском крае, в Кировских колониях, в "Белом лебеде", которые считаются одними из самых плохих. Там отбывают наказание, в том числе, пожизненно осужденные. Эта адвокат приходила ко мне на свидания каждый день, и она рассказывала очень много о своих подзащитных, тех случаях насилия, которые к ним применяются. Это массовая практика, и сейчас ее могут узаконить.

– А можно ли оспорить правомерность применения силы и спецсредств сотрудниками администрации колонии?

– Оспорить в суде возможно все, было бы желание. Проблема в том, что у 95 процентов осужденных нет денег на адвокатов, нет материальной возможности идти в суд. И это касается, в том числе, допустим, помещения в штрафной изолятор, незаконного применения физической силы, нарушения трудовых условий, чего угодно. У заключенных нет возможности постоять за себя в суде в 95 процентах случаев. То, что такая возможность была у меня, это следствие того, что общество не бросило нас. Только это.

– Заключенные знают об этом законопроекте?

– Я думаю, что они осведомлены. Те заключенные, у которых есть СМИ, да, они осведомлены, но что они могут сделать? Делать должны мы, мы же находимся не за решеткой.

– На одном из форумов в интернете, который полон возмущенных, тревожных постов по поводу "закона садистов", я особо отметила даже не оценки со стороны правозащитников, а сообщение от родственницы заключенного. Она состоит в руководстве организации, объединяющей родственников осужденных, и вот она же предлагает принять обращение к руководителям фракций в Госдуме и премьер-министру Медведеву, чтобы такой закон не принимали, отнеслись "ответственно" к тому, что происходит в российской пенитенциарной системе. Вы, как человек, спевший "Богородица, Путина прогони", как относитесь к тому, что "битые" обращаются за помощью и пониманием к тем, кто их "бьет"? Сейчас в России едва ли не самый популярный способ решить проблему – обратиться "наверх", лучше к самому Путину.

– Я могу вам ответить как человек и могу ответить как правозащитник. Как правозащитник я понимаю тех родственников, которые обращаются к Медведеву. Эти родственники делают все возможное для того, чтобы их родных не убили в зоне. Я их понимаю и, в общем, поддерживаю. Но как человек, который находился там, и мне близки, скорее, позиции отказа от какого-либо сотрудничества с этими людьми, я бы выбрала более радикальные методы. Но я видела родственников тех осужденных, которых избивают на зоне. Эти люди готовы на все. И мне кажется, ни у кого из нас нет права говорить о том, насколько политически неверные шаги они совершают.

– А действует ли на заключенных пропаганда? Сейчас ее много стало на официальных телеканалах, а только к ним заключенные и имеют доступ. Или это возведенное в принцип недоверие к властям, господствующее в среде заключенных, рождает своего рода оппозиционность?

– Насколько опять же известно мне, политика обсуждается внутри колоний, и, разумеется, отношение к действующей власти резко негативное, если говорить цензурно. Потому что люди видят и слышат, про что идут разговоры, а сейчас уже не только разговоры, но и война идет. А, собственно, в их жизни все меняется только к худшему. Заключенные, как никто другой, могут на собственном теле ощутить все изменения, в частности экономические, которым сейчас подвержена наша страна. Например, если урезается бюджет, это сказывается непосредственно на их еде. Это значит, что их еда будет гнилой, у них не будет нормальной одежды, поскольку зачем финансировать тех, кто является никем в этом государстве? Я не видела ни одного человека, который положительно относился бы к Путину или к действующей власти, среди заключенных. Среди начальников видела, но вряд ли эти люди выказывали искреннюю позицию. Скорее, это формальные высказывания, чтобы отчитаться. Когда дверь закрыта, видеорегистратор выключен, они говорят ровно те же вещи.

– Вы теперь профессионально занимаетесь правозащитной деятельностью. Но в последние три года в России ситуация все больше и больше не в пользу людей вроде вас. Закон об "иностранных агентах", закон "о нежелательных организациях" – это только то, что прямо направлено на подавление гражданской активности. А ведь есть еще и "психическая" атака на людей с активной жизненной позицией: на их глазах случились "Болотное дело", убийство Бориса Немцова, недавний разгром офиса "Комитета против пыток" в Грозном. И после суда над Pussy Riot были не только запрет "Тангейзера" и попытки атаковать другие художественные проекты под предлогом оскорбления чувств верующих. Не появляется ли ощущение, что в России силы общества и государства все более и более неравные? Как вы вообще себя чувствуете в этой ситуации?

– Вы правы. Но на все же можно посмотреть по-разному. Я считаю, что трудности только укрепляют и должны укреплять нас. И у нас нет другого выхода, если мы действительно говорим о том, что мы граждане этой страны. Да, громят офисы, сажают, выдавливают из страны, и что? Я думаю, что мы – те самые люди, которые могут не только сохранить память, но еще и пережить их. Мы-то молоды, а они – нет.

– Вы и Надежда Толоконникова часто бываете за границей. Это питает какие-то идеи, которые можно воплотить в России? Ведь просто получить грант – это стать "иностранным агентом". Вам это статус не грозит, кстати, с учетом того, что вы в США занимаетесь сбором средств для своего правозащитного проекта?

– Мне плевать, как они меня назовут, если честно. Абсолютно все равно, кем меня назовут. Меня называли кощуницей, шлюхой Госдепа, теперь "иностранным агентом". И какая мне разница? Я их тоже могу по-разному называть. Это – во-первых. Во-вторых, те средства, которые мы собираем, они собираются непосредственно нами, и это не гранты. Это гонорары за лекции, участие в конференциях, публичные выступления. Это наши деньги, но тратим мы их на правозащитную организацию и на "Медиазону" – независимое СМИ. Мы действуем абсолютно в рамках закона. При желании, разумеется, можно посадить кого угодно, мы помним это. Но законных оснований на это нет. Что касается интеграции какого-то западного опыта, я думаю, здесь стоит говорить о европейском опыте. Мы сейчас готовим довольно большой проект по колониям, это будет интерактивная карта. И данный проект имеет целью показать всю картину пенитенциарной системы, которая сейчас у нас имеется: от бытовых условий, статистики по упомянутым бунтам, и до больших расследований коррупции в региональных ведомствах ФСИН. Я думаю, что такой проект имеет довольно большой потенциал на международном уровне. Поскольку те правозащитники, с которыми мы встречались в Европе и в Штатах, хотели бы делать то же самое у себя. Так у нас появится возможность широкого сравнения политики государств на примере пенитенциарной системы. Также мы много где посещали тюрьмы, и то, что мы увидели в Европе, не идет ни в какое сравнение.

– На ваш взгляд, можно ли в этих российских условиях, когда законы работают на тюремщиков, добиться соблюдения прав человека и вообще любых прав в отношении осужденных отбывающих наказание?

– Да конечно, возможно! Ведь не существует системы без людей. Это же не какая-то железная коробка, это люди. И люди своими действиями, мыслями, инициативами, собственно, и строят эту систему. Нам нужен этот международный обмен, нам нужны программы между правозащитниками России и Европы, для того чтобы не опускался этот железный занавес и мы опять не оказались в той заднице, в которой пребывали, когда у нас был Советский Союз. Да, система состоит из живых людей, и в том случае, если каждый из этих людей сделает выбор в пользу свободы, то система будет меняться. И власть, кстати, тоже.

– По всей видимости, российское общество в большинстве своем не расположено в первую очередь думать об идеалах свободы и гуманизма. 85-86 процентов населения, согласно социологическим опросам, поддерживают лично Путина, а значит, и его режим, действующую власть.

– От любви до ненависти один шаг. Эти 85 процентов могут и нож к горлу поднести.