15 июля исполнилось 100 лет со дня рождения героя, участника французского Сопротивления, кавалера высших военных наград, мецената и общественного деятеля Николая Васильевича Вырубова (1915–2009).

В Москве, на Таганке, в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына открылась очень представительная выставка "Русский герой Франции", где, помимо фотографий и документов, экспонируются дары самого Вырубова и всевозможные мемории, предоставленные племянником Николая Васильевича князем Никитой Лобановым-Ростовским, сегодняшним председателем парижского Земгора Юрием Трубниковым, корреспондентом Вырубова Михаилом Ковалевым и другими.

Николай Васильевич Вырубов был в прямом смысле человеком бывшим. Секрет производства таких людей утрачен давно и безвозвратно. В нем жила та самая Россия, которую потеряли не только мы и наши отцы, но, пожалуй, деды и прадеды. Вырубов соединял собою наш XXI век с какими-то немыслимо давними временами. Мастодонт и динозавр, он был великолепен своей несовременностью и непредставим на просторах новой России.

Вырубов был подтверждением известного наблюдения: когда русский человек храбр, то уж он храбрее самой храбрости, когда благороден, то благороднее самого благородства. Давно замечено, что заграница русских людей улучшает, делает мягче, терпимее, великодушнее. Кто-то называет это толерантностью, кто-то – демократизмом, либерализмом. Мне по душе слово "европейскость".

Корни Вырубова – древние, но какие-то очень домашние, усадебные. В генеалогическом древе – Галаховы, Львовы, Тургеневы, Шеншины, мать Николая Васильевича была племянницей Фета. Отец, Вырубов-старший, пензенский дворянин и земский деятель, не вступая в политические партии, был тем не менее активен в общественной жизни: в годы Первой мировой был председателем комитета Всероссийского Земского союза Западного фронта. В первом составе Временного правительства занимал пост товарища министра внутренних дел, был ближайшим другом Керенского, затем состоял в ставке генерала Духонина, позже – отправился по распоряжению Колчака в Вашингтон просить у президента США Вильсона помощи Белому движению, потом – с теми же поручениями в Лондон к Ллойд Джорджу и в Париж – к Клемансо. В эмиграции стал управляющим делами Русского политического совещания, председателем Земгора.

При таком отце даже просто жить было интересно, но на долю Николая Васильевича выпала еще и своя драматическая судьба. В трехлетнем возрасте в Пензенском родовом имении Колтовское он был с отцом разлучен: Вырубов-старший, как мы уже сказали, был захвачен вихрем Гражданской войны и оказался в эмиграции. Мать Вырубова-мальчика скоро скончалась, и он был вынужден жить в советской России полуподпольно, скрываясь от властей под чужим именем. В 1923 году, восьми лет, его тайно вывезли к отцу в Париж.

В конце тридцатых 25-летний Николай Вырубов учился в Оксфорде и, как только грянула Вторая мировая, хотел записаться во французскую, потом британскую армию, но его никуда не брали как апатрида, человека без гражданства. Но в 1940-м, после нападения Гитлера на Францию, Вырубов записался туда, где требовалось мужество, а не гражданство, – в ряды де-голлевского движения "Свободная Франция". При вступлении он назвался фамилией Флери – и звучала здесь не какая-то цветочная связь с его усадебным детством (как хотелось бы), но простое название деревушки под Фонтенбло, где был загородный дом отца.

Вырубов прошел с де Голлем от первого до последнего дня: через Абиссинию, Сирию, Египет, Ливию, Турцию, Италию и встретил освобождение Парижа. В 1946 году из рук своего генерала, а теперь – главы правительства он получил не только орден Почетного легиона, но и более значимую награду – Крест освобождения, которой удостаивались немногие.

Став французским гражданином и отработав несколько лет переводчиком и служащим ООН по проблемам беженцев, Николай Васильевич вернулся в Париж и возглавил Земгор.

Человек не столько левых убеждений, сколько нелюбви к правым и критического склада ума, он, как и его отец, ни в какие партии не входил и никаким земным богам не молился. Его слегка насмешливая манера беседовать очень шла его общему скепсису в отношении собеседника. Он словно присматривался, не фанфарон ли уселся напротив. Как страшно было показаться самоуверенным ослом в глазах бесстрашного героя, считавшего, что его подвиги – дело житейское.

Вырубов умел разделять Россию на советскую и истинную. Советскую – презирал, как всякий честный солдат презирает изолгавшегося лейтенанта, а истинную Россию глубоко почитал. Натура Николая Васильевича не позволяла ему выставлять его добрые дела. Он много лет подряд и без газетного шума передавал свои семейные реликвии и домашнюю коллекцию – то портреты именитых родственников в Гатчину, то бумаги Вырубова-старшего Фонду культуры, то в орловский музей Тургенева ценнейшие книжные издания, то в московский музей Пушкина – миниатюрные портреты Николая Первого, друзей Пушкина, то дарил последний прижизненный портрет Суворова.

Не веря ни социалистам, ни капиталистам, Николай Вырубов всю жизнь оставался фигурой независимой, не примкнувшей, не поучающей. Его кредо была самостоятельность, здравый смысл, природное нравственное чутье. Того же он ждал и от других. Он не представлял себе, что можно за давностью лет забыть чью-то подлость или малодушно отвернуться от чьей-то низости. Он ненавидел идеологию, тайны мадридского двора, боярские заговоры, хотя сам был из боярского рода.

Вот тут он и расходился с большинством соотечественников. Умный человек, он не терпел показного умствования, храбрец – не кричал о смелости, честный – не становился прокурором. Куда-то подобные люди на Руси подевались, впрочем, ясно куда: в мясорубку ленинщины и сталинщины, в генетическое искусственное истребление, в эмиграцию. Страшно подумать, как обогатили мы целый мир лучшими из лучших людей, кастрировав самих себя.

Последние почести Вырубову были отданы по высшему разряду: Франция попрощалась с ним на торжественной церемонии, под звуки Марсельезы, в соборе Инвалидов, рядом с могилой Наполеона.

Я счастлив выпавшей жизненной удаче – знавать простого солдата с осанкой маршала и манерами герцога, Николая Васильевича Вырубова, и пользоваться его расположением. И если бы я ничего другого не знал о старой России, я по нему воссоздавал бы то время, когда русские были европейцами.