Юрию Валентиновичу Трифонову в августе этого года исполнилось бы 90 лет. А прожил он всего 56 – умер в 1981 году, накануне новой литературной эпохи, когда в атмосфере гласности и перестройки мы были бы вправе ждать от него новых выдающихся свершений. Трифонов сделал немало, но как писатель он еще только начинался. И новое это начало пошло даже не из его так называемой городской прозы – шедевром которой стал "Дом на Набережной", – а как бы в стороне, на полях его всем известных и всеми любимых книг. Трифонов был любимым писателем интеллигенции – просвещенной интеллигенции, умных и опытных читателей, умевших извлечь со страниц его внешне спокойных, как бы заторможенных книг отнюдь не ординарные мысли и суждения. Трифонов был прозаик, лишенный какой-либо идейной или эмоциональной экзальтированности, – и он умел давать уроки прозы, учил прозе – охлаждал готовые кипеть интеллигентские чела и ланиты. Чего стоило скептическое высказывание одного из его персонажей, сравнившего модное интеллигентское чтиво (Бердяева и Шестова) с кровными жеребцами, поселенными на коммунальной кухне. Трифонов не боялся касаться полузапрещенного – и тонко его дезавуировал, отнюдь не прибегая к ложнокритическому пафосу и не демонстрируя идейной лояльности.
Трифонова называли писателем, давшим художественный облик той эпохе позднесоветской жизни, которая называлась застоем. Советских бытовых неурядиц он касался тонким, почти что акварельным пером – но картина создавалась выразительная, вязкая, густая и плотная. На его легких, отнюдь не объемистых страницах трудно было дышать. Можно было оставаться на поверхности, но нырнуть не удавалось – и не рекомендовалось: там, на глубине еще недавно своей, свойской жизни сгущались плотные слои атмосферы, клубились ядовитые газы и водились еще не добитые чудовища. Пикник на действующем вулкане – вот какова была картина трифоновской прозы, особенно устрашающе себя явившей в лучшей его вещи "Дом на набережной". Жизнь, рисуемая на страницах Трифонова, – это жизнь в присутствии смерти. И смерть нагоняет героев Трифонова буквально на каждом шагу – даже в таких неподходящих местах, как медицинский кабинет, в котором подвергается осмотру улетающий в Мексику Кандауров – хозяин жизни, здоровяк и удачник, а молодую врачиху, осматривающую его, зовут АНГЕЛИНА. И не в Мексику полетит Кандауров, а в новый свет – на тот свет. У Трифонова много таких драгоценных гемм разбросано по страницам его искусной, а с виду такой простой прозы. Чего стоит только сюжет романа "Старик", повествующий казалось бы о героических годах гражданской войны, о лихих красных конниках – а на деле борьба за счастье всего человечества, за освобождение труда из цепей капитала свелась к интригам и грызне наследников бабки Аграфены за трехкомнатную дощатую дачу в кооперативе "Красный партизан".
Можно заметить, что с годами у Трифонова нарастали эти ноты и настроения, его проза в обличье бытового квазиреализма все больше приобретала ощутимый мистический оттенок. В этом отношении резко выдается одна из последних его вещей – повесть "Другая жизнь". Неудачливый диссертант собирает списки сотрудников царской охранки – но вот он проваливается в прошлое, к давним уже покойникам (наделенным красивой белозубой улыбкой), – а потом улетает за грань бытия, то ли сам умерев, то ли захватив с собой ревнивую жену-суккуба.
Трифонову тесны становились рамки советского реализма с элементами даже и тонкого Эзопа, его ждал неминуемый творческий взлет в выси вполне гадательные. Вот мы и гадаем за него.
