Поэт и музыкант Дельфин очень редко и неохотно дает интервью. Еще реже и неохотнее высказывается на политические темы. Для Радио Свобода Дельфин сделал исключение и рассказал, что не оставляет его равнодушным в конце 2015 года: как война на Украине повлияла на его творчество, как пропаганда в российских СМИ заставила выключить телевизор и перестать следить за новостями, почему он никогда не ходил на митинги и на выборы, как сложилась судьба участников группы "Мальчишник" и способно ли что-то в России вдохновить его на политический жест.

– Андрей, как сложилась судьба главных героев группы "Мальчишник": Мутабора, Дэна, Оленя, продюсера Алексея Адамова?

– С Адамовым я виделся последний раз несколько лет назад в Риге. Потом, по слухам, он переехал в Киев, после чего его след как-то потерялся. Он гражданин Америки, поэтому, возможно, он вернулся к себе на новую родину. Олень, к сожалению, погиб. Мутабор и Дэн, по-моему, хорошо себя чувствуют, они занимаются музыкой в той или иной степени. Дэн – отличный диджей. Возможно, и Паша поигрывает. Но у меня очень мало информации о них, потому что мы с ними не пересекаемся.

– Вы, Андрей, для многих людей – хотите вы того или нет – остались супергероем из 90-х годов. Что вы можете сказать про 90-е годы? Это было для вас благословенное время?

– Наверное, да. Но я не отдавал себе тогда отчет в том, что происходит. Не понимал, насколько широки открывшиеся перед нами возможности. Не понимал, насколько глупо мы их порой использовали. Сейчас, конечно, мне проще об этом судить, получив опыт. Мне кажется, что моя юность сложилась очень ярко и красочно. Вокруг меня было много друзей, я делал то, что хотел, и еще иногда получал за это деньги. Это было здорово.

– А вы помните, как 90-е годы заканчивались для вас и для страны? Этот переход запомнили?

– Это был переход из одного состояния в другое. Достаточно тяжелый переход. Я не ощущал того, что происходит вокруг меня, я был очень занят собой. Возможно, состояние страны, то, в котором мы тогда находились, как раз и повлияло на мое полное отсутствие в общественной жизни. Нулевые годы для меня – это время, когда у меня появилось более осознанное отношение к тому, что мне хотелось бы сделать. Нулевые годы – это первые ощущения своей художественной силы, попытки сделать что-то достойное, что до этого не делал никогда.

– "Мальчишник" вы достойным не считаете?

– "Мальчишник" был достойным своего времени.

– Вам бывает стыдновато за тот период?

– Абсолютно нет.

– Творчество ваше того времени и современное настолько разное, что иногда кажется, будто это два абсолютно разных человека все делали. Вы сами эту раздвоенность чувствуете?

– Нет, я чувствую, что это части одного и того же человека. Моя теперешняя сторона мне нравится больше, она мне приятнее, я ее больше развиваю. Но она всегда во мне присутствовала. И когда я находился в составе первого своего коллектива, я параллельно записывал совершенно другую музыку, проводил эксперименты, которые дали мне хорошую основу для саморазвития в будущем.

– У меня не укладывается в голове, как один и тот же человек может написать "секс, секс, как это мило, секс, секс, без перерыва" и, например, "птицы забыли небо, крылья разбила слабость, вечность черствого хлеба – все, что желать осталось…". Вы колоссально изменились. Одно только в вас остается неизменным, Андрей: ваши перманентно грустные глаза. Это просто особенность вашей внешности или вам действительно всегда грустно?

– На бэкграунде все время идет обсчет каких-то грустных историй, да. Вернее, даже не грустных, а правдивых для меня самого.

– Почему правдивые истории должны обязательно висеть гирями на сердце?

– Они не висят гирями. Нет.

– Но взгляд у вас печальный.

– Может быть, сойдемся на том, что он задумчивый?​

– Сойдемся. Почему вы совсем не пишете о том, что происходит снаружи? Ваша поэзия и музыка направлены в основном внутрь. Вы таким образом пытаетесь отгородиться от мира, который вам не слишком симпатичен?

– Я уверен, то, что происходит внутри меня, намного важнее того, что происходит снаружи. Но того, что происходит снаружи, все равно очень много. Происходит воздействие колоссальное. Как бы я ни отгораживался от внешнего мира, все это проникает так или иначе в меня. Это проникает в тексты, в то, что мы делаем, в музыку. Нельзя находиться в полном вакууме, даже если ты не смотришь новостей и не читаешь блогов. Это можно отследить по последней пластинке. Там есть трек, который называется "Сажа". Когда он был написан, я понял, что это как раз о тех событиях, которые недавно так нас всех будоражили.

– Каких именно?

– Этот трек об Украине.

– Почему вас это задевало?

– Это происходит помимо меня. Трек сформировался. Когда он был написан, я понял, о чем он. Иногда это происходит помимо моей воли. Украина проходила фоном для меня как раз во время записи последней пластинки. Если все остальные тексты совершенно о другом – более внутренние и замкнутые, то трек "Сажа" – это прорыв во внешнюю среду.

– Специально следите за информационной повесткой? Новости утром читаете?

– Нет, специально не слежу. И после того, как я перестал следить, то стал намного спокойнее и увереннее себя чувствовать. Кому-то, может быть, нужно вместе с кофе (чтобы кофе был еще крепче) прочитать очередную новость и взбудораженным пойти заниматься своими делами. Я же, перестав смотреть и читать новости, отлично себя стал чувствовать, намного лучше.

– Это называется "меньше знаешь – лучше спишь".

– Возможно.

– Но есть и другая логика. Тот, у кого больше информации, тот сильнее.

– Нельзя путать информацию с тем, что нам предлагают в качестве информации. У всех сейчас своя информация. Правда как таковая отсутствует. Вместо правды слова "они утверждают". Больше нет "они говорят правду", но все что-то утверждают. Зачем углубляться в эту историю и забивать свои мозги этим? Зачем заставлять себя анализировать это?

– Потому что этот поток анонсирует настроения и климат среды, в которой ты находишься. Ты можешь просчитывать ситуацию и понимать, что ждать. Можно подготовиться к худшему, например.

– Когда возникают конкретные планы, то да, возможно, надо сделать срез всей этой информации. У меня пока таких задач не стоит. К тому же, надо понимать, что это все манипулирует людьми, подпитывается громкими заявлениями: если кому-то нужно тихо решить проблему одного характера, то громко создается проблема другого характера. И мы все в этом принимаем участие. Но в итоге информация служит только определенному количеству людей для того, чтобы они заработали очень большие деньги. По мере возможности, я бы не хотел принимать в этом участия.

– Есть хоть один журналист, которому вы доверяете на сто процентов?

– Да пожалуй, что нет. В девяностые в каждом из нас была какая-то вера в людей, которые рассказывают нам что-то из телевизора. Эта вера создавалась у нас годами. Мы частично в это верили. Когда человек вроде бы убедительно что-то рассказывал, было ощущение веры. Но сейчас от этого ничего не осталось. Сейчас такая ситуация, что любое слово по любому вопросу людьми может быть разыграно совершенно по-разному. Поэтому когда сейчас более-менее известных людей заставляют высказываться по насущным и острым вопросам, лучше б им молчать. Молчание – это большее оружие, чем их убедительные и яростные слова.

– Журналисты не могут не спрашивать лидеров общественного мнения об острых вещах. И я вас, конечно, спрошу не только про музыку, но и про ваше отношение к российскому присутствию в полыхающей Сирии, например.

– Я знаю, что над деревнями в Сирии летают наши самолеты, но я совершенно не понимаю, зачем они там летают. Я спрашиваю разных людей об этом: "А чего мы там летаем-то? Что мы там делаем?" Вроде как наши самолеты помогают уничтожить группировку "Исламское государство". Но тогда почему блок НАТО не доволен этим? И в чем тут прикол, я не понимаю.

– Тогда другая новость, которая к вам, конечно, гораздо ближе, чем сирийские деревни. Судебный запрет творчества ваших коллег – группы "Кровосток".

– Я знаю про это. Слышал.

– Можете себя на их место поставить?

– Легко могу себя поставить на их место. Приходят какие-то люди ко мне, начинают проводить лингвистическую экспертизу и обнаруживают в стихах…

– Пропаганду суицидальных настроений.

– Что угодно обнаруживают. "В лесу родилась елочка" тоже можно притянуть за уши, и будет крамольная песня про что-то нехорошее. Знаете, я просто не понимаю людей, которые этим занимаются. Возможно, у них есть много свободного времени? Или это личные взаимоотношения: ссора, которая решается таким образом? Но это полная ерунда. На таких основаниях можно запретить практически все фильмы, содержащие сцены насилия. Это глупость.

– Вас задевает новость о том, что наше правительство согласилось засекретить данные владельцев вилл и яхт?

– Это в логике происходящих у нас событий. Это как-то нормально. Исходя из того, что происходит, исходя из того, что позволяет себе элита, это вполне нормально. Это может стать поводом поболтать об этом с друзьями, почесать языками. Это очередное доказательство того, что никто здесь из обычных людей ничего не решает, не может сделать. Это очередной плевок сверху на нас на всех. Будем ждать следующего плевка.

– Вы являетесь частью общей музыкальной индустрии в России? Или вы с ней существуете параллельно?

– Скорее параллельно, да.

– А есть эта индустрия как таковая?

– Возможно, существуют какие-то лейблы, которые занимаются поиском талантливых и симпатичных молодых людей. Мы пытаемся справляться своими силами.

– Ваши силы – это что? Гитара и компьютер?

– Да мы просто стараемся делать максимально хорошо, что нам самим нравится, и предлагаем это тем, кому будет интересно.

– Что с музыкальными каналами в России происходит? Они есть?

– Говорят, что есть.

– Это тоже мимо вас?

– Да. Потому что нет такого музыкального канала, которому было бы интересно то, что мы делаем.

– Радио?

– Есть какие-то радиостанции, которые нас поддерживают. Но телевидение играет большую роль в продвижении артиста, чем радио. Для меня это странно. Я думал, что все поменялось. Но поменялось мало что.

– Помните, когда вы последний раз были на каком-нибудь федеральном канале в качестве гостя?

– Не помню.

– Это был 20-й век или уже 21-й?

– Это был 21-й век. Мы у Урганта играли года два или три назад.

– У вас не так давно вышел клип на песню "Надя", с Викой Исаковой в главной роли. Видео это невероятно завораживающее. Настоящее кино. Вы стали трепетно относиться к визуализации ваших стихов? Или так случайно получилось?

– Когда мы записали последнюю пластинку, то мне не было понятно, как это можно показать, какие видео можно снять на эти треки, потому что они изначально были сильно насыщены образами. Эту задачу мы предложили решить режиссеру, с которым мы в прошлом сотрудничали, Павлу Руминову. После небольших переговоров он согласился это сделать. И получилось такое видео, неожиданное для меня, но очень подходящее для этого трека.

– Исакову вы сами предложили?

– Да, это было мое предложение. И большое ей спасибо, что она согласилась.

– Был такой проект в интернете, когда знаменитые и хорошие люди читают ваши стихи. Наивысшей похвалой для вас окажется, если ваши стихи прочитает кто?

– Затрудняюсь ответить на этот вопрос. Я пока просто не знаю этого человека, я с ним не знаком. Наверняка есть такой человек. Но в данный момент я такого человека не вижу.

– Кто вам интересен из современных русских музыкантов? До вас я писал интервью с Макаревичем, а еще раньше со Шнуром. Оба ответили одинаково: никто. Ничего интересного русские люди не пишут. Не пишут?

– Пишут. Мы пишем. Люди, которые пишут в нашей стране интересную музыку, очень сильно сосредоточены именно на музыке. И зачастую в их среде не находятся люди, которые могут взять на себя роль менеджмента и донести эту музыку до других. Как в таком большом информационном потоке пробиться и сказать: обратите на меня внимание, я делаю отличную музыку? Все очень сильно забито. Чем интереснее и сложнее музыка, тем больше она требует к себе отношения, тем больше менеджменту в нее нужно вкладывать души и денег, чтобы слушатель нашелся. Музыка "Машины времени" и группы "Ленинград" сама по себе находит себе слушателя.

– Проблема исключительно в дистрибуции, а не в угасании таланта?

– Думаю, что да. Нет системы, которая могла бы донести интересную музыку до широкой аудитории.

– Youtube и Facebook не хватает для того, чтобы стать знаменитым?

– Не хватает. Людям же гораздо проще сидеть у телевизора, нежели искать себе чего-то интересного в интернете. Гораздо проще соглашаться с тем, что тебе говорят по телевизору, чем находить что-то самому.

– Вы сейчас в какой форме и в каком возрасте находитесь? Вам уже иногда хочется самому сесть перед телевизором, расслабиться и принять предлагаемое? Или вы все еще тратите себя на то, чтобы искать в интернет-завалах что-то альтернативное?

​– Я трачу время и копаюсь. Я всегда интересуюсь тем, что слушают мои друзья. Не могу сказать, что я уделяю колоссальное количество времени этим поискам, но мне интереснее заниматься этим, чем сидеть перед телевизором. Иногда я отличные нахожу штуки.

– Среди этих штук есть русское?

– Нет, нет русской музыки.

– Ну вот, а вы говорите, что русские пишут интересную музыку…

– Хотя нет, вру. Попался мне один интересный русский парень. Хотя он живет в Бруклине. Он делает отличную электронную музыку.

– Расскажите о вашей семье. Чем занимаются ваши дети, жена?

– Супруга занимается исключительно детьми. Это очень большая нагрузка: двое детей, школа. Сын ходит во второй класс. Дочь заканчивает школу, готовится к поступлению в институт.

– Как вы отдыхаете? Вы путешественник наверняка?

– Мне очень нравится переезжать на время в другие – особенно теплые – страны. Я не путешественник в смысле полазить по горам и смотреть достопримечательности. Мне больше нравится приехать в какой-то город и сидеть на одном месте, смотреть, что происходит вокруг меня. Так у меня остается намного больше впечатлений. Когда все проходит в бегах, впечатлений нет.

– Если бы не Москва, то в каком городе вы хотели бы жить?

– В любом городе, где есть море. Море – это единственное мое желание. И тепло.

– У вас очень интимное отношение к русскому языку. Когда ваши стихи читаешь или слушаешь, кажется, что вы с русским языком любовью занимаетесь. При этом у вас же нет филологического образования, и вообще образования?

– У меня среднее образование.

– Как-то вы забили на это дело?

– Сложная история. На бумаге осталось среднее образование. Начались лихие 90-е, мне было не до учебы. Потом началась бурная трудовая деятельность. И поэтому – поздняк метаться.

– Кто ваш круг общения?

– Мой круг общения – это те люди, которые приезжают ко мне в гости. Они очень далеки от того, чем я занимаюсь, это обычные люди. И меня это очень устраивает, потому что я разговариваю с ними на совершенно другие темы.

– И на тусовочки вы не ходите?

– Крайне редко. Если только возникает необходимость.

– Гастролируете на Украине?

– Раньше да, очень активно гастролировал.

​– Потом перестали из-за войны?

– Да, когда все это случилось, мы просто перестали понимать, с кем там сотрудничать. Сейчас появляются какие-то предложения, мы будем их рассматривать. Надеюсь, все уляжется.

– Вас хорошо украинская публика принимает?

– Да, у нас там с людьми теплые отношения, мы всегда с радостью туда ехали.

– Вы выкладываете свою музыку бесплатно в сеть целыми альбомами?

– Пока нет, я так не делаю.

– А понимаете людей, которые так делают?

– Да, понимаю. И я для себя такое допускаю тоже. Важно донести то, что ты делаешь, а не деньги с этого получить. Эти деньги можно получить потом, когда люди придут на твои концерты.

– Вы ходите на выборы?

– Нет, никогда не ходил. Ни разу в жизни. Как-то так получалось. Раньше выборы попадали на гастроли, и мне было не до открепительных удостоверений. Потом пару раз возможность проголосовать была, но мне уже что-то не хотелось.

– 1996 год, "Голосуй или проиграешь". Вы принимали участие в этой кампании?

– Да, мы активно принимали участие в этой кампании.

– Но сами на выборы не пошли при этом.

– Мне кажется, что я достаточно сделал, чтобы не ходить на выборы в 1996 году.

– Если вы такой аполитичный, зачем вы принимали в этом участие? Это же была политика.

– Тогда все было просто и понятно. Было черное и белое. Потом все эти границы размылись, но тогда было именно так. И было важно выбрать. То время ознаменовалось большим душевным подъемом. Все это напоминало немножко постоянный праздник, который когда-то должен закончиться. Мне было приятно ощущать себя частью большого процесса.

– Это было не про деньги? Вас не купили?

– Это было вообще не про деньги. Это было про выбор между Зюгановым и Ельциным. Я выбирал Ельцина, и этого было достаточно для осознания того, что я делаю что-то хорошее. Все остальное – мне было все равно. Мы отлично проводили время.

– Не жалеете сейчас, что участвовали?

– Абсолютно нет.

– Почему сейчас вы не запишете ролик о том, что вас устраивает или не устраивает в политической или общественной жизни? Потому что праздник кончился?

– Да, совсем уже не праздник. И понятия сейчас размыты. Все перевернулось с ног на голову. И я часто об этом говорю. Очень странно у нас все происходит. Во всем. В музыке в том числе. Все стоит на голове, все наоборот. То, что должно никому не нравиться и находиться в полном забвении, плавает наверху. А все, что имеет какую-то ценность, никому не нужно. И это относится не только к музыке. Сбились ориентиры.

– А что вас может сподвигнуть на какое-либо политическое высказывание?

– Трудно сказать…

– Вы из тех, кто в случае какой-то политической катастрофы пытается с ней как-то бороться, или вы из тех, кто тихо возьмет под мышки семью и просто улетит куда-нибудь подальше?

– Если будет возможность не участвовать во всем этом, я только за то, чтобы в этом не участвовать. А за что и с кем тут бороться? Люди на самом деле не хотят всем этим заниматься. Все подогревается нарочито каждый день, везде, новости только нагнетают, новости будто для того существуют, чтобы была все время нервная ситуация. Всегда есть кто-то плохой. Вот неужели в мире ничего не происходит хорошего? Почему хотя бы в противовес плохим новостям нельзя показывать хорошие? Напряженная ситуация выгодна, потому что люди, ожидающие чего-то плохого, зашоренные, они смотрят только в одну точку. Их только поворачивают в ту сторону, куда им надо идти.

– Ваша музыка, честно говоря, это тоже ожидание чего-то плохого. Не светлого и не радостного. Ваша музыка – это печальное воскресенье, и все знают, что в понедельник все е…ся.

– Хорошее и эффектное сравнение, но для меня в моих песнях нет сомнения. И это для меня очень важно. Возможно, в моих песнях все сказано со знанием дела.

– Вас когда-нибудь звали на корпоративы?

– Бывало, да. Мы между собой шутим, что наш корпоратив – это Хеллоуин. Нас надо звать, чтобы поддать мрачности. Один корпоратив был не так давно. Прошлым летом. Я даже не помню, что это такое было: то ли свадьба, то ли день рождения. Все очень внимательно слушали, аплодировали. У меня были странные ощущения.

– "Чем больше слов, тем больше лжи" – ваша строчка?

– Да.

– Насколько сейчас это актуально в нашей стране?

– Как никогда. Это архиактуально. И нужно быть очень осторожным при выборе контента, которым ты себя наполняешь.