Все больше приходит указаний на то, что катастрофа российского самолета над Синаем, унесшая жизни 224 человек, была терактом.
В воскресенье агентство Reuters со ссылкой на пожелавшего остаться неназванным египетского эксперта сообщило, что участники расследования уверены: зафиксированный посторонний шум на борту самолета был звуком взрыва бомбы. В воскресенье же на своем сайте Межгосударственный авиационный комитет подтвердил, что регистратор погибшего А321 не зафиксировал отказа систем самолета до прекращения записи.
Россия обратилась за помощью в ФБР США, и оно согласилось помочь в расследовании причин гибели самолета, сообщила газета New York Times. До этого о запросе российской стороны сообщил американский телеканал CBS. Речь шла о привлечении американских специалистов по взрывным устройствам.
Россия после некоторой паузы запретила полеты в Египет и, вслед за Великобританией, начала эвакуацию оттуда туристов. При этом Москва воздерживается от того, чтобы назвать взрыв на борту основной версией катастрофы, и уж тем более отказывается обсуждать возможные причины такой версии событий. Ответственность за гибель самолета взяла на себя действующая в Сирии и Ираке экстремистская группировка "Исламское государство" (запрещенная в России. – РС). Хотя пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков призвал не связывать российскую операцию в Сирии и трагедию с самолетом А321, подобная логическая цепочка возникла у многих комментаторов.
Критик Кремля, политик Константин Боровой, например, заявил:
"Мобилизационная модель заставляет россиян кучковаться вокруг силовиков, пообещавших им защиту. Открытое заявление о теракте заставит граждан понять, что власть не в состоянии выполнить свою важнейшую функцию – обеспечить согражданам элементарную безопасность... И в этот момент энергия мобилизационной истерии оборачивается против Кремля".
Политолог Мария Липман, главный редактор журнала "Контрапункт", сомневается в том, что ужасная трагедия на Синае создаст для Кремля подобные сложности, учитывая его уровень контроля над российским обществом:
– Если говорить о российском обществе, о публичном восприятии, то, конечно, мы видели много потрясения, горя и сочувствия. Но, с другой стороны, в России было столько терактов, и все-таки память о них не очень долго удерживается, если о ней постоянно не напоминать. И версия теракта, я думаю, российское общество не потрясет до основания. Я бы напомнила, что 4 ноября на праздновании Дня народного единства в Москве, где 85 тысяч человек было на улице, никто не вспомнил, что только что произошла ужасная катастрофа. Так что мне кажется, что общественное мнение может стать проблемой для продолжения Кремлем политики в Сирии. В Дербенте Путин сказал, что русских никогда никому не удавалось запугать. Мне кажется, что подобного рода реакция, если эта риторика будет усилена, особенно, если будет признана версия теракта, найдет отклик в российском обществе, имея в виду его сегодняшнее состояние. Что касается собственно политики, как теперь ее российские власти будут строить – это отдельная проблема, она очень серьезная. Я думаю, что, во всяком случае, следует ожидать каких-то ответных действий. У нас есть пример Испании, которая после того, как случился теракт, отозвала свои войска из Ирака, общество этого потребовало от власти, власть была вынуждена пойти обществу навстречу. В России совершенно не такая ситуация, как совсем не такая ситуация в Соединенных Штатах, где власти начинают предпринимать ответные действия, чтобы никому было неповадно. Я думаю, подобной реакции можно ожидать и от российских властей.
– То есть вы не видите растерянности в действиях Кремля, в молчании Путина, в окриках в адрес Великобритании, что это политическое решение – вывозить своих туристов, за которым сразу следует собственное решение России вывозить своих туристов из Египта?
– Я вижу некоторое отсутствие координации. Высказывание, что британцы прекращают полеты, вывозят туристов, чтобы оказывать психологическое давление на Россию, сделал представитель верхней палаты Константин Косачев. Мне кажется, что это было довольно нелепое заявление. Действительно, когда на следующий день начались подобные же действия, совершенно разумные, как кажется, российских властей – это стало выглядеть особенно нелепо. Но если представить себе, какое количество людей в России обратили внимание на высказывание Косачева и отметили для себя эту несуразность... Эти люди погоды не делают – те, кто внимательно следят за высказываниями непервых лиц и сопоставляют потом их с действиями властей. Действительно, немножко странно выглядело заявление, что мы вывозим туристов без багажа, багаж отдельно, явно какие-то чрезвычайные меры предпринимаются – и это не потому, что версия теракта стала приоритетной. Тоже это выглядит неубедительно. Но опять, кто на это обращает внимание и кто из этого делает выводы, что российским властям не надо доверять? При почти 90-процентной поддержке первого лица, мне кажется, такого рода анализ – удел очень незначительного числа людей в России. Это отмечается негосударственными средствами массовой информации, это может обсуждаться в "Фейсбуке", но это не меняет общей поддержки властей, главным образом президента страны, со стороны подавляющего большинства российского населения.
– Если вы говорите, что Россия может предпринять какие-то ответные шаги, она должна исходить из чего-то – война в Сирии, "Исламское государство"... Не занимать никакой позиции – это в каком-то смысле закрывать глаза?
– Я не думаю, что это было в интересах властей – сразу строить какие-то теории, и это, в общем говоря, и неправильно. Столько было версий в первый момент, разных, неформальных, из разных источников, но это же безответственная вещь, и тем более говорить, что это связано с российской операцией в Сирии. Я думаю, что в конце концов в какой-то форме будет признано, но это все вопрос формы, как это подается общественному мнению. Путин с самого начала говорил – мотивом военно-воздушной операции в Сирии является то, что мы должны не допустить, чтобы террористы пришли к нам домой. Собственно, можно всегда сказать о том, что теракт только подчеркивает эту опасность. Я повторю, что так действуют Соединенные Штаты. Они после терактов 11 сентября начали масштабную войну, которая, правда, привела к катастрофическим результатам, не будем про это забывать, но тем не менее, реакция была именно такая. Так что мне кажется, что очень многое зависит от того, каким образом российскому обществу будет подан анализ трагедии и объяснение дальнейших действий. И тут у меня нет особенных сомнений, что это будет подано так, чтобы общественное мнение не представляло проблемы для проведения необходимой Кремлю политики. Собственно, это такая патриотическая мобилизация: сказать, что нас никому не запугать, мы дадим достойный ответ, мы дадим отпор мировому терроризму – это теперь все увидели, в очередной раз убедились, какая это страшная, чудовищная, кровавая сила. Мне кажется, что это довольно убедительно звучит. Все-таки надо понимать, что трагедия, которая произошла, непосредственным образом затрагивает, как любая трагедия, ограниченное количество людей. Все-таки большинство граждан, которые смотрят на это по телевидению, они подвержены влиянию того, что им рассказывают. Если их внимание сильно концентрировать на людском горе, на опасности, на том, что это может случиться с каждым, тогда, конечно, меняется общественное мнение. Но я не думаю, что мы можем ожидать такого освещения по телевизору, я думаю, что оно будет другое, я думаю, что оно будет работать в большей степени на такую патриотическую мобилизацию.
– С точки зрения причинно-следственной связи – вы упоминаете об операции американцев в Афганистане против талибов, против терактов 9/11, но тут сначала были теракты, а потом началась операция. Здесь же ситуация, которая была описана Путиным как опыт его ленинградской юности: "Если ты знаешь, что предстоит драка, бей первым". Россия входит в сирийский конфликт без каких-либо видимых причин внутри России, и затем следует теракт. Вот же о чем все говорят.
– Чрезвычайно легко построить аргумент, что 11 сентября было ответом на политику Соединенных Штатов на Ближнем Востоке, например, на поддержку Израиля. Лозунги, под которыми совершались эти теракты, взялись из того, как виделась политика Соединенных Штатов исламским террористам. Какая тут причинно-следственная связь, про это тоже можно спорить. Главным образом мы говорим о том, каким образом российская власть будет формировать общественное мнение, а у нее для этого есть чрезвычайно эффективный инструмент, как мы знаем, который не подводит российскую власть на протяжении многих лет. Я думаю, что это совсем нетрудно представить таким образом, что мы будем бороться, что мы правильно увидели страшную опасность, которая грозит, что Путин говорил о том, что нужно не ждать, пока они нанесут удар, а начать с ними бороться, сейчас для этого еще больше причин. Кроме того, можно говорить о том, что это позволяет России в большей степени оказаться по одну сторону баррикад с западными странами, потому что им угрожает одна и та же опасность. Уже сегодня есть сообщения о каком-то взаимодействии с ФБР, хотя, казалось бы, очень плохие отношения между Россией и Соединенными Штатами. Буквально на днях министр обороны Соединенных Штатов говорил о том, что Россия представляет угрозу миру, и Америке есть, чем ответить. Так что это тоже некоторая возможность для России, теперь как бы все видят, что мы ведем правильную политику. Любой теракт, который происходит и уносит жизни граждан, наверное, свидетельствует о том, что безопасность в стране поставлена не на должный уровень, наверное, всегда можно так говорить. Вопрос в том, какие из этого извлекаются выводы. Еще раз вернусь к 11 сентября, уникальной трагедии, она не привела к тому, что граждане поставили под сомнение политику своего государства, наоборот, популярность Буша очень возросла на тот момент. Все меры, которые приносили свободы в жертву безопасности, были мгновенно одобрены. Так что тут трудно говорить. У нас не Соединенные Штаты, у нас, к сожалению, теракты – вещь, страшно говорить, более обыденная, чем в Соединенных Штатах. Если вспомнить, какое количество терактов за последние два десятилетия произошло, каких страшных, каких чудовищных, какие были жертвы – это в президентство Путина не приводило к тому, чтобы граждане отказывали власти в доверии.
– Вы упомянули о том, что Россия может в каком-то смысле найти себя по одну сторону баррикад с западным миром, с которым у нее в последнее время чрезвычайно тяжелые отношения. Я читал тексты патриотически и прокремлевски настроенных людей, которые говорят о том, что началось сотрудничество. Вы считаете, Кремль может перевернуть эту ситуацию именно на фоне борьбы с терроризмом?
– Нет, перевернуть, я думаю, нельзя. Конфронтация очень глубокая. Говорить о том, что можно все перевернуть, что закончится конфронтация и начнется какая-то разрядка, думаю, не приходится. Достаточно вспомнить, что существует Украина, Россия находится под санкциями. А чтобы ослабить или в конечном итоге отменить санкции, должно быть решение Европейского союза и Соединенных Штатов – и это решение должно быть солидарным. Это не связано никак с тем, будет или не будет сотрудничество между ФСБ и ФБР по поводу произошедшей трагедии. Но тем не менее, важно, чтобы, когда есть конфронтация, оставались хотя бы какие-то сферы сотрудничества, в которых оно носит не декларативный, а содержательный характер. И в этом смысле открываются возможности некоторого увеличения сотрудничества, я не говорю, что это обязательно произойдет, но возможность такая существует – в сфере безопасности и борьбы с терроризмом.
– Если мы уже заговорили об Украине, эти сообщения, многочисленные рассказы под заголовком "Новороссию сливают" действительно означают, что Москва оставляет восток Украины в надежде на какой-то новый сценарий отношений с Западом?
– Нет, я не думаю, что Россия оставляет восток Украины. Там, бесспорно, деэскалация конфликта. Но надо иметь в виду, что, во-первых, минские соглашения, под которыми все подписались, не выполнены пока. Никто не сказал, что они выполнены и тем самым появились основания для пересмотра санкций против России. Говорить о том, что Россия оставила эти территории, не приходится. Во главе двух этих территорий, Донецкой и Луганской, стоят люди в высшей степени близкие к Кремлю, люди, которые, по всей видимости, в контакте с Кремлем. Наличие этих регионов в составе Украины, наличие во главе их фигур, лояльных Москве и связанных с ней, дает возможность России иметь рычаги воздействия на политические решения в Киеве, и, конечно, Россия не перестанет этим пользоваться.
– Россия входит в избирательный цикл, который завершится выборами президента. Мы видим серию гамбитов, если можно так выразиться, которые предпринимают российские власти и которые не всегда, видимо, заканчиваются так, как они предполагают. Вы представляете стратегию дальнейших действий Кремля во всей сложности нынешней ситуации, где и Сирия, и Украина, и терроризм?
– Уже меньше года остается до выборов в Государственную Думу, которые перенесены у нас на сентябрь. Если сегодня посмотреть на опросы общественного мнения, то даже сейчас у "Единой России" большинство. Не то чтобы так популярна "Единая Россия", я думаю, что это свидетельство того, что в целом граждане настроены поддерживать власть, даже если сама партия не особенно нравится. Не может ли это поменяться в период, оставшийся до сентября следующего года? Мне кажется, что принципиально – нет. Власти в трудной ситуации, но самым сложным здесь является не ситуация в Украине – это экономический фактор. Но, хотя объективные данные тревожные, все большее количество граждан признает, что в России есть кризис, несколько растет количество тех людей, которые не думают, что этот кризис скоро закончится, что он закончится в те два года, которые отвел президент Путин, – тем не менее, поддержка власти от этого не снижается, поддержка первого лица. И главным образом совершенно не появляется никакой альтернативы. Одно дело быть недовольным политикой, которая проводится, при этом все равно поддерживать колоссальным числом первое лицо, а другое дело считать, что нужны какие-то изменения, особенно изменения персонального характера, что если бы у нас была другая партия или другой президент, ситуация была бы лучше. Этого восприятия в российском обществе нет. И при всей сложности, которую представляют для власти выборы даже при подконтрольных СМИ в стране, где экономическая ситуация ухудшается, этот фактор отсутствия альтернативы играет очень важную роль. Так что мне кажется, если никаких катаклизмов не случится и мы будем иметь ту экономику, которую мы имеем, и если, на что я очень надеюсь, не будет происходить подобных трагедий, я думаю, что можно считать, что власть благополучно пройдет этот выборный цикл осенью 2016-го.
– В разных беседах с экспертами я слышал рассуждения, что, во-первых, внешняя политика России является служанкой внутренней и преследует цели работы с обществом, с населением. И второе – что Путин хороший тактик, но не очень хороший стратег, не всегда его гамбиты заканчиваются так, как он этого ожидает. Путин существенно меняет ситуацию все время: это Крым, это Украина, это Сирия – неожиданные ходы. Потом появляется новая реальность. Сейчас Кремль заинтересован в консервации ситуации или логика подталкивает Путина к каким-то новым действиям?
– Я бы не очень согласилась, что внешняя политика служанка внутренней. Я бы сказала, что имеет место очень тесная связь того и другого. Что является ведущим, а что ведомым из этих двух направлений политики, бывает трудно сказать. Что касается того, что Путин плохой стратег. Вы знаете, Путин находится у власти 15 лет, за это время в России случались, к сожалению, многочисленные теракты, технологические катастрофы, и массовые протесты, и стихийные бедствия, а популярность Путина при этом достигла почти 90%. Поэтому говорить, что он какой-то плохой политик, я бы не стала. Мне кажется, что это какое-то самоутешение тех, кому его политика очень не нравится, а сделать они ничего не могут. В России все-таки не диктатура, а лидер пользуется поддержкой подавляющего большинства населения, несмотря на большое количество трагических происшествий, а сейчас еще экономический кризис. Значит, он что-то такое умеет, будучи, допустим, плохим стратегом и, я бы сказала, блестящим тактиком, что позволяет ему добиваться такого результата. Хочет ли Кремль консервироваться? В каком-то смысле, да, безусловно. Сохранение статус-кво политического, политической стабильности является задачей Кремля, пока что он с ней справляется. Другое дело, что та стабильность, которая у нас была на протяжении большей части 2000-х годов, сегодня невозможна. И совершив самый радикальный, может быть, шаг за весь период своего лидерства, присоединение Крыма, Кремль уже не может рассчитывать на просто сохранение статуса-кво. Ситуация развивается, развивается быстро, развивается во многом в нежелательном для власти образом: санкции, ухудшается экономика, есть факторы, которые от Кремля совершенно не зависят, – это падение цены на нефть. Это такое стремительно несущееся статус-кво. Но стабильным остается мощная поддержка Путина со стороны населения. Чем эта поддержка будет обеспечиваться и нужны ли будут Кремлю какие-то новые повороты именно для поддержки такого высокого уровня одобрения – этого мы совершенно не знаем. Путин любит действовать очень неожиданно, непредсказуемо, вообще говоря, это его преимущество, когда он может застать врасплох ту сторону, с которой он взаимодействует, будь то российское население или западные лидеры.
– Мы же говорим сейчас фактически в терминах "телевизора против холодильника", экономика против пропаганды?
– Я не совсем согласна с такой формулировкой, она мне кажется ужасным упрощением. Все-таки люди не живут таким образом, чтобы открыв холодильник и увидев, что там ничего нет, сказать "зато Крым наш". Это так не устроено. Мне кажется, что люди не каждый день разговаривают про внешнюю политику, и вообще, как мне кажется, не так много уделяют ей внимания в своей повседневной жизни. Это как раз удел тех, кто очень пристально следит за политической жизнью страны, а таких людей не так много. Кризис, несомненно, реальность, но этот кризис, как указывают экономические эксперты, не быстрый – это дает людям адаптироваться. Это не так чтобы вчера у меня был дом полная чаша или, фигурально выражаясь, полный холодильник, а сегодня я без работы и без зарплаты. Безработица в стране низкая, количество невыплаченных зарплат, то, что составляло предмет крайнего недовольства в 90-е годы, – эта проблема существует, но она не слишком велика, она все-таки не носит общенационального характера. Есть еще факторы, которые смягчают экономические эффекты. На сегодняшний день есть кризис, которому не видно конца, потому что не видно источников роста, но при этом он медленный. А настроения общенациональной мобилизации не активные – это мобилизация перед экранами телевизоров, что мы противостоим Западу, что мы не дадим себя в обиду, – она существует, но она существует фоном. Это не то что каждый раз с утра человек начинает взвешивать на одной чаше весов холодильник, а на другой телевизор. Это создает фон, а не такую дилемму: что мне важнее – накормить детей или что Россия проводит военно-воздушную операцию в Сирии. Так вопрос не ставится. Когда нечем кормить детей, я вас уверяю, что не утешает военно-воздушная операция в Сирии. Благодаря соответствующей пропаганде по телевизору создается некоторое ощущение, которое позволяет справляться с экономическими трудностями, пока еще не катастрофическими, которые постепенно нарастают.
