В пятницу, 13-го Дума собирается приступить к обсуждению в первом чтении бюджета 2016 года.

В условиях резкого падения доходов от продажи нефти придется сокращать расходы, и власти решили делать это за счет образования и здравоохранения, предпочитая выделять деньги на оборону и госуправление.

Нельзя одновременно производить запуски ракет из Каспийского моря и сокращать расходы на науку и образование, – с таким предупреждением выступили эксперты Высшей школы экономики: "Если в этих вопросах сегодня затянуть пояса, завтра не будет ни ракет, ни флота". А в преддверии первого чтения в Думе ректор ВШЭ Ярослав Кузьминов назвал проект "бюджетом выживания".

"Бюджет выжидания", немного поправил ректора в названии – предварительном – своей статьи Андрей Мовчан, эксперт фонда "Карнеги" и предприниматель, потому что, по его мнению, "так выглядят бюджеты компаний или стран, которые напряженно чего-то ждут":

– В этом бюджете непропорционально увеличиваются военные расходы, непропорционально сокращают государственные расходы на науку, образование и медицину. Это говорит о том, что наша власть не рассматривает труд как ресурс в качестве драйвера экономики, поскольку медицина, образование и наука – это три вещи, которые формируют развитие трудовых ресурсов и научно-техническую революцию. И остается понимание, что власть рассматривает в качестве источника доходов сырьевую ренту и, кроме того, готовится к каким-то военным действиям, поскольку на оборону бюджет постоянно увеличивается. Дальше можно говорить о теориях заговора, связывать это воедино и думать о том, как власть с помощью военных действий будет повышать цены на нефть. Дальше мы можем начать фантазировать, что вооружение Ирана позволит, возможно, дестабилизировать ситуацию, начать большую войну на Ближнем Востоке, в результате чего цены на нефть вырастут, и это будет выгодно для российской экономики и так далее. Но это уже область рассуждений и фантазий, у нас нет на руках никаких ни фактов, ни бумаг, но то, что мы точно видим из бюджета, – что власть готовится воевать. Причем понятно совершенно, что война не с НАТО и война не собственными силами. Потому что даже 200-тысячная группировка, которую американцы в свое время сосредоточили в Ираке, нам не по карману, нам на 200-тысячную группировку пришлось бы потратить почти половину федерального бюджета. Я думаю, что у нас просто нет ресурсов, чтобы вести такую войну. Но какую-то гибридную войну, войну чужими руками, через прокси, снабжая и помогая, мы, конечно, вести можем. И в этом смысле, наверное, Ближний Восток как театр просматривается.

– А какого размера можно содержать группировку где бы то ни было, раз можно делать такие выводы из этого бюджета?

– В расходах на безопасность и оборону есть много вещей, которые не переключить на войну, – это и полиция, и ФСБ, и содержание войск на местах, и производство оружия, и технологии военные и так далее. Поэтому в лучшем случае, наверное, мы можем тратить 10–15 миллиардов долларов в год непосредственно на военные действия. 10–15 миллиардов долларов в год – это где-то 30 тысяч человек, если вести боевые действия локально и с не очень хорошо вооруженным противником. Конечно, воевать с НАТО или с какой-то крупной страной с помощью 30 тысяч человек невозможно – это несерьезно. Мы в Сирии еще ничего не начали делать, а там уже 4 тысячи основного персонала. Поэтому если о чем-то говорить, то говорить о чем-то гибридном и непрямом.

– Когда вы говорите о том, что это бюджет выжидания, то значит, что чего-то надо ждать. Чего? Цены на нефть, отмены санкций, улучшения политической обстановки или еще есть какие-то варианты?

– Отмена санкций нам никак не поможет, потому что она лишь даст капитал и технологии, но при низких ценах на нефть технологии не нужны, потому что они, в основном, на трудноизвлекаемую нефть рассчитаны. Деньги не нужны, потому что в стране практически нет независимой экономики, она не растет, и даже ненефтяной экспорт у нас упал в полтора раза за последние пару лет, потому что и он зависит от нефтяных доходов. Поэтому, скорее всего, это режим ожидания более высоких цен на нефть. С одной стороны, есть люди в правительстве, я знаю, которые верят в то, что нефть должна вырасти, рисуют графики спроса и предложения. С другой стороны, может быть, действительно речь идет именно об ожидании того, что какая-то нестабильность в мире вызовет рост цен на нефть. Посмотрите на графики последних пяти лет. Почему цена на нефть была так высока до второго квартала 2014 года? Американцы уже производили достаточно много новой нефти, но в этот момент выключились Ливия и Иран. Эта операция в Ливии выключила ливийские поставки на рынок, 2 с лишним миллиона баррелей в день, и это удерживало высокую цену в течение трех лет, пока американский поток нефти не превысил все эти сокращения, все эти дефициты и не вывел общее производство нефти на уровень выше, чем в 2010 году. Так же и здесь, если из-за конфликта выключится частично производство в Саудовской Аравии или в Арабских Эмиратах, Кувейте и так далее, то нефть, видимо, опять резко вырастет, и это совершенно изменит картинку.

– Надо так понимать, что о чисто экономических методах уже речи нет? То есть внешняя политика – единственное, что может восстановить российскую экономику?

– Чисто экономическими могли бы быть любые методы, связанные с увеличением инвестиций в какую-нибудь сферу. Это может быть изменение законодательства, которое привлекает внешние инвестиции. Это сложно, громоздко – налоги, правоприменение и так далее, но это направлено на внешние инвестиции. Это может быть неудачная, на мой взгляд, но теоретически возможная попытка напечатать деньги и дать их в какие-то индустрии, чтобы они начали развиваться. Это, в конце концов, финансирование науки. У нас кто-то в правительстве сказал, что бизнес должен финансировать науку, но если внимательно посмотреть на наш бизнес, то вся совокупная прибыль за последний год у ненефтяных бизнесов составляет один миллиард долларов. Даже если они все это пустят в науку, на один миллиард долларов никакую науку не сделаешь в стране – это копейки. Понятно, что они этого делать не будут в силу высоких рисков, высокой стоимости капитала и так далее. А нефтяные корпорации тем более этого делать не будут, потому что у них не хватает инвестиций в свои технологии производства. Поэтому можно забыть о наукоемком производстве, новых технологиях и конкурентоспособности, производстве товаров. Услуги мы не производим традиционно, мы даже закупаем услуги за рубежом. Цены на сырье и никаких инвестиционных проектов: ни какого-нибудь "шелкового пути", ни захоронение отходов, ни строительства дешевого производства в Сибири за счет мигрантов – ничего этого не делаем. В бюджете нет даже намеков на то, что на подобное будут выделять деньги. Поэтому да, думаю, можно четко говорить о том, что это бюджет для страны, которая и не думает менять свою экономику.

– Призывы, с которыми выступают эксперты ВШЭ, понятны: вкладывать деньги в науку, в человеческий капитал, улучшать инвестиционный климат. В верхних эшелонах есть кто-нибудь, кто мог бы к этому прислушаться?

– Если честно, меня даже удивляет, почему к этому настолько никто не прислушивается. При сегодняшних рейтингах и информационных возможностях власть могла бы повести себя как просвещенный диктатор, как Ли Куан Ю (один из создателей сингапурского "экономического чуда". – РС) в свое время. В Сингапуре были другие условия, безусловно, он делал некоторые вещи, для России неприемлемые. Но очень многие вещи можно было бы сейчас сделать и продать населению даже непопулярные меры. Я уверен, что результат этого был бы положительный, можно приводить огромное количество примеров. В последнее время меня пытаются звать на госканалы, чтобы я говорил что-то о том, как правильно реформировать экономику, как развиваться дальше, может быть, это первые знаки того, что в правительстве поняли, что угроза на самом деле не от федералов исходит, она исходит на самом деле с левой стороны, со стороны социалистов, которые считают, что они, наконец, дождались своего часа.

– То есть есть во власти некий лагерь социалистов, который сейчас взял верх?

– Я бы не сказал, что кто-то сейчас может взять верх, у нас с верхом сейчас плохо, у нас сплошной низ сейчас. И не сказал бы, что есть какой-то лагерь. Но если вы посмотрите на опросы общественного мнения и на настроения, то люди, безусловно, поддерживают национализацию больше, чем приватизацию, регулирование и соцобеспечение больше, чем свободный рынок, идею централизованного правления больше, чем демократию, – это не секрет. И у этого есть свои апологеты, тот же академик Глазьев, люди, которые призывают к эмиссии, к смене руководства Центробанка и смене политики Центробанка. Я не говорю, что правят бал социалисты, я имею в виду, что эти настроения очень популярны, и есть силы, которые с удовольствием их возьмут на вооружение, например, на следующих выборах в Госдуму. Вполне возможно, что вне зависимости от действий властей на следующих выборах процент людей в Госдуме, поддерживающих социализм, сильно увеличится. Понятно, что не либералы правят бал, иначе не было бы такой изоляционистской политики, такой суверенизации и полной индифферентности к вопросам прав человека и правоприменению, и такое серьезное внимание к экономически неэффективным областям типа военно-промышленного комплекса. Есть некая жесткая центричная государственническая политика, которая превращается потихоньку в прокрастинацию, когда мы ничего не решаем, продолжаем идти по инерции, наши бюджеты сжимаются пропорционально сжатию цены на нефть и пропорционально росту тарифов монополий, которые привносят инфляцию. Никаких решительных шагов мы не делаем и действительно выжидаем, авось еще раз пронесет, нефть опять подорожает и мы сможем хорошо жить.