Проститутка колет героин в паховую вену, неонацисты хохочут на фоне флага со свастикой, врач в военкомате заглядывает в задницу призывника, в морге валяются никому не нужные трупы, в аквариуме гей-клуба "Шанс" кувыркаются обнаженные пловцы, московские богачи разглядывают экспонаты на "Ярмарке миллионеров"… Фоторепортер гамбургского журнала "Штерн" Ханс-Юрген Буркард много лет изучал блеск и нищету постсоветского мира. Нищеты на его снимках гораздо больше, чем блеска: Буркард работал в России в тяжелые 90-е годы и выбирал самые мрачные темы: бесчинства мафии, гражданские конфликты, подпольную жизнь притонов. Сейчас, когда в России спорят о десятилетии перемен, выставка фотографий Ханса-Юргена Буркарда "Бесстыдные времена" наверняка вызвала бы фурор в Москве, однако для того, чтобы ее посмотреть, придется приехать в Прагу, в галерею "Заградник", специализирующуюся на русских темах и открытую эмигрантами из России.
После вернисажа Ханс-Юрген Буркард рассказал Радио Свобода, что ради этих снимков ему порой приходилось рисковать жизнью.
– Самое опасное было в Чечне во время второй войны. На первую войну меня не пустили, потому что в самом начале боевых действий там убили одного из моих коллег, так что мои редакторы решили нас больше туда не посылать. Но потом я все равно поехал. В Грозном было очень тяжело, но ничего особенно страшного со мной не случилось. В Нагорном Карабахе недалеко от Степанакерта сбили вертолет, на котором я летел. По ночам там запускали противоградовые ракеты – обычно ими стреляют по облакам, но азербайджанцы наполняли их взрывчаткой и гвоздями и стреляли по городу. Такая ракета попала в дом, где я ночевал, так что пришлось перебираться в подвал. И, конечно, во время московского путча 1993 года было опасно, журналистов убивали. В самом начале я работал в Белом доме, но мне не нравились люди, которые были внутри, – баркашовцы, радикальные националисты, коммунисты. Я защитил молодого милиционера, которого они хотели сбросить с моста возле Парка Горького. Это был совсем молодой мальчик, курсант милицейской школы. Я им кричал: "Не убивайте его, он всего лишь курсант". Так что мне они не нравились, я ушел из здания и потом снимал, как стреляют танки, а Белый дом горит.
Да, я видел много ужасных вещей и искал трудные истории. Я делал фоторепортажи об организованной преступности. Знаменитая советская мафия! У меня есть фотография Владимира Кумарина. Из-за этого снимка он хотел убить меня. Я очень долго ждал момента, когда его можно будет снять, и постоянно ездил в Петербург. Но постоянно что-то срывалось: суд откладывали, что-то происходило со свидетелями, потом с родственниками судьи… И вот наконец милиционеры спрятали меня в туалете на лестнице и дали мне сигнал, когда Кумарин вышел из зала суда. Я выхватил камеру и сделал один снимок, а все его родственники и бойцы закричали "Фотограф! Фотограф!". Кумарин попытался меня ударить, а потом провел пальцем по горлу, указав на меня и на своих бойцов. И тогда люди из УБОП сказали мне: "Ханс, мы тебя не можем защитить, уезжай, он слишком влиятельный человек". Полиция отвезла меня в Пулково, и я улетел в Москву. Потом, когда Newsweek делал статью об организованной преступности в России, они хотели использовать мой снимок, фотография уже была в верстке. И тут мне позвонил фоторедактор журнала: "Ханс, мы не будем ее публиковать, потому что Кумарин сказал нашей журналистке, которая делала с ним интервью, что он не хочет, чтобы в журнале была фотография". Так что они ее не опубликовали. Потом я узнал, что Кумарин потерял руку в перестрелке, и люди из департамента по борьбе с организованной преступностью немецкой полиции сказали мне, что опасность миновала, потому что Кумарину делали операцию в Швейцарии, а в Германии он был на реабилитации, так что, видимо, позабыл обо мне. Но это было позже, а в то время я не решался больше ездить в Петербург, а поехал в Судан и Анголу с "Врачами без границ", чтобы спрятаться на время.
У меня были хорошие отношения с милицией. И должен сказать, что не все российские полицейские коррумпированы. Это как в любой стране – есть хорошие копы и есть плохие. Я был у них дома, видел, как одеты их дети, видел сосиски на столе, очень дешевые русские сосиски, которые желтели прямо на глазах. Меня угостили такой сосиской, и я тайно пытался скормить ее кошке, но она отказалась есть. Милиционеры, которые питались такими сосисками, не были коррумпированы. Кого-то из них потом убили, в кого-то стреляли бандиты, и я привозил им лекарства из Германии, потому что своих у них не было. Они пытались бороться с преступностью, но не могли, потому что Интерпол в Москве был абсолютно коррумпирован, и там было много стукачей.
Почему ФСБ помогла мне с историей о наркотиках? Я делал сюжет о контрабандистах икры в дельте Волги, и в то время пограничные войска потеряли несколько человек, потому что контрабандисты взорвали дом, где они жили. И я упомянул в своей статье, что рыболовная полиция в Астрахани коррумпирована. Они тоже пытались меня убить, потому что начальник милиции забрал нелегальную икру в свой катер и заметил, что я сделал снимок; вечером, когда я собирался в Астрахань, они пытались потопить мою маленькую лодку, и мне пришлось прятаться возле берега в кустах. Когда я упомянул в статье, что бандиты взорвали дом, фээсбэшникам это понравилось, они мне сказали: "Мы боремся с контрабандой наркотиков через Афганистан и Таджикистан в Россию" и позволили участвовать в пограничном рейде. Но тут у меня начались проблемы с ООН, управлением по наркотикам и преступности. Мне позвонил человек из Британии, не хочу называть его имя, и сказал, что мои телефонные переговоры подслушивает ООН, потому что они хотели получить от немецкого правительства деньги для своей программы, но эта программа была полной чепухой, и они боялись, что я об этом напишу. И они мне создали много проблем.
Меня пустили в архивы КГБ, и там я нашел рукопись стихотворения Мандельштама о Сталине и сфотографировал его. Я ездил в места, которые описывал Шаламов, снимал "мертвую дорогу" Салехард – Игарка, 501-ю стройку ГУЛАГа. Туда было очень сложно попасть, это была пограничная зона: нужно было разрешение и вертолет.
Когда я работал в Екатеринбурге, там был знаменитый бандит из группировки "Уралмаш" – Цыганов. Милиция его боялась. А я пошел прямо на стадион и спросил, можно ли поговорить с господином Цыгановым. И он пригласил меня на чай, разговаривал со мной, угостил конфетами. Я спросил: "Господин Цыганов, можно вас сфотографировать?". Он рассмеялся и сказал: "Никто никогда не решался меня снимать. Вы отважный человек, но нет, фотографировать меня нельзя". Я ушел и стал делать снимки, остановились какие-то крутые машины, вышли крупные мужики: "Что ты тут делаешь?" – "Фотографирую". Они стали обсуждать между собой: иностранец, фотограф… Видимо, узнали, что я встречался с Цыгановым, и не стали меня трогать.
Должен вам сказать, что я люблю Россию. У меня там много друзей, моя тогдашняя девушка была дочерью русского полковника, военного историка, который жил в Вюнсдорфе, а потом вернулся в Россию. И она всегда говорила: "Ханс, ты из страны Бетховена, Генделя и Гете, а я смотрю на твои фотографии и думаю, что это не наша жизнь". А я ей отвечал: "Да, Вероника, это не твоя жизнь, но такие вещи существуют, и они на твою жизнь влияют". Именно поэтому я фотографировал то, что в России называют бардаком, плохую сторону жизни. Вы видели мою фотографию концерта "Коррозии металла", на которой они приветствуют двойника Гитлера? А ведь охранник "Коррозии металла" убил в Косово нашего журналиста, моего друга Фолькера Кремера, с которым я работал в Судане. Был выписан международный ордер на розыск, он живет в России, но русские говорят, что не могут его найти.
Я скучаю по моим русским друзьям, людям, у которых мы жили, потому что в ту пору не было отелей. Они были нашими друзьями, а теперь спрашивают нас – почему мы во всем следуем за американцами, потому что они верят тому, что говорит им российское телевидение. Они уверены, что встают с колен. Демократию 90-х они считают чем-то плохим. В ельцинские времена люди, которые работали всю жизнь, лишились пенсий. Все структуры, на которые они полагались, больше не действовали. Воцарился хаос, бандиты забрали деньги, не было порядка. И для простых людей это было очень сложно. Была свобода слова и самовыражения, но для них это было не важно, им нужно было купить хлеб и отдать детей в школу, и найти хорошего врача, и купить лекарство – все это стало невозможным. Для многих 90-е – это страшное время, время хаоса.
Я помню, конечно, гей-бары, всех этих людей, которые делали безумные перформансы. Владик Монро был очень близким моим другом. Я фотографировал его, многие его перформансы были основаны на моих снимках. Я дружил с Андреем Бартеневым. Я фотографировал первое "Гагарин-парти" на ВДНХ. Но тут все как обычно – думаешь о прошлом и вспоминаешь лучшее, плохое забывается.
Но для большинства 90-е не были так хороши. Я помню пенсионеров, которые лишились пенсий. Помню женщину, Героя Советского Союза. Она была пилотом во время войны, отморозила почки на самолете. Ее сбили немцы, но она выжила со сломанным позвоночником. После войны ее чуть было не сослали в Сибирь, потому что она была военнопленной. Ей пришлось выйти замуж за командира эскадрильи, которого она не любила, лишь бы не попасть в ссылку. И только во время Хрущева она получила звание героя. И мы, сыновья солдат бывшего врага, привозили ей лекарства для отмороженных почек. Какое это было унижение для нее! Они выиграли войну, но и проиграли ее – так они себя чувствовали. Может быть, русские интеллектуалы со мной не согласятся, но я понимаю многих людей, которые мечтают о безопасности и порядке. Почему они голосуют за Путина? Значит, что-то тут есть. Нельзя все делить на черное и белое. Есть и серая зона, и есть причины, почему дела в России обстоят именно так. Это не то, чего я хочу, я хочу другую Россию, я вспоминаю те времена, когда мы хорошо друг друга понимали. Даже с друзьями я иногда чувствую, что они и на меня смотрят с подозрением, и мне от этого очень грустно. Нас считают врагами только потому, что мы с Запада. И наоборот – на Западе русских ассоциируют с Путиным. Но Россия – это больше чем Путин, как и Запад – больше чем Буш, Рейган и кто угодно еще.
