Заинтересованные лица из грамотной молодежи, а в России такая есть, начинают почитывать дореволюционного Ленина. Со своей стороны мы, чтобы не отстать, перечитываем или просто вспоминаем, ибо главное вбито в голову дословно и неустранимо. Создайте организацию профессиональных революционеров – и вы перевернете мир. В какую сторону и какой мир, не имеет значения, можно в любую и любой. Сегодня у ребят речь о "Русском мире" – о том, чтобы довернуть его в обратную от Ленина сторону. До появления такой организации, кажется, далеко. Им еще предстоит как следует усвоить, что значит, например, профессиональный революционер. Примечательно, однако, само направление поиска. Чем он вызван, гадать не приходится: ожесточением, нетерпением и разочарованием. Ожесточаются юные сердца при виде всего, что дома. Нетерпение рождается от знакомства с тем, как живут где-то, а разочаровывают в себе, как им и положено, либералы: с режимом обращаются, как с котом Васькой. Очень ему нужны ваши замечания и призывы!

В связи с этим под новым для нас углом смотрят на то, как много дореволюционные эсдеки, эсэры и пр. были заняты внутренними разборками. На своих тусовках, в листках и брошюрах они часто толковали больше не о царских или даже народных делах, а о собственных, межпартийных и внутрипартийных. Так вырабатывалась известная идеология, а с нею – стратегия и тактика. Добираясь до ленинских слов: "Мы пойдем другим путем", уясняют, что там был не просто отказ от индивидуального террора, а упор на планомерную, систематическую, глубоко эшелонированную разрушительную деятельность. Мы не увещеваем вас, сильных мира сего, не доводим до вас свои мнения, а подрываем конкретными делами ваши устои, так что однажды прикоснемся к ним пальцем – и они рухнут.

"Ньюсмейкером для нас был не царизм, – доносится голос Ленина, – а мы сами. Повестку дня диктовали не жандармы нам, а мы – им. Первый вопрос, с которым мы просыпались: что происходит у нас, в наших рядах, в нашем движении, что сделано нами, а потом уже – что там у них во власти, что еще отчебучили они". Можно ожидать, что она таки начнется, перестановка ударений в неугодных правительству русских речах. Людям вот-вот надоест разоблачать друг перед другом Кремль. Сосредоточатся на совершенно конкретных срочных и долгосрочных делах революционного характера.

Слабым предвестником такого оппозиционного бытия и быта можно считать образование и краткое существования послеболотного Координационного совета. В кои-то веки люди пожили своими задачами, трудностями и дрязгами. Режим был как бы отодвинут – пшел вон, ты нас интересуешь только с одной точки зрения: в какое место и как тебя больнее ударить сегодня, в какое и как – завтра. Этот Совет сразу же разделился-развалился примерно так, как начинающая РСДРП: на лиц, готовых валить власть, и на тех, кто хотел бы только влиять на нее.

Некогда Солженицын в "Письме вождям Совесткого Союза" почти доверительно сообщил им, что изучение истории сделало его противником революций. Среди повлиявших на него источников легко было угадать уже известное тогда в самиздате сочинение Льва Тихомирова: "Почему я перестал быть революционером" (1888). Бывший террорист по кличке Тигрыч долго считал, что революционеры – укорененная в народе сила, а когда увидел, что это "рябь на воде", сделался монархистом. Благодаря Солженицыну неприятие революционного пути вошло в диссидентские разговоры как допустимое. В противном случае Глеб Павловский, заявивший после украинского Майдана-1, что намерен вместе с Путиным "дать по морде революции" в России, нашел бы другие слова. Почему ответом ему явилось презрение как молодых сил будущей русской революции, так и мужей с репутацией умеренных? Вся штука в том, что им, по их словам, не оставляют выбора. Трудно, в самом деле, заставить себя согласиться, что совершать политические посадки и убийства, вертеть миллионами двуногих, как куклами, можно и нужно, чтобы предотвратить революционный взрыв и последующий беспорядок. Да, стихия может оказаться страшнее всех Павловских с Путиными и Кадыровыми, вместе взятых, но одно дело – врезать по морде революции, чтобы не натворила бед, и другое – чтобы продолжать беспрепятственно красть. "Ворюга мне милее, чем убийца" – это, конечно, уже классика, но правда заключается в том, что так мы говорим, когда устанем, или вовсе для красного словца. Живое нравственное, а в данном случае и политическое, чувство, оно не такое мудреное, не такое книжное. Ворюга способен – еще как способен ! – вызвать куда большее отвращение, чем убийца, тем более что очень часто они в одном лице. И тогда уже не думается, рябь ты или не рябь.

Анатолий Стреляный – писатель и публицист, ведущий программы Радио Свобода "Ваши письма"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции