Режиссер Владимир Мирзоев снял фильм "Ее звали Муму" – о войне компроматов 2010 года. Тогда в сеть попали ролики c оппозиционными политиками. Они занимались сексом и нюхали кокаин с одной и той же девушкой – Катей Герасимовой по кличке Муму. Ролики были выложены на сайте молодежного крыла "Единой России". Актриса Ирина Вилкова, участвовавшая в съемочном процессе с самого начала, рассказала о том, каково это – быть Катей Муму.

– Мирзоев сказал, что мысль снимать фильм пришла, когда вы сидели у него дома, за круглым столом. И ты сказала: "Как бы я хотела ее сыграть".

– Мирзоев всегда говорит, что я первая начала. А я говорю, что он первый. На самом деле я уже не помню: мы сидели, обсуждали, и всем одновременно пришла мысль, что история очень кинематографична.

– ​Ты знала про Катю Муму и ее жертв?

– ​Вообще, да. Знала.

​

– ​Из сети? Или от кого-то лично? Знаю, что ты тогда близко общалась с Ильей Яшиным.

– Ну вот от него и узнала. Когда он пришел к нам в "Док" на спектакль, я про него ничего не знала. А кто-то сказал: "Ты что, не знаешь? Это чувак, который переспал с Муму!" Я спросила: "Что за Муму?" Один из первых вопросов, который я задала Яшину, был: "Тебя когда-нибудь провоцировали?" Потом, действительно у Мирзоева в гостях – я не была знакома с Владимиром Владимировичем, мне было неудобно идти, слава богу, пришла – всплыла эта тема. Мы подумали, что это наша история Мата Хари. Конечно, та Мата Хари была другого масштаба – а у нас какая действительность, такая и Мата Хари. Посмеялись. А потом Владимир Владимирович сказал: "Так займитесь, Ира. Вы же пишете". И попросил взять интервью у участников событий.

– ​То есть ты работала над сценарием?

– ​Скорее участвовала в вербатимах. Взяла много интервью. Это был 2013 год.

– ​Интервьюируемых предупреждали о твоем звонке?

– ​Владимир Владимирович предупреждал – чтобы они не подумали, что их снова провоцируют. Единственным, кому я звонила без предупреждения, был Лимонов. С ним у меня случился очень короткий и очень матерный разговор. Я позвонила: "Здрасте, я вот хотела взять у вас интервью по поводу Кати Муму". – "Кого, ...? Сучка, ... не звони мне больше, поняла? Иди на ...".

– ​Чего это он?

– Ну как. Звонят: "А помните, вы трахали девочку?" Я бы и сама послала.

– ​Лимонов не кажется человеком, который стал бы стесняться.

– Думаю, его ответ был очень лимоновским. Не хочется ему про это говорить – он и не говорит.

– ​А остальные?

– На самом деле, все образы у нас собирательные. Есть похожие черты. Но это не вербатим, не докудрама, не мокьюментари. Это художественные образы.

– ​Персонажи все равно угадываются. Невозможно в Ефиме Шифрине не узнать Шендеровича.

– ​Не думаю, что Ефим Шифрин играл Шендеровича. Он человек с большой самоиронией. А вот Петя Федоров вообще понятия не имел, кого он играет.

– ​Петр Федоров в этой роли очень похож на Илью Яшина!

– ​Кто бы мог подумать! Я знаю Петю Федорова по "России-88", по "Гоп-стопу": вдруг он начинает играть, и я думаю: "Неужели он знает, кого играет?" Начинаю с ним разговаривать, понимаю, что нет.

– ​Смешно. Когда ты записывала вербатим, насколько участники были с тобой откровенны? Они стеснялись?

– ​Мне кажется, они были откровенны насколько, насколько могли. Это немного странно – рассказывать молодой девушке о своих сексуальных победах. Мы понимали весь комизм ситуации. И это всегда было на уровне шуток – надо мной, над собой, над ситуацией, над Катей.

– ​Они отшучивались? Закрывались?

– ​Я задавала достаточно откровенные вопросы.

– ​Например? Сколько раз? Хорошо ли у вас получалось?

– Ну да. Ну, мне было интересно, как я буду это играть. Поэтому я спрашивала: "А как она себя вела? А что вы про это подумали?"

– ​Они не стеснялись? Мужчины часто стесняются говорить о сексе.

– ​Мужчины рады об этом поговорить! Это же их победы! Каким бы победа ни обернулась скандалом, победа остается победой, а мужчина – мужчиной. Самый смешной разговор у меня был с Дмитрием Орешкиным. Его прототип не вошел в фильм. Хотя, когда я писала сценарий, он был моим главным героем. С Орешкиным было очень интересно и смешно разговаривать. Он был единственным, кто сразу спалил Катю. Единственным, кто не стал ничего с ней делать. Со всеми интервьюируемыми мы встречались в кафе. Орешкин позвал меня к себе домой. Назначил встречу очень поздно – и дома. Мне стало не по себе. Но я спросила себя: "Тварь я дрожащая или роль сыграю хорошо?" – и поехала. Поздно вечером, в спальный район. Приезжаю – он дома, с женой. Усаживает меня на кухню и начинает рассказывать.

– ​Жена рядом сидит?

– ​Она комментирует! Это все было очень смешно! Орешкин тогда произвел на меня неизгладимое впечатление: человек с невероятно тонким чувством юмора. Катя Муму встретилась с ним в каком-то кафе и представилась искусствоведом. Разным людям она представлялась по-разному: кому-то журналисткой, кому-то искусствоведом, кому-то дочерью богатых родителей. Орешкину решила отрекомендоваться искусствоведом – и тогда он заговорил с ней про обратную перспективу в русских иконах. Посыпалась. Он: "Ладно, что-нибудь попроще, про авангард поговорю". На что она: "А вы знаете, я сама дизайн в своей квартире делала, может быть, вы поедете посмотрите?" А потом захотела заплатить за его счет, он тут же среагировал: "А вдруг ты шпионка, потом расскажешь всем, что за Орешкина девушки в кафе платят?" Не поехал смотреть дизайн, заплатил за себя по счету, опозорил искусствоведа.

– ​А остальные?

– ​Остальные поехали и "посмотрели дизайн".

– ​Ты спрашивала интервьюируемых: я не нее похожа?

– Они иногда задавали вопрос, а кто будет играть, я говорила, что я, видела недоумение. Я недоумевала в первую очередь. Когда Владимир Владимирович предложил, я сказала: "У меня же с ней ничего общего!" На что он ответил: "Ира, чем дальше артист от персонажа, тем больше между ними воздуха, тем интереснее на это смотреть". По сути, ее характер – это отсутствие характера. Она должна была быть обычной, серой. Прямо рыбой такой.

– ​У тебя она получилась другой. Там внутри целый мир, она трагическая героиня!

– Это благодаря Владимиру Владимировичу. Поэтому Катя Муму в нашем фильме не Катя и не Муму. Один из зрителей спросил Мирзоева: "Зачем вы наделили ее качествами, которых у нее нет?" Потому что случившееся уже давно отошло на второй план. И тут интересно было рассматривать под лупой процесс зарождения личности в пустых глазах. Как у гупешки начинает зарождаться сознание. Мозг – оп! – включается. Про это, мне кажется, фильм. А не про Катю, не про Муму, не про оппозицию, не про Путина и не про революцию.

– ​Ну да, Путина там нет. Как и нет партии: непонятно, на кого эти люди работают.

– Ну да. Мы отдалились от документального материала, ушли в художественную реальность. К тому же окружающая действительность диктует уже совершенно другие реалии. Неинтересно разбираться, кто кого как трахал. Поэтому фильм только приобрел актуальность, а не потерял ее.

– ​Искать саму Катю Муму ты не пробовала?

– Почему, я нашла ее в "Фейсбуке".

– ​Она по-прежнему Катя Герасимова?

– Не Катя и не Герасимова.

​

– ​Как тебе удалось ее найти?

– Мне кто-то кинул ссылку. Из ваших, из оппозиционных. Я увидела, что все у нее хорошо. Живет не в России. Не буду говорить в какой стране – зачем? Отлично выглядит. По-другому. Не в смысле, что сделала пластическую операцию – нет. Просто был человек с обесцвеченными волосами, какими-то мишками. А тут появились вкус, стиль, в глазах что-то другое. Она выглядела как победитель. И я прониклась уважением. Удивилась и порадовалась за нее. Не знаю, чем она занимается, но, судя по ее соцсети, она выросла сама над собой. Ну или по крайней мере мне хочется в это верить.

– ​А делает что?

– Думаю, наслаждается жизнью.

– ​То есть тех денег хватило на столько лет?

– ​Ее, возможно, до сих пор снабжают деньгами. У меня такое ощущение.

– ​Ее бэкграунд, развернутый в фильме в историю провинциальной девушки, – реальная история?

– ​Нет. Мы очень далеко отошли от жизни. Я хотела встретиться с ней и поговорить. Хотела написать ей. Но Владимир Владимирович сказал, что этого не нужно делать. Мы снимаем про другое. Он меня переубедил. И я решила зондировать почву другим способом. Позвонила старой знакомой, которая могла устроить меня поработать… проституткой. У нее элитный бизнес эскорт-услуг, сопровождение политиков. Ко мне еще в Щепке подкатывали с такими предложениями.

– ​В институтах такое предлагают?

– ​Ну, не то чтобы в открытую. Просто, когда ты ездишь на какие-то кастинги, снимаясь в рекламе, какой-то человек вдруг отделяется от стены, говорит, что он из актерского агентства, предлагает встать на учет. Ты туда встаешь: потом тебе звонят и говорят странные вещи. Такое, мне кажется, происходило почти со всеми девушками – с теми, кто учился в театральных институтах, так точно. Потому что там, где модели, там и ошиваются эти чуваки. В общем, я позвонила знакомой. И я пошла на кастинг к одному политику. Не знаю к какому, мне не сказали к кому.

– ​А если бы тебя выбрали – вот прямо была готова на все?

– ​Ну, так как всего не случилось, не знаю, готова бы я была или нет.

– ​Но шла с решимостью дойти до конца?

– Мне было страшно. Стучало сердце. При этом было интересно и смешно. В какие-то моменты я не могла не захохотать в голос, поэтому на определенном этапе меня вычислили. Нужно было сначала прийти на каблуках и в короткой юбке на ресепшн одной очень модной гостиницы. Потом кого-то "отбирают" и приглашают в ресторан. В ресторане телочки ходят, пьют коктейльчики, а где-то за ширмой какой-то глаз наблюдает за происходящим. Потом выбирает. Такая ужасная фигня. Так что сцена, которая есть в фильме, где девушек выбирают в тренажерном зале, – почти правда. Мне было интересно, и я исследовала эту сторону жизни. Любопытный опыт. Там столько драмы: когда не берут в проститутки, девочки ужасно расстраиваются, плачут. Прямо как фигуристки, которые проигрывают на льду: "Возьмите ее, она из Иркутска, она, знаете, какая хорошая?" Я смотрела на это, и у меня аж глаз дергался. То есть там тоже разбитые судьбы. Как в толпе абитуриентов театрального вуза.

– ​Ты общалась с девочками?

– Конечно. Я для этого туда и пошла.

– ​Они расстраиваются, что их используют?

– ​По крайней мере это хорошо скрывается за накладными ресницами и слоем грима.

– ​А с "Единой Россией" ты пробовала контактировать?

– Вообще-то, я была в "Наших".

– ​Тоже пришла "Здрасте, я вербатим пишу"?

– Нет! Я нашисткой была!

– ​Ради роли?

– Нет же! На втором курсе, когда я училась в Щепке, пришел парень, которого отчислили. Полгода не появлялся. Потом вдруг раз – приезжает на "Мерседесе": "Чуваки! Я партийный!" Мы: "Булат, а откуда у тебя "Мерседес"? А он: "Вступайте в партию!" Я взяла двух друзей – одна идти побоялась – и говорю: "Пацаны, пойдемте в партию вступать". И мы вступили в эту партию. Нам было интересно, что за партия. У нас ведь театральный институт – перекресток – общага, мы дальше не ходили. А тут, значит, партия. Выездная сессия в Химках. Там, кстати, я первый раз встретила Яшина. Который как партизан пробрался туда под чужим именем. Было двое партизан – Яшин и Кашин. А я была рядовой нашисткой, интересующейся политикой. Это был детский лагерь. Мы фломастерами рисовали будущее устройство страны. Вася Якеменко нами всеми руководил.

– ​То есть не только подставы придумывал?

– Было, конечно, промывание мозгов. Но: у Якеменко невероятная харизма. Мне нравится, когда позиция сильная и люди готовы ее отстоять не только языком, но и делами. Вася был готов отстоять свою позицию. Мне он понравился как харизматик, хотелось научиться у него такому поведению. Поэтому я сходила туда еще три раза. Но вскоре стало невыносимо: это ужасно, когда люди вокруг тебя не рефлексируют по поводу того, что происходит вокруг, чем мы занимаемся и откуда запеканка, которой нас кормят. Мне всегда была интересна политика. В 10-м классе нужно было решить, чем заниматься: я ходила в театральный кружок, на вокал и танцы и параллельно делала в школе доклады по социологии и политологии. Мне было все это очень интересно. Но папа сказал: не надо лезть в политику, это грязное дело. Папа – непоколебимый авторитет, он сказал – я не полезла.

– ​А не сказал – полезла бы?

– Да. Мне очень интересны политики, которые параллельно состоялись в гражданской жизни. У которых есть свое дело. Они независимы от спонсоров. Такие люди, как Евдокимов или Ирина Прохорова, меня привлекали и привлекают. Как Челентано. Общественный деятель от народа. Без корыстных целей. Я всегда вижу корысть и не верю. И не пойду никуда за корыстным человеком. Я верю только в добрые намерения. Когда-нибудь я займусь общественной деятельностью. Я знаю, что хочу сделать. Хочу, например, заняться переработкой мусора.

– ​А чем закончилась твоя история с "Нашими"?

– Во-первых, я не люблю быть в толпе, а там собиралась толпа. И я понимала, что Якеменко нас натаскивает. И что толпа становится управляемой. Как только я это поняла, мне сразу захотелось свалить. Они это тоже поняли. И стали меня окучивать: "А не хотели бы вы стать руководителем ячейки?" Я говорю: "А у меня сессия". И постепенно слилась.

– ​А образ врага они в тот момент формировали?

– Нет. Все это было еще до того, как оппозиция стала ощутимым врагом, ощутимой силой. В тот момент врага не существовало. Хотя как раз именно тогда, во время очередной сессии нашистов, Яшин и Кашин пробрались в тыл врага лазутчиками. В общем, мы там сидим, запеканку едим, фломастерами рисуем. И вдруг охрана: "Шпионы, в здании шпионы!" Нас собрали, сказали: "К нам пробрались шпионы из оппозиции". Я сидела и думала: какая оппозиция? Какие шпионы? Что за бред? Все это напоминало игру в казаки-разбойники. Тогда я и укрепилась во мнении, что нужно валить. Потому что это какие-то нездоровые игры в оппозицию и в правящую партию. Это все чушь.

– ​При этом, я так понимаю, вскоре у тебя все же сформировались оппозиционные взгляды?

– ​Ну они же не могли не сформироваться вследствие той ситуации, которая стала в стране происходить. Спасибо "Театру.док", который начал формировать мою гражданскую позицию, – начала смотреть "Дождь", читать "Медузу". При этом родители мои живут в Сибири, и я знаю народные настроения. Не то чтобы я считаю себя флюгером, который туда-сюда, но я не принадлежу ни тому, ни другому миру. Пытаюсь сохранять нейтралитет. Который невозможен. Но впадать в крайности еще хуже.

– ​Насколько вообще протест – это про тебя?

– Конечно, про меня. В каком бы коллективе я ни оказывалась, я всегда буду в оппозиции. Если я в "Доке", я буду отстаивать народную точку зрения. Если я в БДТ, где, по-моему, пятьдесят процентов единороссов…

– ​Говорят, Алиса Бруновна (Фрейндлих. – РС) – ​единоросс?

– Ну, к ней приезжал президент чай пить… Жизнь кидает меня из "Театра.док" в БДТ. И я понимаю, что и с той, и с другой стороны есть хорошие люди. А есть неадекватные. Поэтому придерживаться какой-то линии я совершенно не хочу. Принципиально. Потому что понимаю, что и Алиса Бруновна – потрясающий человек. И в "Доке" Мирзоев и Угаров – потрясающие люди. С другой стороны, в БДТ я бунтовала. (Смеется.) Кричала: "Включите телеканал "Дождь"! И когда вдруг назначили Кехмана, я подняла бунт. Мы с администратором стали в пикет напротив Мариинского театра. Сделали событие на "Фейсбуке". Митинг нужно согласовывать, а пикет нет, поэтому мы стали в пикет, собрав толпу напротив Мариинки. Когда туда пришел БГ (Борис Гребенщинов. – ​РС), я подумала, что пикет удался. Он, может, просто мимо проходил. Сфотографировался и зачекинился. Но все равно приятно. По-моему, главное – не оставаться безучастным. Когда в соседнем театре происходит такое, нельзя быть равнодушным. Иначе ценность твоей профессии теряется.

– ​Оппозиционеры в фильме выглядят комично. Тебе не кажется, что сейчас не подходящее время, чтобы над ними смеяться?

– ​Следуя такой логике, мы должны были бы брать деньги на фильм у "Единой России". (Смеется.) Когда персонажи подлинные – они тебя ведут за собой, ты с этим уже ничего не сделаешь. Наш сегодняшний день приводит к тому, что образ оппозиционера такой. Думать: "И так оппозиция наша слаба, давайте не будем ее еще сильней задевать за живое" – неправильно. Надо всех задевать за живое.

– ​Что в фильме придумала ты?

– Стихотворение. Не специально к фильму придумала – Владимир Владимирович взял его из ЖЖ. Мне очень лестно, что Маноцков написал к нему музыку – это мой любимый композитор. Не пропускаю ни одного его концерта и реву там как дура.

– ​Почему главную героиню зовут твоим именем – Ира?

– ​Есть такой прием, меня Угаров научил. Вот ты репетируешь пьесу мексиканского драматурга, где персонажей зовут Мигель и Мартина. А потом – раз, режиссер говорит: а теперь попробуйте называть друг друга своими именами. Ты произносишь тот же текст, но понимаешь, что его говорят тебе. Не Мигелю или Мартине, а тебе. Происходит подключение совершенно на другом уровне. До какого-то момента мы думали, как ее назвать? Точно понимали, что не хотим, чтобы она была Катей. Потому что это не про Катю. Я благодарна, что персонажа зовут моим именем.

– ​Насколько психологически сложно сниматься голой?

– Очень сложно. Первый кадр, когда тебе нужно раздеться, – он самый мучительный. Потом об этом забываешь. Но сложнее смотреть на себя голую. На большом экране особенно. Такое ощущение, что пятьсот зрителей сейчас занимаются с тобой сексом. Мне сложно отстраниться пока. Может, потом будет проще.

– ​Я была на пресс-конференции Леа Сейду и Адель Экзаркопулос. В фильме "Жизнь Адель" они практически занимаются сексом. Так вот, они утверждали, что им не было сложно. Мы более зажаты в сравнении с иностранцами? У нас нет культуры восприятия тела?

– ​Да, возможно. И, возможно, подсознательно мне хотелось сняться в таком фильме потому, что это тоже проверка себя.

– ​Советские дети не получали сексуального воспитания.

– Ну да. Родители со мной про это не разговаривали. Сейчас мне кажется, что оно необходимо – это одна из главных составляющих жизни, а тебе никто ничего не объясняет. Мне, правда, разрешали смотреть все, что я хочу. Когда мне было 14, вышел фильм "Полное затмение", про Рембо и Верлена. А мне всегда было интересно все про поэтов, поскольку я с детства стихи писала. Во время одной из самых откровенных сцен зашла мамина соседка – с сигареткой, с химией, в халатике. Мне 14, я смотрю на большом экране, как Рембо трахается с Верленом, у нее аж пепел упал. "Оля, ты что, позволяешь своей такое смотреть? Это ж мужики!.." В общем-то мне ничего не запрещали, но ничего и не рассказывали. Так что я со своим сексуальным воспитанием до сих пор не разобралась. Сейчас мы с родителями друзья. Говорю маме: "Мам, тут фильм выходит. Ты не смотри пока его". Она: "Да-да, я знаю. Не буду пока смотреть. Я "Остров" по ТНТ посмотрю с папой. А потом, может, мы и забудем, что этот фильм был".

– ​В вузах актеров учат раздеваться?

– ​Нет. Додин если только. Он любит экспериментировать. И тренера на съемки нам не нанимают – нужно самостоятельно следить за формой. Конечно, идеально было бы уехать на пару месяцев в Гоа, готовиться к роли. Созвониться с Катей Муму, чтобы она прилетела и мы поговорили обо всем по-женски. Тут же аюрведический врач прописал бы диету, психоаналитик по скайпу сказал бы, как раздеваться. Только тогда у героини в глазах был бы закат на Гоа. А нам нужно было что-то совсем другое.

– ​В одной из сцен героиня открывает дверь, и в квартиру врывается семья, приехавшая из российской глубинки, – мама, тетки с квашеной капустой. Твоя семья тоже живет в провинции – насколько они похожи?

– ​Не похожи. У меня, с одной стороны, традиционная семья: мама синоптик, папа строитель, оба инженеры-физики. А с другой стороны, нестандартная для Новокузнецка – без тетушек и квашеной капусты. Они у нас по всей России есть, но не в моей семье.

– ​А что вообще такое город Новокузнецк?

– Заводской город. Я жила между двумя заводами. Сейчас производство сократилось на 90 процентов – я не понимаю, на что там живут люди.

– ​В начале фильма героиня пишет письмо Деду Морозу, умоляя помочь ей свалить из глубинки. Тебе понятны эти чувства?

– ​Они понятны каждому, кто в какой-то момент уехал из провинции.

– ​Там так плохо?

– Там живут хорошие люди. Там красивая природа. А в остальном это беспросветная, серая мгла. На заводских окраинах очень, очень страшно. А люди – удивительные. Я поэтому каждые полгода езжу в Новокузнецк. Вообще сибиряки – это национальность, я раньше не понимала, что это такое. А чем дольше живу в Москве, тем больше понимаю, что я сибирячка.

– ​В чем отличие?

– В свободолюбии. Туда ссылали несогласных, беспартийных, драчунов, хулиганов. Мне всегда была интересна история моей семьи, я ее узнавала: мой прапрадед по папиной линии подрался с урядником, оторвал ему пуговицу на мундире, его сослали в Сибирь. Другой мой прапрапрадед был старообрядцем, отказался рубить бороду, его сослали, и он основал деревню на Алтае.

– ​Откуда ты так хорошо знаешь историю своей семьи?

– Я интересовалась. Расспрашивала прабабушек. А в 9-м классе написала длинную историю семьи: пока все были в уме, попыталась ее собрать. Потом – спасибо "Мемориалу" – узнала, что в 37-м расстреляли моего прадеда-белогвардейца. Я понимаю, почему люди в Сибири ведут себя так: у них нет социальных рамок, которые очень сильно ограничивают жителей Центральной России, где гораздо больше приспособленцев. А в Сибири люди очень свободные. Если им что-то не нравится, они об этом говорят. У них нет политкорректности. Переехав в столицу, мне пришлось научиться молчать. В Сибири люди гораздо более прямые и честные. Но – замученные ужасно. Там просто кошмар какой-то происходит. Нет работы. Сейчас главная профессия – продавец. Как такое может быть? А все работают продавцами. Половина наркоманов, половина потребителей. Поэтому у меня и возникает чувство, что я очень хочу быть общественным деятелем. Мне очень хочется помочь всем, кто там живет.