Виктор Суворов —бывший сотрудник легальной резидентуры ГРУ СССР в Женеве. В 1978 году бежал в Великобританию. Автор военно-исторических книг и романов. С ним разговаривает Игорь Померанцев. (архивная запись: Лондон, начало 90-х. Текст публикуется впервые).
— Кто вы, Виктор: разведчик, шпион, писатель?
— Моя шпионская жизнь — это самая интересная часть моей жизни. Нормальный человек не может вообразить себе, насколько это интенсивная жизнь, насколько это интересная работа. Она по-настоящему интересна, она интереснее, чем в любой книге — это невозможно описать, как она интересна. И когда это вдруг кончается по какой-то причине — это как летчик, который летал всю жизнь и вот ему отрезали ноги, руки, он не может летать. Или Павка Корчагин скакал на коне, а после берет книгу и пишет. У меня есть, не скажу — много, —но несколько друзей среди авторов шпионских романов, авторов всемирно знаменитых, я чувствую, откуда у них вдохновение, это как Жюль Верн был капитаном Немо внутри себя. Чтобы быть успешным автором шпионского романа, нужно хотя бы по ночам, засыпая, жить в этом мире.
— Кстати, многие английские авторы шпионских романов действительно работали в разведке, например, Моэм, Джон Ле Карре, Грэм Грин. Так что может быть у них это тоже была тоска по прежней работе.
— Я с этим полностью согласен. С некоторыми из них я знаком — это профессионалы высшего класса с точки зрения их разведывательной работы. Я немного знаю их с другой стороны. Встречая их, я чувствовал настоящих волков разведки — это волки.
— Виктор, какими тиражами выходят ваши романы в Англии, в Америке?
— В Англии, в Америке очень хорошо пошли мои учебники. Мои шпионские романы в Америке не пошли, но в других странах, допустим, в Японии, где-то тысяч 600 было «Аквариума». В Польше один тираж в одном издании — два миллиона копий. Я подписал контракт на фильм, они поставили это дело в театре. Было много пиратских изданий и так далее.
— Виктор, что выгоднее в финансовом смысле: быть британским автором или советским шпионом?
— Дело в том, что когда я был шпионом, то как советский дипломат я получал большие деньги по советским масштабам. То есть вернуться в Союз и эти же швейцарские франки перевести на рубли или покупать в «Березке» что-то — это вполне хватало для того, чтобы быть гораздо выше среднего или высокого уровня. Наши дипломаты, вы знаете, как они ходят. С другой стороны, если эти деньги переводить, допустим, на жизнь американского дипломата, то, конечно, это вполне скромные деньги. Но есть и третья сторона: когда я работаю как шпион, я имею полностью неограниченный доступ к деньгам, которые я трачу не на себя, а для операций. И я чувствую это могущество позади меня. Вы понимаете, ВПК, военно-промышленный комитет, который контролировал девятку наших самых мощных министерств. Министерствам выделяются деньги, и эти министерства эти самые деньги возвращают в ГРУ. ГРУ имеет свой собственный бюджет и кроме того бюджет ВПК. То есть весь наш индустриальный комплекс дает деньги и говорит: «Витя, пойди и купи что-то». Чувствуя эту финансовую совершенно невообразимую мощь позади, если я нашел что-то на Западе, если я нашел, если мне удалось завербовать агента, то моя финансовая мощь беспредельна. Я повторяю: это же я не на себя трачу. Так что ответ на вопрос двойственный. Когда на себя, конечно, я как автор имею гораздо больше, чем когда был шпионом.
— Виктор, вы говорите, что в Англии, в Америке не очень хорошо пошли романы. А в чем, по-вашему, дело? Может быть вы их перегружаете деталями?
—Еще не все потеряно. У меня есть хорошие, я бы сказал, могущественные друзья среди авторов в Америке, они меня уважают. Я знаю по своему русскому опыту, когда меня признали. Виктор Платонович Некрасов прислал мне письмо, сказал: «Витя, я прочитал твой короткий рассказ на русском языке, я тебя признаю автором». У меня были другие очень знаменитые авторы наши русские, нобелевский лауреат в том числе, которые прислали мне письма или хорошо отзывались.
— Но это не Михаил Шолохов?
— Нет, это не Михаил Шолохов. После признания такого неофициального, когда авторы меня признали, после этого последовало признание публики. Среди американских некоторых авторов, допустим, Том Клэнси (умер в 2013 г.—прим. редакции). Том Клэнси стоит на два класса, на два этажа выше, чем все остальные, с точки зрения именно финансовой, я знаю, сколько он получает, он мой друг, он в любое время может прислать за мной самолет, это я просто, не хвалясь, скажу, у нас хорошие очень с ним отношения. Когда я получил признание от Тома Клэнси, то если мне сейчас выдать роман и там будет предисловие Тома Клэнси, то это будет, может быть, успех. Я не говорю, что это будет.
— Виктор, в Англии и Америке издаются пособия для начинающих писателей, в том числе писателей, работающих в вашем шпионском жанре, вы когда-нибудь заглядывали в них?
— Нет, не заглядывал. Я считал вообще, что нужно как-то держаться в стороне от этой традиции и стараться даже не читать, как шпионские романы написаны.
— Виктор, а вы завидуете писателям популярным, писателям миллионерам?
— Я завидую писателям популярным, писателям миллионерам. Да, я говорю правду. Я весь соткан из зависти. Есть зависть разрушительная и есть зависть созидательная, так вот, мне думается, мне очень повезло, я сумел свою зависть разрушительную подавить. Я подавил в себе, хотя звериная жестокость выпирала, иногда хочется, прочитав книгу, сказать: ну это же не бестселлер — это же шарлатан, что же ты делаешь? Я это подавил очень простым приемом, я сказал: Витя, стоп, успокойся. Если ты, Витя, знаешь, как создать шедевр, создай его. И вот тогда появляется другая зависть — созидательная. Прочитав великолепную книгу, я прихожу, я закрываюсь в комнате, я кричу на всех, чтобы меня никто не трогал эту неделю. Я наливаю себе кофе с коньяком, размешиваю, я не сплю ночами, я пишу, я пишу, я пишу. Эта зависть меня гложет, мне хочется превзойти это.
— Виктор, может быть, мой вопрос прозвучит несколько цинично: вы пишете ради денег, ради славы или в свое удовольствие?
— Это вопрос не циничный. Да, я пишу в надежде, что мне за это заплатят, ради денег — да. С другой стороны, я нахожу в этом удовольствие, я не могу не писать. Ради славы? Ну конечно. Мне бы хотелось быть знаменитым генералом, но из меня этого не получилось. Я признан уже как военный эксперт, наполовину признан как историк, как автор шпионских романов кое-где я признан, в Польше, например, или в Японии.
— Виктор, но в вашем случае, мне кажется, со славой особенно трудно, поскольку вы живете анонимной жизнью.
— Да, конечно, я пишу под псевдонимом. У меня были свои собственные очень глубокие причины не называть свое имя, но меня здесь быстро вычислили. Начальник Главного разведывательного управления в «Комсомольской правде» называл меня. Я не хочу ни подтверждать, ни отрицать этого. Но когда автор под псевдонимом становится известен публике под псевдонимом, ему даже не надо возвращаться к своему настоящему имени. То есть меня знают, если я представлюсь: здравствуйте, я Виктор Суворов. Я был в Париже, зашел в русский магазин, а со мной был корреспондент из «Пари матч», он делал снимки, сзади меня фотографировал, чтобы лицо не показать, для журнала «Пари матч». Он меня хотел сфотографировать в русской церкви, в русском магазине. Этот владелец русского магазина говорит: «Позвольте, а почему вы в маленьком русском магазине?». Там очень маленький русский магазин, но шикарный. Я говорю: «Я русский писатель». «А какой русский писатель?». Я говорю: «Я Виктор Суворов». Он достает здоровую банку с черной икрой: «Вот, Витя Суворов, возьми и скушай себе». Это не как Нобелевская премия, но на половину Нобелевской премии тянет.
— Да, но это паюсная валюта. Теперь вас печатают в России и в переводе на фунты, мне кажется, русские гонорары рублями, мягко говоря, очень скромные.
— Да, это скромные, но тем не менее, я от них не отказываюсь. Не отказываюсь не для себя, конечно, куда мне их здесь девать. Но я ушел на Запад, и тем самым я причинил боль очень многим людям, которые, может быть, меня уважали, может быть, любили. Судьба их была очень незавидная. Сейчас, когда эти деньги из России пошли, я даю издателям эти адреса, и они переводят моим старикам-родителям.
— Виктор, вас как писателя возбуждает то, что над вами висит смертный приговор?
— Это совершенно чувство освобождения. Свою самую первую книгу я завершаю словами о том, что я сейчас живу между смертным приговором и казнью, и в моей жизни —это самое счастливое время. Тут я не соврал. Дело в том, что когда я получил приговор, мне сказали, что вот вам, Витенька, высшую меру отписали. После этого мне не страшно ничто, мне не страшна критика, допустим. Кто-то говорит: Витя, какой ты дурак, ты плохо очень пишешь книги и вообще ты проходимец и так далее. Я это принимаю как из гроба, меня это совершенно не колышет. Или, допустим, кто-то мне скажет, что ты болен какой-то болезнью, я буду плевать через плечо, я пока ничем не болен. Но если мне это скажут, мне как-то не страшно. Если я полностью в долгах — я этого не боюсь. У меня было совершенно жуткое несколько лет, лет 10, наверное, 11, никакой успех ко мне не шел, где-то книги мои печатали — это было совершенно жуткое чувство, не сразу успех приходит. Поверьте мне, если сейчас у меня что-то есть — это не пришло само собой. Это были варварские, очень тяжелые годы. Я работал преподавателем в военной академии — это был мой основной хлеб. Но все, что я зарабатывал как преподаватель — это все шло на мои исследования о начале Второй мировой войны. Это моя главная книга, в неё я все вложил.
— Виктор, вы не мечтаете вновь из создателя литературных персонажей превратиться в реального шпиона, пусть не русского, пусть арабского или израильского?
— Нет, я живу этой жизнью в своих снах, в своих книгах, но снова перешагнуть туда, я думаю, что у меня просто не хватит сил, не хватит духа. Это так же страшно… это очень увлекательная работа, но это как прыжки с парашютом. Пока в этой жизни живешь, ты прыгаешь, ты наслаждаешься. Я этим жил, я этим наслаждался. Но если мне сейчас снова скажут — начни прыгать, я не знаю, начну или нет. Меня не тянет, откровенно говоря. Шпионская жизнь — это удивительная жизнь, но, наверное, это как любовь, она бывает один раз на всю жизнь, если это была настоящая любовь. И вернуться к этому, переиграть это, я думаю, можно только в книгах и мечтах. Я не верю, что это можно переиграть еще раз в жизни.
— Ваш мёртвый сезон никогда не кончится?
— Нет, никогда. Теперь я вошел в литературу, может быть я графоман, буду я успешным или нет, но в Польше и в Японии я успешен — этого вполне хватает на хлеб с маслом и икрой, особенно, если икру даёт в магазине просто незнакомый мой читатель, мой далекий читатель.
