“Сколько дивизий у Папы?” – этот с презрением заданный Сталиным вопрос вошел в исторические анналы. Сегодня напрашивается другой: "Сколько компаний у Кремля?"
Российская власть выработала привычку относитьcя к бизнесу как к оружию в политике. И эта привычка не исчерпывается понятием "клептократия" или "государственный капитализм". Недавняя публикация панамских документов привлекла внимание к разветвленной сети офшорных компаний, которые используются, чтобы разными путями спрятать, отмыть, переместить и "приютить" капиталы. В случае с лицами, близкими к Путину, речь идет о "пожертвованиях" олигархов и бизнесменов, которые, в свою очередь, ищут покровительства или поблажек, чтобы укрыться от налогов. Подобный способ персонального обогащения не нов, он знаком клептократиям во всем мире.
Дело о двух миллиардах на счетах Сергея Ролдугина, музыканта и по совместительству крестного отца одной из дочерей Путина, высветило, однако, и более изощренное современное российское ноу-хау. Средства, по крайней мере, некоторых ролдугинских офшоров шли не на финансирование строительства дворцов и курортов, но реинвестировались в стратегические компании, важные для российского государства. Другими словами, граница между расхищением и методом управления государством в России стерлась и в ряде случаев потеряла смысл.
Четыре способа гибридизации
Россия как государство являет всевозможные формы гибридности: гибридную войну, гибридную демократию, гибридную автократию. Что же тогда представляет собой гибридный бизнес? Перефразируя Клаузевица и следуя концепции гибридной демократии и гибридной автократии, он отражает процессы, идущие в двух направлениях: бизнес – это продолжение политики иными средствами, так же как политика часто – это такое специфическое продолжение бизнеса. Причем все происходит одновременно, взаимозаменяемо и часто переплетается где-то посередине.
Можно выделить четыре способа такой гибридизации: использование бизнеса напрямую как инструмента государства; жертвование интересами бизнеса в высших политических целях; заключение компаниями сделок "по приглашению" Кремля; и, наконец, чисто российский реверс, в ходе которого бизнес успевает "угнать" интересы государства. Обычно одно не исключает другого: некоторые компании, вроде бы укладывающиеся в первую категорию, могут легко обернуться ярким образчиком последней. Но общая схема нередко сводится к полной переуступке государственной политики бизнесу таким образом, что это создает уязвимость не только для самого бизнеса, но и для власти в целом.
Эти схемы не новы и следуют рука об руку с глубоко укоренившейся системой "кооптирования" бизнеса властью. Миллиардер Владимир Лисин в недавнем интервью пожаловался, что, когда госкорпорации контролируют 60 процентов экономики, уже само их участие изменяет правила игры для всех остальных: мотивация инвестировать исходит не от бизнеса, а от госчиновников.
И это не рудимент советской плановой экономики. Во времена Петра Великого государство присваивало уральские горнодобывающие заводы, как только выработка падала. Подобное размывание экономических и политических интересов – лейтмотив российской истории: от насильственной индустриализации последних десятилетий девятнадцатого века до принудительного труда в ГУЛАГе.
Однако сегодня, в эпоху коррупционных схем и офшорных утечек, гибридный бизнес и превращение его в оружие государственной политики стал главной особенностью российской власти и потенциальным риском для нее самой и для внешнего мира.
"Маршализация" бизнеса
Яркий пример превращения некоторых компаний и бизнесменов в инструмент политики и даже геополитики – Константин Малофеев, основатель инвестиционной группы "Маршал капитал". Прямой инвестор в сфере телекоммуникаций и медиа, группа "Маршал капитал" уже была интегрирована в стратегически важный сектор экономики. Сам Малофеев демонстрировал идеологическую склонность к православию и национализму, что, несмотря на проблемы с законом, сделало его органической частью кремлевских планов 2014 года.
Украина и Евросоюз обвиняют Малофеева в финансировании пророссийских сепаратистов на Востоке Украины через его Фонд святителя Василия Великого. Эти обвинения он отвергает. Однако существуют и более убедительные доказательства связи Малофеева с этим конфликтом. В число его бывших сотрудников входили Александр Бородай, до августа 2014 года занимавший пост премьер-министра самопровозглашенной Донецкой Народной Республики, и что еще важнее, Игорь Стрелков, объявивший себя человеком, "спустившим курок войны на Донбассе". Сам Малофеев признал в интервью "Ведомостям" в ноябре 2015 года, что Бородай был его консультантом и познакомил его со Стрелковым (настоящая фамилия Гиркин) в конце декабря 2013 года или в начале января 2014-го.
Природа еще более тесных политических связей между Малофеевым и Кремлем вскрылась в феврале 2015 года. В распоряжении "Новой газеты" оказался документ, разработанный людьми, близкими к Малофееву, и переданный ими в Администрацию президента. Из него следовало, что еще до бегства из страны бывшего украинского президента Януковича был составлен план аннексии Крыма и Донбасса. Предполагалась "суверенизация и объединение с Россией" – с такими требованиями должны были выступить захватчики правительственных зданий в этих регионах в апреле 2014 года. Лейтмотив документа – необходимость контроля за украинской газовой инфраструктурой, потеря которого могла бы поставить под угрозу позиции "Газпрома" в Центральной и Южной Европе.
В случае подлинности, документ подтверждает модную сегодня в Кремле модель лоббирования. Это своего рода "базарная площадь", на которой участники политических торгов подбрасывают идеи Владимиру Путину или его окружению в надежде, что тот заметит и одарит благосклонностью. Обещания Кремля в ответ на такие инициативы – устные и неопределенные – позволяют власти в любой момент отказаться от своих слов, что, в свою очередь, повышает и риск выхода из-под контроля подобной "политики на аутсорсе". Таким образом, участие Малофеева и его капиталов в войне на Украине предполагает еще один вектор гибридизации: идеологические пристрастия Малофеева способствовали решению Кремля о расширении вмешательства на Украине, и, таким образом, в какой-то степени бизнесмену удалось "угнать" государственные интересы.
Агенты государства
В случае с Малофеевым точные линии и направления влияния все-таки не вполне ясны. Но существует множество примеров организаций и компаний, функционирующих на коммерческой основе – с госкапиталом, как "Роснефть", или будучи акционерным обществом, как машиностроительная корпорация "Уралвагонзавод". Они c готовностью или по заведенному порядку используются властью, независимо от баланса прибыли и убытка. Наемники из Частной военной компании Дмитрия Уткина ("ЧВК Вагнера"), к примеру, воюют и погибают в Сирии. Но это формирование основано по инициативе государства, финансируется государством и управляется государством, а технически преподносится как абсолютно независимая коммерческая группа. Не в последнюю очередь потому, что это помогает занижать "официальные потери": в то время как, по некоторым данным, число жертв среди бойцов "Вагнера" исчисляется десятками, официально в ходе сирийской операции погибли семеро российских военнослужащих.
Есть и другие способы заставить бизнес послужить внутригосударственным и геополитическим целям. Генбанк Евгения Двоскина пользовался покровительством ФСБ и был, по общему мнению, глубоко вовлечен в переправку незаконной наличности чиновникам и госкорпорациям. (Самого Двоскина депортировали из США за мошенничество с налогами в 2001 году.) После аннексии Крыма Генбанк открыл там 175 отделений, став вторым по величине банком на полуострове, который западные санкции отрезали от глобальной финансовой структуры.
Центральный банк безуспешно пытался воспрепятствовать активности Генбанка в Крыму из-за прошлых криминальных связей его главы, в то время как Двоскин воспользовался идеей российских властей развивать экономику полуострова, привлекая небольшие банки с туманным прошлым. Остается открытым вопрос, в какой степени прекращение атаки на Генбанк со стороны ЦБ и готовность правительства способствовать продвижению таких банков в Крым объясняются протекцией ФСБ. Отмывание денег, покровительство ФСБ и участие в "освоении" Крыма высвечивают паутину компромиссов, которая делает все заинтересованные стороны уязвимыми и затуманивает ответ на вопрос, кто, собственно, здесь клиент, а кто патрон.
Выполняя свой долг
Это, по общему признанию, исключительные примеры, во всяком случае, с "Вагнером", хотя бы потому, что частные вооруженные формирования в России незаконны. (Что лишь подтверждает вероятность того, что обращение к услугам "Вагнера" – инициатива со стороны государства.) Однако гораздо чаще бизнес привлекают к государственным операциям время от времени и в качестве вспомогательного элемента. К примеру, когда нужно создать прикрытие для офицера разведки, так как это сделал Внешэкономбанк c Евгением Буряковым, работавшим в Нью-Йорке в 2012–2015 годах и недавно осужденным в США за шпионаж. Это может быть и более сложная операция, к примеру, в случае с основанием в 2004 году компании "РосУкрЭнерго" как совместного предприятия "Газпрома" и консорциума украинских олигархов. Предполагалось таким образом создать не только посредника для управления импортом российского газа на Украину, но и "купить" влияние покидающего должность украинского президента Леонида Кучмы и приходящего ему на смену Виктора Ющенко. В этом отношении "РосУкрЭнерго" была одновременно активным экономическим игроком, источником коррупционных прибылей и рычагом управления в руках Москвы.
Обобщая, можно сказать, что в ряде случаев логику рынка вынуждают покориться интересам государства, и частным компаниям приходится идти на сделки, потому что Кремль от них этого хочет.
Иногда это означает политику грубой силы с целью контроля на "домашнем" рынке. Предложенная в этом году приватизация государственных долей в целом ряде компаний – в этом списке, предположительно, "Алроса", "Башнефть", "Роснефть", "Совкомфлот" и "Внешторгбанк" – не только происходит в условиях экономических санкций и неопределенности на рынке, но также обставлена условиями, которые с высокой долей вероятности отпугнут зарубежных участников торгов. Ясно, что главная цель всего этого – не увеличить доход государства и не повысить эффективность бизнеса, а в большей степени вознаградить компании и олигархов, продемонстрировавших свою лояльность. Это можно было бы интерпретировать просто как коррупцию, но это больше, чем коррупция. Для Кремля это, скорее, проверенный способ управления алчными и безжалостными элитами, заставляющий их снова и снова посвящать себя Путину и государству перед лицом новых экономических перспектив. В конце концов, это уже много раз происходило в прошлом, будь то распределение жирных контрактов для сочинской Олимпиады или введение нового стандарта школьных учебников. (И, по совпадению, ключевыми бенефициарами в обоих случаях оказывались Аркадий и Борис Ротенберги – из числа ближайших друзей и ярых сторонников Путина.)
И все-таки подобное специфическое "партнерство" с бизнесом не всегда определяется только отношением с элитами или внутриполитическим расчетом. В мае 2014-го, к примеру, Кремль отчаянно пытался продвинуть 400-миллиардную энергетическую сделку с Китаем. Россия вступила в новое геополитическое соревнование с Западом, последовавшее за аннексией Крыма и интервенцией на юго-востоке Украины. Когда санкции начали "кусаться", Путин решил вбить свой "колышек" на Востоке. В надежде – задним числом уже понятно, что напрасной, – что это поднимет отношения между Москвой и Пекином на новый уровень, а заодно преподаст урок Вашингтону. Москва хотела подтолкнуть "Газпром" согласиться на любые условия, которые выдвинут китайцы. Китайцы, прекрасно это понимавшие, проталкивали действительно тяжелые условия, причем настолько, что было непонятно, пойдет ли "Газпром" на столь большие убытки. В конце концов, 30-летнее энергетическое соглашение оказалось в такой же степени невыгодным для "Газпрома", в какой необходимо Кремлю.
Кто клиент? Кто патрон?
Гибридизация бизнеса тем не менее дорога со встречным движением: обе стороны хотят выиграть что-нибудь взамен – или деньги, или услуги.
Классический пример – "Уралвагонзавод", акционерное общество, акции которого с 2007 года принадлежат Федеральному агентству по управлению государственным имуществом. В разгар массовых антикремлевских протестов в декабре 2011 года группа рабочих "Уралвагонзавода" обратилась в телеэфире к Путину, который в тот момент собирался вновь избираться на президентский пост, с предложением, в случае необходимости, прибыть в Москву и "разобраться" с протестующими. Анатолий Сердюков, в ту пору министр обороны, ясно дал понять, что не видит необходимости закупать новые танки для армии, включая и Т-90, выпуск которых надеялся начать "Уралвагонзавод". Вскоре после упомянутой демонстрации лояльности трудящихся Путин публично отменил решение Сердюкова, и завод получил госзаказ на два миллиарда долларов на модернизацию танков для российской армии.
Поток услуг и политика движутся в обе стороны. Пока "Уралвагонзавод" пытался использовать политику, чтобы выиграть свою долю рынка, вице-премьер Дмитрий Рогозин не только лоббировал интересы военно-промышленного комплекса – особенно он старался помешать планам Сердюкова по закупке иностранной военной техники, – но и пытался таким образом заручиться поддержкой представителей ВПК для реализации собственных, в конечном счете, безуспешных претензий на кресло министра обороны. Полковник юридического департамента Министерства обороны, говоривший с нами на условиях анонимности, назвал маневры Рогозина "попыткой военных промышленников снова захватить военных". В условиях гибридного бизнеса политика, бизнес и война, переплетаясь, фактически сращиваются.
Гибридный бизнес диктует решения
Таким образом, сама культура принятия решений как в политической, так и в бизнес-сферах становится "гибридизированной". Многие западные комментаторы после публикации панамских разоблачений, к примеру, удивлялись, сделав для себя, в общем-то, очевидное "открытие": некоторые решения, которые кажутся результатом политики или идеологии, в равной мере движимы финансовым интересом вовлеченных сторон. Тем не менее это российская реальность. И дело не просто в том, что некоторые индивиды пользуются своим положением и связями для личного обогащения. Скорее, речь идет о том, что при принятии практически любого решения во главу угла ставится выгода – личная или "шайки друзей", – бизнес-чутье и политическая целесообразность.
Российская политика в области медиа в годы правления президента Путина изобилует такими гибридными бизнес-решениями. Захват в 2001 году "Газпромом" независимой телекомпании НТВ диктовался не только необходимостью накинуть узду на журналистский коллектив, категорически настроенный против любого диктата со стороны государства. Конечно, обвинения в мошенничестве в адрес владельца НТВ Владимира Гусинского были политически мотивированы, однако сотни миллионов долларов, которые его компания "Медиа мост" задолжала "Газпрому", тоже стали немаловажным фактором при принятии решения о захвате телекомпании.
Внезапное решение ликвидировать и перестроить финансируемое государством РИА "Новости" в декабре 2013 года тоже из разряда классически гибридных. Последствием "капремонта" стала замена руководителя агентства Светланы Миронюк на антизападного подстрекателя Дмитрия Киселева. Сам Путин объяснил такую перестановку необходимостью поставить во главе финансируемой государством организации "патриота". Свежепреобразованное агентство "Россия сегодня" легло краеугольным камнем в здание кремлевской пропаганды как раз в канун украинского конфликта. А предшествовали ему призывы со стороны англоязычного телеканала Russia Today (RT) к более тесному сотрудничеству в надежде, что две организации могли бы в итоге слиться в будущем. И корни здесь уходят глубже в деньги, чем в политику. RT и РИА годами воевали за государственные ресурсы. Их соседство в старом комплексе АПН на Зубовском бульваре было постоянным источником соперничества за помещения и деньги. И тем не менее, чтобы выиграть в этой экономической борьбе, пришлось задействовать политический ресурс. В течение двух лет, предшествующих ликвидации РИА, как утверждают инсайдеры, чиновники, поддерживавшие RT, делали все, чтобы настроить Путина против РИА за якобы оппозиционные материалы агентства. Когда решение в конце концов было принято, глава президентской администрации Сергей Иванов объяснил его "необходимостью экономии средств и повышения эффективности государственных СМИ", а также "защиты национальных интересов". Подобное официальное объяснение равносильно признанию в гибридном принятии решений.
Провести черту
Порой непросто провести черту между политикой и бизнесом, почувствовать баланс, особенно в случае со стратегическими проектами за рубежом. К примеру, одна из причин, по которой тендер на строительство нового энергоблока Темелинской АЭС в Чехии забуксовал (в 2014 году проект был и вовсе остановлен), стала агрессивная работа российских спецслужб в поддержку заявки Росатома: у службы безопасности Чехии (BIS), по ее собственному заявлению, имелись серьезные доказательства в пользу этой версии. Сложность в том, чтобы понять, было ли это типичным, хоть и слишком бесцеремонным, выражением поддержки Москвой коммерческого предприятия (в конце концов, известны случаи, когда западные страны мобилизовали политическую и даже разведывательную поддержку своим стратегическим отраслям и их тендерам), либо в случае с Темелинской АЭС преследовалась прежде всего стратегическая геополитическая цель. Было ли это способом сделать чешскую энергетическую инфраструктуру уязвимой для будущих российских манипуляций? Уловкой для облегчения внедрения российских шпионов? Трудно быть в чем-то уверенным.
В конце концов, никто не знает, где в России заканчивается бизнес и начинается политика, и в этом сила и одновременно серьезная опасность гибридной бизнес-модели. В эпоху сравнительно открытых экономик, сложных транснациональных корпораций и структур владения бизнесом, жадного и если не аморального, то уж точно не верующего в моральные ценности капитализма, достаточно просто создавать компании, перемещать капиталы и проникать на рынки.
К примеру, когда госкорпорация "Росэлектроника" захотела купить ключевые компоненты тепловизорных систем на Западе – чтобы выполнить госконтракт и одновременно обойти санкции, – она создала множество компаний-оболочек для ведения бизнеса: сначала "Циклон", потом Cyclone-IR в партнерстве с кипрской компанией неясной принадлежности. Та, в свою очередь, изменила название на Photoelectric Devices LLC, дабы замаскировать и свое происхождение, и военное назначение. Это не было операцией спецслужб. Это пример того, как российская госкомпания в конечном счете посчитала для себя возможным действовать в лучшем случае хитро, в худшем нечестно, и чтобы заработать, и чтобы удовлетворить своего главного клиента – Министерство обороны.
Нехороший бизнес
Независимо от соблазнов, которые открывает подобная культура ведения бизнеса, для России она чревата и серьезными долгосрочными рисками. Во-первых, сама политика зачастую – нехороший бизнес. Это может означать, что интересы предпринимательства и логика рынка оказываются вторичны по отношению к политическим интересам. В лучшем случае компании становятся жирными и ленивыми, рассчитывая на политическую поддержку, а не на собственную эффективность и мастерство. Если шпионы могут достать для вас информацию по конкуренту в тендере или копию его новых разработок, зачем "париться" и вкладываться в развитие бизнеса, в исследования и разработки? Если политика может приказывать, какие контракты выполнять дома и продавливать для вас заказы за рубежом, зачем думать о том, чтобы производить лучше и дешевле? Если можно использовать политическое давление, чтобы закрыть или захватить более эффективного конкурента, зачем совершенствоваться самому? Корпорации, такие как "Газпром" или "Роснефть", вопиюще неэффективны, именно потому, что опираются на подобную монополию и политическую поддержку. В 2012 году "Газпром" потерял предположительно 40 миллиардов долларов из-за коррупции и неэффективности, сумму, практически равную полученной за тот же период прибыли в 44,7 миллиарда долларов. Тем не менее Кремль всегда присмотрит за своими "чемпионами" – не бесплатно, конечно: взамен они должны быть готовы стать оружием государства. Так "Газпром" позволил себя использовать как "энергетическую артиллерию" против Украины в 2015 году (это обошлось ему в 6 миллиардов долларов штрафов и упущенной выгоды), а "Роснефть" выложила на субсидирование 180 миллионов долларов.
В то же время все это способствует тому, что сам бренд "Россия" становится все более "токсичным". Имиджевый ущерб измерить трудно. Еще сложнее предсказать наступление переломного момента, когда сам факт того, что вы российский инвестор или компания, уже будет делать вас нежеланным и ненадежным. Как выразился один западный бизнесмен, чья компания сокращает свое присутствие в России, "есть, конечно, объективные факторы, такие как проблемы с экономикой и ухудшающаяся международная обстановка, но не менее важно сложившееся в руководстве нашей компании ощущение, что Россия снова дичает. Я не замечаю этого здесь. Но люди не видят Россию в качестве места для развития своего бизнеса в ближайшие годы". И особенно это касается новых, молодых компаний. Дэвид Нангл, исполнительный директор группы венчурного капитала Vostok Emerging Finance, в интервью Financial Times заметил, что "очень тяжело привлечь глобальный капитал к поддержке молодых компаний в России".
Мягкая сила во всех своих обличьях всегда была для Кремля terra incognita. Российские лидеры понимают, что она может быть серьезным "оружием", но они не представляют, как она аккумулируется, приводится в действие или растрачивается. Пафосные мероприятия вроде сочинской Олимпиады, пропагандистские инициативы "Россия сегодня" или мемы с Путиным с голым торсом не прибавляют мягкой силе эффективности, особенно на фоне таких контрпримеров, как аннексия Крыма или сбитый MH17, ядовитые излияния кремлевских троллей и хакеров, бесконечная череда допинг-скандалов с российскими спортсменами и коррупционных – с чиновниками. Даже по-настоящему хорошие российские бизнес-истории начинают портиться и вызывают вопросы. Лаборатория Касперского, специализирующаяся на защите программного обеспечения, – пример подлинного мирового лидера в своей отрасли, – хотя и зарегистрированная в Лондоне, но бесспорно российская. И все же упорные предположения о связи компании с ФСБ, о чем, в частности сообщал Bloomberg, – это скорее симптом более общих подозрений в отношении российского бизнеса, чем что-то конкретное о компании, даже с учетом того, что ее основатель Евгений Касперский когда-то работал в КГБ.
Как следствие, долгосрочные перспективы российского бизнеса становятся заложниками краткосрочных и, возможно, непродуктивных политических целей. У страны огромные природные и человеческие ресурсы, и ничто не могло подготовить поколения способных капиталистов так, как это сделали семьдесят лет советского псевдосоциализма. Также как сегодня при других обстоятельствах Россия должна была бы создать убедительную историю мягкой силы, основанную не только на исторических триумфах и достоинствах, но также на современных достижениях. Чтобы однажды страна уже смогла поведать миру свою великую экономическую историю, а не ту, что основана на современном псевдокапитализме или на безнадежном экспорте углеводородов кучкой приятелей-бизнесменов.
В данный момент, однако, в то время как россияне вынуждены вести более скромную жизнь во имя кремлевских геополитических амбиций, мир их бизнеса тоже формируется, деформируется и ограничивается политикой. Вопреки реальным "успехам" в борьбе с коррупцией и бюрократизмом Россия карабкается вверх по шкале благоприятности условий для ведений бизнеса (рейтинг ежегодно составляет Всемирный Банк). Парадокс в том, что одновременно опросы показывают, что молодые предприимчивые граждане России снова отворачиваются от идеи начать здесь свое дело. Не только Запад, но и азиатские страны переживают беспрецедентный приток умных, амбициозных русских и мобильных компаний – в поисках лучшей среды для функционирования своего бизнеса. И речь идет не только об известных именах, таких как Павел Дуров, основатель социальной сети "ВКонтакте". По мнению Льва Гудкова, директора аналитического центра по изучению общественного мнения, "Россия теряет своих образованных, активных и предприимчивых людей".
Кремль, похоже, предпочитает воспринимать бизнес просто как еще одну площадку для сражений и инструмент государственной политики. Многие бизнесмены и компании, в свою очередь, хотели бы играть эту роль в обмен на индульгенцию за свои грехи и режим преференций. Но в конечном счете, такая ситуация разъедает как эффективность российской экономики, так и ее репутацию. А Россия едва ли может себе позволить дальнейшее разрушение того и другого.
Перевод: Галина Сидорова
