Иван Толстой: Сегодняшний разговор в преддверии Дня Победы мы посвятим русским коллабо. Так во Франции называли тех, кто пошел на сотрудничество с оккупантами. В передачах нашего радио коллаборантская тема в последние месяцы хорошо представлена диалогами Владимира Абаринова с историком Игорем Петровым, но тема эта столь остра и столько мало еще изучена, что здесь рано говорить об исчерпанности вопроса. Не опубликованы десятки рукописей, тысячи писем, дневники, воспоминания, фотографии. Архивы разных стран ломятся от драматичнейших документов.
Мой собеседник – доктор исторических наук Олег Будницкий – последние годы много занимается военной темой. Сейчас он вместе со своим соавтором Галиной Зелениной подготовил к печати записки двух идейных коллаборантов – Лидии Осиповой и Владимира Самарина. В сегодняшней программе прозвучат некоторые фрагменты из этой публикации.
Олег Витальевич, советская пропаганда мазала всех, оставшихся под немцами, одной черной краской. А как было на самом деле?
Олег Будницкий: Ну, кстати, о советской пропаганде - там это все было очень по-разному. Наоборот, советская пропаганда рассказывала о том, что было всенародное сопротивление, все поднялись на борьбу с нацистскими оккупантами, хотя на самом деле это было далеко не так и не могло быть так по определению, по той простой причине, что на оккупированной территории оказалось около половины населения Советского Союза. Статистически, по переписи - 88 миллионов, то есть больше, чем в какой-либо другой стране. Это было больше населения Франции с ее чудовищным коллаборационизмом, с моей точки зрения. И, с моей точки зрения, дело не только в массовости французского коллаборационизма, а дело в том, что это было внутреннее какое-то приятие, как мне кажется. Эти идеи новой Европы нашли, к сожалению, отклик у довольно большого количества европейцев.
На самом деле было не 88 миллионов советских граждан, сразу оговорюсь, потому что это — статистика. Какие-то люди ушли, эвакуировались или были вывезены принудительно - призвали, скажем, молодых людей, которых еще не должны были призывать: 17 лет им было. Вывозили, а потом отпускали. Допризывников вывозили, чтобы потом можно было призвать и чтобы они не достались оккупантам. Это вполне разумно — люди были ценностью не меньшей, чем станки или какое-то сырье, которое эвакуировали с угрожаемых территорий. И по оценкам (хотя точной цифры мы не знаем) на оккупированных территориях оказалось около 70 миллионов человек, что тоже очень и очень много.
И из этих 70 миллионов человек приблизительно три четверти это были женщины. Это к вопросу о всенародном сопротивлении. Причем, многие женщины были с детьми. А та четверть мужского населения, которая оказалась на оккупированных территориях, это в значительной части были старики и дети. Немало было мужчин и вполне цветущего возраста, но статистически вот так это выглядело. И если считать, что обычная работа, будь то подметание улиц, печатание газет в типографии, служба слесарем или сантехником - это коллаборационизм, то коллаборационистами были почти все, оказавшиеся на оккупированных территориях. Это тот коллаборационизм, который в современной литературе, пытающейся разобраться с градацией коллаборационизма, называют ''бытовым''. И такими ''бытовыми'' коллаборационистами было большинство, потому что как иначе было жить? Ведь при советской власти практически все было в руках государства, не было частного предпринимательства и, допустим, не выходить за пределы своей лавчонки, часовой мастерской было невозможно. Люди должны были работать в колхозах (которые немцы не распустили, потому что это была удобная форма экспроприации, изъятия), работать на заводах, в каких-то структурах по обслуживанию городского хозяйства, и поскольку эти территории были оккупированы и власть там была нацистская, то это такая неизбежная форма ''бытового'' коллаборационизма. И это клеймо люди несли за собой всю жизнь, потому что во всех этих анкетах было: ''Был ли на оккупированной территории?'' А если был, то ты уже под подозрением, потому что мог читать газеты, слушать радио, общаться с оккупантами и тому подобное.
Иван Толстой: Смотреть в кинотеатрах пропагандистские фильмы.
Олег Будницкий: Совершенно верно. То есть, может быть, уже был человек с червоточинкой. Это наиболее распространенная градация коллаборационизма.
Крайняя степень - это военно-политический коллаборационизм : люди, которые служили в вооруженных формированиях, которые просто служили добровольными помощниками в вермахте, это полицейские формирования, в том числе те люди, которые принимали участие в борьбе с партизанами, в истреблении еврейского населения, в расстрелах, и так далее. Таких тоже было немало.
Я бы не хотел сегодня подробно говорить, скажем, об армии Власова или о национальных формированиях вермахта, сформированных из представителей тех или иных народов СССР, - это отдельная тема и на эту тему написано довольно много крайне противоречивой литературы. Одно скажу: попытки, с моей точки зрения, представить Власовское движение, Русскую освободительную армию как демократическое освободительное движение, не только бессмысленны, но и ненаучны. Я отвлекаюсь от моральных соображений. Движение сформировано по согласованию с нацистами, финансируется нацистами, руководится нацистами, и делать вид, что это как-то отдельно от нацистской Германии, - просто нелепо. Попытка сотрудничества с дьяволом (да простится мне высокий слог) в надежде, что ты этого дьявола как-то обманешь, это пустые надежды, так не бывает. Как говорится, ''коготок увяз - всей птичке пропасть''. И сколько бы не рассказывали эти люди, что они просто вписывали какие-то антисемитские программные документы, но это все немцы, а иначе бы мы они смогли... Ну, если вы иначе не смогли бы, то чем вы, по большому счету, от ''хозяина'' отличаетесь? И опять же, говоря об идейных вещах, тот же генерал Власов, которого очень неоднозначно оценивают, - а у меня всегда возникает вопрос, простой и банальный: ну хорошо, а какие-то признаки стремления подняться на борьбу с большевизмом у Власова прослеживаются до плена? Хоть какие-нибудь? У члена Коммунистической партии генерала Власова, хорошего советского генерала? Задним числом пытаются показать, что он армией не командовал, это кто-то другой, да он в это время был болен. Это все такие зряшные вещи. Ну, был толковый генерал, были какие-то успехи, были не слишком успешные вещи, но никаких признаков того, что он собирался с оружием в руках подняться против советской власти или просто сильно не любил советскую власть, критиковал — нет, их не зафиксировано. А вдруг попал в плен и оказался образцом большевизма! Бывает, возможно таил, чужая душа потемки. Но я - историк, и если у меня нет документов, то я считаю, что пока обратное не доказано, что этого не было, строить предположения или верить словам человека постфактум - это дело не слишком надежное и не слишком научное в той степени, в какой история может считаться наукой.
''Немецкая ферула чувствуется слабо. Но не все можно писать, что хочется. Нельзя, например, ничего писать о Власовской армии, которая все больше и больше начинает обозначаться на нашем мрачном горизонте. Нельзя писать о национальной России. Но можно не писать того, чего писать не хочешь. Немцы не заставляют кривить душой, если не считать кривизной умалчивание. Немцы виноваты в наших умолчаниях, но не в наших высказываниях… И если кто-либо из сотрудников позволяет себе антисемитские выпады (что случается очень редко), то не немцы в этом виноваты; если кто-либо низко кланяется перед немцами (тоже нечасто), это дело его совести. Конечно, немцам нужно говорить со страницы газеты свое. Это тебе не большевики. Газета является боевым антибольшевистским органом. Немало места также посвящает вопросам русской культуры. В общем, газета настоящая и редактор настоящий, и работа настоящая''.
Олег Будницкий: Разные были степени коллаборационизма, разные мотивы. И мотивы национальные. В якобы добровольно присоединившихся прибалтийских республиках нацистов, как освободителей, встречали. Нужно было умудриться так нагадить этим прибалтам, чтобы они немцев возлюбили, немцев, которых они всегда ненавидели. Там же социальная стратификация происходила, в значительной степени (я немножко упрощаю) по национальному принципу. Немцы были элитой, остзейские бароны, а прибалтийское население — латышское, эстонское - было на положении, если не людей второго сорта, то к низшим классам относилось. И чтобы они немцев как освободителей встречали, это нужно было за год начудить там будь здоров как.
И были, конечно, активными коллаборантами западные украинцы, особенно та часть Украины, которая никогда не входила в состав Российской империи. Галиция, Западная Украина, которая влилась в ''братскую семью''. У многих людей создается впечатление, что когда-то отделили, а потом она опять вошла. Да никогда она не входила в Российскую империю, это была часть Польши, потом Австро-Венгерской империи. Для них то, что происходило при советской власти, было чрезвычайно неприятно, это самое мягкое определение. И не секрет, что на многих территориях Прибалтики и на Украине немцев как освободителей встречали хлебом-солью, белили хаты и, в общем, радовались. И тому масса свидетельств. Это была не немецкая пропаганда, это так и было на самом деле. Не случайно в августе 41 года германское командование отдает приказ отпускать из плена украинцев и жителей прибалтийских республик. Вот такая история была. Это мало кому известно, и очень многие пытались доказать, что они на самом деле украинцы, чтобы их просто отпустили. Потом это прекратилось, но был такой момент.
И еще было любопытно, что люди истосковались по свободному слову. И хотя то слово, которое принесли нацисты, было совсем не свободное, тем не менее, люди, которым уже осточертели все эти газеты, печатавшие одни и те же тексты казенным языком, когда стали издаваться газеты коллаборационистские, то с утра огромные очереди выстраивались, их разбирали в момент. Потом, когда почитали, поняли, что на смену одной неправде пришла другая, и энтузиазм спал. Это любопытный штришок.
Причем, вот еще что любопытно. Нацисты вовсе не были такими уж идиотами, как их иногда представляют. Они проводили политику ''разделяй и властвуй'', и на Востоке они позволяли себе то, что никогда не позволили бы на Западе, - это и массовые казни, и в порядке устрашения виселицы на улицах, и многие другие вещи, которые для некоторых людей сразу показали, что они из себя представляют, и в то же время они пытались какую-то национальную политику проводить определенную. Скажем, они приветствовали возрождение украинского языка.
И вот любопытно: советская пропаганда листовки печатала в Москве, потом пересылала на оккупированные территории - о том, что немцы онемечивают украинских детей. Но когда читали на Украине, то над Россией смеялись, потому что немцы приветствовали возрождение украинского языка и украинской культуры, так во всяком случае было официально, и на Украине на русском языке выходила одна газета в Киеве, а подавляющее большинство газет были на украинском языке. Вот такие были любопытные вещи.
Поэтому с нацистами сотрудничали самые разные националисты — украинские, прибалтийские, белорусские и некоторые русские, которые возлагали надежды на то, что все это минет, а потом как-то можно будет... Я не говорю об откровенных приспособленцах и мерзавцах, я говорю о тех, кто какие-то надежды возлагал и пытался по мере сил служить (во всяком случае, так они считали) людям. Ну, в конце концов, надо же, чтобы работала система здравоохранения, образования (детей учить грамоте надо? Надо), чтобы работала канализация и так далее. И некоторые люди, служившие бургомистрами или в городских управах, считали, что они делают благое дело.
Иван Толстой: Ну да, в конце концов, они работали не только на немцев, не только на оккупантов, но и на свой собственный народ, потому что народ оставался и должен был существовать.
Олег Будницкий: Это да, но тут уже начинается та самая грань, когда административный, военно-политический коллаборационизм - это уже работа на оккупантов де факто. Потому что смысл всей этой местной администрации для нацистов был в том, чтобы помогать эксплуатировать оккупированные территории, это была главная задача, этому было подчинено все остальное. Ни одна оккупационная армия не может обойтись без сотрудничества с жителями оккупированных территорий, это понятно. Поэтому только террором управлять нельзя, террор был главным орудием управления у нацистов, но только этим — не будет работать, не получится. Поэтому делались какие-то жесты или предпринимались какие-то шаги, которые, с точки зрения нацистов, должны были привлечь или, во всяком случае, не вызывать массового сопротивления. Скажем, такая вещь, как колхозы. Ведь потенциальные коллаборационисты - кто были эти люди, которые не только в силу вещей стали сотрудничать с оккупантами, но и ждали оккупантов как ту силу, которая уберет ненавистную власть?
Иван Толстой: Да и вообще считали немцев главным цивилизованным народом Европы.
Олег Будницкий: Это память людей, которые пережили оккупацию 1917-18 годов. Многие помнят, что при немцах был порядок. Вот анархия вокруг, революция, а на оккупированных территориях порядок, там немецкий порядок, там все более или менее. И многие бежали тогда из столиц, из Москвы и Петербурга, в Киев. Там, конечно, ненавистные немцы, но там порядок, там хлеб белый есть, и там не грабят на улице, во всяком случае, не так часто, как в революционном Петрограде, где диктатура мирового пролетариата. И вот эта память Первой мировой войны сыграла со многими злую шутку, особенно с евреями, которые думали, что ''мы помним немцев - цивилизованный народ'', а оказалось, что это не те немцы.
Но чтобы люди это поняли, потребовалось некоторые время. Одними из таких потенциальных коллаборационистов были крестьяне. Что-что, но колхозы ненавидели по всей стране. Еще не выросло то поколение, которое забыло доколхозную жизнь, которое ничего другого не представляло, не знало в реальности. Я говорю больше об Украине, потому что это там наглядно проявилось в первые месяцы войны. Мне пришлось читать воспоминания некоторых московских людей, которые отправились на рытье окопов, которые были в сельской местности, и оторопь их просто брала, когда они слышали разговоры такие: ''Ну да, немец придет, может, и не так плохо будет, может, колхозы распустят''. Это вызывало шок. Вот эти городские интеллигенты, люди, сформировавшиеся при советской власти, они не представляли себе, как живет деревня и что у мужиков в головах.
Иван Толстой: Всегда в России так - городское население народа своего не знает.
Олег Будницкий: И историю войны. Я неоднократно об этом говорил, но не устаю повторять: мы знаем, в основном (если это личные впечатления, а не документация по ведению боевых операций), по воспоминаниям или дневникам городских образованных людей. А основная масса населения страны, две трети, это были крестьяне.
Иван Толстой: Которые воспоминания никогда и не писали.
Олег Будницкий: Очень редко. Это раз. Две трети. И, кроме того, эти две трети были не очень грамотными. Ведь это миф о культурной революции: уровень образования был очень невысок в стране и, в первую очередь, он был невысок в сельской местности. Поэтому, что на самом деле думали, чувствовали и переживали крестьяне, которые вынесли, в результате, всю тяжесть войны на себе, ведь ядро армии, в итоге, - это русские крестьяне.
Вот НКВД имело уши всюду, и в начале 30-х годов (но я предполагаю, что эти настроения не испарились и в начале 40-х) были основные слухи по поводу коллективизации, что это действует антихрист, потому что это было настолько дико, бессмысленно и жестоко, что у религиозной массы населения никаких других идей рациональных не возникало.
И второй слух по распространенности - что придут иностранцы и распустят колхозы. Можете себе представить, чтобы народ мечтал о приходе иностранцев, которые колхозы распустят! Это речь не о немцах, а об англичанах, французах, марсианах, о ком угодно, чтобы кто-нибудь пришел и это наваждение кончилось. И вот приходят немцы и не распускают колхозы. Потому что это удобная форма изъятия продовольствия. А что для них та же Украина? Это придаток продовольственный. Жесточайшее разочарование. Более того, призывают, как положено.
Если посмотреть на эти лозунги, они не больно отличаются от коммунистических, тоже ''работай на благо'', только на благо великой Германии, которая освободительница, спасительница, которая, в конце концов, принесет всем счастье в единой Европе.
Но немцы делают кое-какие шаги любопытные. Они вдвое увеличивают приусадебные участки, освобождают их от налогов или резко снижают налоги и, что поразительно, дико слышать для тех, кто не занимался всерьез изучением ситуации, но в смысле продуктов питания становится лучше. Раз приусадебные участки расширяются, раз к налоги снижаются, то крестьяне могут что-то заработать себе.
Иван Толстой: Немножко советская власть с человеческим лицом.
Олег Будницкий: Это - в деревне, а в городах другая ситуация. В городе становится жить хуже, а иногда это просто организованный голод. В Киеве одно время просто запретили колхозные рынки - перехватывали крестьян, отнимали продукты у людей, которые сами пробирались в деревню и продукты меняли. Это был просто геноцид самый настоящий. В Киеве был одно время страшный, смертельный голод, особенно зимой 41-42 годов, но потом политика немножко поменялась. Всякие были вещи. Но в городах становится гораздо голоднее, чем в деревне, происходит обратная рокировка, и когда деревню достали, когда начался угон на работу в Германию, вот это на самом деле был главный стимул партизанского движения. Не листовки, не призывы, а когда на своей шкуре почувствовали, что такое рабство.
Причем, тут еще какой нюанс любопытный. С одной стороны, колоссальный контраст между пропагандой (как хорошо в Германии, вы там научитесь передовым технологиям, вы будете хорошо зарабатывать, все будет здорово) и, на тебе - трудовые лагеря и прочее.
Но я вам хочу сказать, что при всем при том, по материальным условиям жизни... У нас очень часто, когда говорят ''лагерь'', понимают все одинаково. Трудовые лагеря, эти остовцы, это было унизительно, это было тяжело, но это не то, что концлагерь, лагерь смерти, это разные вещи. Там можно было бы жить, если бы не одно обстоятельство, на что тоже не всегда обращают внимание, - там было опаснее. Германию ведь бомбили. И особенно те, кто работал на заводах, там утюжила постоянно союзная авиация. Украину же не бомбил никто, там еще не шло боевых действий, советской авиации было не до этого. Там было в этом отношении безопасно. А Германию бомбили. И, на тебе - приходят похоронки, приезжают калеки, мало того, что угоняют, лишают детей, братьев, отцов, мало того, что все эти разговоры о процветании оказываются обманом, так еще и похоронки приходят. Это был очень серьезный момент для людей, чтобы уходить в леса и оказывать всяческое сопротивление. То есть постепенно (не молниеносно, но постепенно) режим нацистский стал ненавистен всем, даже коллаборационистам.
Еще здесь есть такой нюанс, что мы плохо себе представляем. Мы все время меряем людей того времени по своим меркам или по меркам городских жителей. Ведь значительная часть населения страны по своему менталитету и образу мысли в Средневековье еще жила. Это не всегда понятно. Вот когда городские люди сталкиваются с некоторыми людьми из медвежьих углов, удивительные вещи бывают.
Я читал некоторые дневники солдатские городских людей. Например, сержант Борис Комский, только что я опубликовал его дневник за 1943-45 год. Увы, к сожалению, ушел из жизни ветеран в феврале этого года, полковник в отставке, тогда сержант. Он после ранения с командой выздоравливающих идет по Орловщине и Брянщине и записывает в одной из деревень, что ''они всех называют ''змеями'': солдаты - змеи, партизаны – змеи, немцы - змеи, все змеи. Психология еще гражданской войны - красные грабят, белые, от всех какая-то беда. Или в другом месте он записывает с удивлением: ''Сколько немцы твердили о жидобольшевиках, а мужики называют немцев ''немыми жидами''. Фантастика! Он даже сам не понимает, в чем ценность его записей. Он сам не понимает, что он зафиксировал. Откуда ''немцы''? Немые.
Иван Толстой: Молчат по-русски.
Олег Будницкий: Да. Это же Средневековье!
Иван Толстой: Кстати, и у чехов так же.
Олег Будницкий: Вот видите, мы не одиноки во Вселенной.
Иван Толстой: Это славянское.
Олег Будницкий: И вот мужики соединяют вместе то, что является злом с их точки зрения — немцев и жидов, евреев. Это даже не антисемитизм, это антииудаизм. Эта глубинка орловская или брянская, там никаких евреев не было отродясь. Это средневековый антииудаизм, который свойственен этой православной культуре на примитивной стадии. И вот это соединение дает ''немых жидов''.
Бред сумасшедшего - но это вполне логично.
Или другой человек, автор замечательного дневника Марк Шумелишский, московский инженер, патриот жуткий, которому советская власть дала всё, пацан, который работал посыльным, закончил заочно институт, инженер, работает на заводе, который делает детали для производства ''Катюш''. У него страшная близорукость, и его не берут в армию, говорят: ''Ты занимаешься самым нужным делом - ''Катюши'' делаешь''. Нет, он ходит в военкомат, с четвертого раза добился того, чтобы его взяли рядовым. Его в офицерскую часть так и не посылают, несмотря на высшее образование, зрение не позволяет. И он все время в солдатской массе. Там учебное подразделение, довольно тяжело. Один мужичок говорит:
- Да лучше бы меня убили сразу!
- Что ты такое говоришь? Надо родину защищать!
- Да нет, пускай лучше меня сразу убьют. (А он - из Вятской губернии). Да Гитлер к нам не придет, у нас нечего взять.
- Ну как же ты рассуждаешь?!
Да нет, ну к нам-то Гитлер не придет!
Вот психология - ''не придет в мою деревню''. Это же психология феодальной раздробленности. Были и такие люди, надо это иметь в виду. Все это было очень ситуативно и очень по-разному. И поразительные записи, которые говорят о том, что очень разный был народ, это надо все понимать.
И любопытно, тот же Комский записывает об орловских мужичках (он идет по Орловщине, очень ему все не нравится): ''Скорее бы это все кончилось, скорее бы уже Белоруссия, тут уже невозможно''. Он там с партизанами общается, с бывшими партизанами - уже советская власть, немцев прогнали, это уже после Курской битвы, в которой он и был ранен.
И говорит, что партизаны рассказывают ему, что орловские мужички охотно ходили на борьбу с партизанами. И тут я обращаю внимание на то, где эта запись сделала — Локоть!
Иван Толстой: Локотьская республика знаменитая, Каминский!
Олег Будницкий: Он ничего об этом не знает. И тут ты понимаешь, что он находится в эпицентре коллаборационизма. Вот такие любопытные вещи. Он - старший команды выздоравливающих. Такая была система, что они уже как бы их подлечили, они не вполне выздоровели, и их посылают в батальон выздоравливающих, где уже они будут на переформировании. И вот они идут пешком месяц почти. Это такое поразительное хождение по России, когда от деревни к деревне, где-то они должны найти сами ночлег, пропитание.
Иван Толстой: Николай Алексеевич Некрасов просто!
Олег Будницкий: Это поразительные тексты, записи по дороге, это чрезвычайно интересно, это редкий опыт.
Вот те люди, которые ждали сознательно нацистов и которые об этом сами писали. Например, знаменитый дневник с вызывающим названием ''Дневник коллаборантки'' Лидии Осиповой (она же, как мы знаем, Олимпиада Полякова). Там вообще написано, что ''падают немецкие бомбы, но бомбы-то освободительные''. Обалдеть! Извините за не академический стиль, но когда я это прочел... Но она, подчеркиваю, очень скоро напишет, что нацисты - они такие-сякие. Но дневник, конечно, относительный: я этот текст проанализировал и берусь утверждать, что это не дневник, это форма дневника. Точнее, там в основе - дневниковые записи, конечно, но он здорово литературно обработан и переструктурирован. Я готовлю научное издание этого текста и пытаюсь это в предисловии показать. Там есть некоторые признаки, которые отчетливо показывают, что некоторые фрагменты дневника написаны задним числом, тем паче, что даже по содержанию уж такая она смелая, так она там критикует нацистов и, якобы, все это записывает.
Есть некоторые нестыковочки чисто логически, но, кроме логики, есть еще и чисто текстологические и фактологические наблюдения. И она довольно скоро начинает этих нацистов ненавидеть почти так же, как большевиков, но потом пишет, что большевики все равно хуже. Человек, который хлебнул предыдущей жизни, который знает предыдущую жизнь, хотя не в большой степени. Когда была революция ей было 15 лет, она училась в гимназии. И она, и ее муж, Николай Осипов, известный публицист Второй волны, отчетливо представляют, что они все время находятся под угрозой, потому что они не такие, они из интеллигентов, они из прежней жизни, и они, при всей их склонности к гуманитарной сфере, работают в кооперации и передвигаются постоянно по России: понимают, что если засидишься, то арестуют. Им повезло - не арестовали. Они потом оказались в Царском Селе и стали сотрудничать в коллаборационистской печати.
А Борису Филистинскому, более известному под псевдонимом Борис Филиппов, повезло меньше: его в 1936 году арестовали, пять лет отсидел, вышел в 1941 и с охотой пошел служить нацистам. Я почитал его тексты, он много публиковался в газете ''За Родину'', которая выходила в Пскове, а на самом деле в Риге печаталась.
Олег Будницкий: Да, там довольно много текстов по истории литературы, но и в эти тексты он умудряется вставлять какие-то гадости, о чем бы он ни писал, полно там всяких антисемитских вещей. Если бы эти тексты в Штатах тогда кто-нибудь кому-нибудь переслал, то думаю, что плохо ему пришлось, не лучше, чем Владимиру Самарину, который еще один известный коллаборант (настоящая фамилия Соколов), в Орле был зам главного редактора газеты ''Речь'' и преподавал потом в Йельском университете. Когда его тексты военного времени процитировали в некоторых статьях в советской прессе, а потом перепечатали в американской, то он вылетел из Йеля мгновенно, хотя некоторые коллеги считали, что это нарушение академических свобод. А потом он и американского гражданства лишился.
Иван Толстой: Кажется, он в Канаду уехал?
Олег Будницкий: Уехал в Канаду, там и умер. И это не единичное явление. Таких людей было довольно много. Ведь на территории СССР издавалось около 400 газет на разных языках народов СССР, и для этих газет активно находились редакторы, литераторы, писатели. Любопытно, что в некоторых случаях, например, редакция какого-то ''Псковского колхозника'' в полном составе начинала писать в нацистской газете.
Иван Толстой: Да еще в том же помещении редакции.
Олег Будницкий: Примерно, да. Но чаще бывало иначе. Филиппов-Филистинский - это наиболее известный случай. Вот сейчас в книжке Бориса Ковалева даже пишется, что он сотрудничал даже в ''русском гестапо'', так называемом, и даже лично делал смертельные инъекции психически больным, которых нацисты уничтожали.
Иван Толстой: Вот это всегда взывает полемику и недоверие, я знаю такие сообщения. Что, собственно, Филистинский был медицинским работником, чтобы делать уколы, или он все же был идеологическим коллаборантом?
Олег Будницкий: Это вопрос непростой. Я эти документы сам не смотрел, их цитирует Борис Ковалев. Борис Николаевич - хороший историк, но, как мне кажется, иногда чересчур зависит от документов известной организации. Они ведь для других целей создавались, не для изучения истории, а для совершенно конкретных задач выявления и, впоследствии, ареста и кар, что совершенно справедливо. И когда работа строится практически только на этих документах (или по большей части на них) надо немножко корректировать. Это не то, чтобы упрек, но документы НКВД во всех случаях подлежат некоторый осторожности, и не только НКВД, а любой спецслужбы - у них определенный, специфический взгляд на вещи. Но эти документы конкретно о Филистинском - это дело послевоенного времени, насколько я понимаю. Это не поиски по поводу литературоведа и публициста Филиппова, известного в Штатах (они об этом ничего не знают), они занимаются конкретно Филистинским. Поэтому я допускаю, что эти сведения могут быть несправедливыми
Иван Толстой: То есть, это на месте собиравшаяся информация, не где-то на Лубянке, а в самом Новгороде или Пскове.
Олег Будницкий: Это тот случай, когда нет физических улик, это только рассказы, показания. То есть, нет шприца с отпечатками пальцев. Но я вам хочу сказать, что тексты Филистинского проникнуты желчью, ядом и злобой - видно, что человек сильно не любит советскую власть.
Иван Толстой: Тексты в коллаборационистских газетах?
Олег Будницкий: Да. Иногда это обычные спокойные тексты, посвященные литературе, иногда он вставляет там что-нибудь, даже если это не нужно. Этот вопрос требует специального изучения. И я бы сказал, что эти данные о смертельных инъекциях, наверное, современный суд бы не принял, потому что это всё со слов, а тогда, в 1945 году, шепнули бы без особых разбирательств, там хватило бы одних статей.
Из дневника Лидии Осиповой:
''Неужели же приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них. У всех такое самочувствие, что вот, наконец, пришло то, чего мы все так долго ждали и на что не смели даже надеяться, но в глубине сознания все же крепко надеялись. Да и не будь этой надежды, жить было бы невозможно и нечем. А что победят немцы — сомнения нет. Прости меня, Господи! Я не враг своему народу, своей родине. Не выродок. Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия страстно желаем победы врагу, какой бы он там ни был. Этот проклятый строй украл у нас все, в том числе и чувство патриотизма''.
И в другом месте того же дневника, жизнь в Риге:
''Живем в том самом гетто, из которого только недавно вывезли евреев. И это несколько омрачает наше существование. Квартира, несомненно, еврейская. На притолках имеются списки Торы. Мебель мы бы должны были также получить еврейскую, но Коля, который сам ходил на склад, вышел из положения тем, что взял всю мебель из госпиталя. Кровати, столы, шкафы. Так что наша квартира носит несколько странный характер. Но зато чистая и вся белая. Квартира из трех комнат и кухни. Кухонька маленькая и очень уютная. Вот только очень плохо с одеждой. Ходим такими оборванцами, что даже в нашем форштадте привлекаем к себе внимание. Но нам предлагают одежду после евреев, и мы никак не можем себя преодолеть и пойти за ней. Ждем все ордеров на новое. Едва ли дождемся. Все окружающие ругают нас за наше ''чистоплюйство''. Но невозможно себе представить носить то, на чем есть еще, может быть, следы крови''.
Олег Будницкий: Эти коллаборанты были разными, конечно. Скажем, Вера Пирожкова. Вернулась из Мюнхена в Питер, издала за свой счет воспоминания. И Вера Пирожкова, как многие, это интересный человек: она выросла как бы при советской власти и научилась не любить советскую власть при ней самой. Ну, кончено, семья, родители, репрессированные есть среди знакомых и родственников, и немало, и рассказы о расстрелах по ночам на главной площади. Правда, тут у меня возникает такой вопрос: а что это на главной площади расстреливали? Что, закрывали ставни? Не потому, что я говорю, что не расстреливали, но когда рассказывают, что расстреливали на главной площади по ночам, - не верю. На обочине, в подвале — бесспорно. На главной площади — извините, не та немножко технология. И вот Пирожкова пишет, конечно же, что она на самом деле не нацистка, а по поводу Осиповой-Поляковой (не называя ее, но ясно, что о ней), что она на самом деле немцев чуть ли не боготворила, а потом, задним числом, стала критиковать. А потом берешь газету, смотришь, что же там Вера Пирожкова писала. Естественно, апология Германии, апология немецкого образа жизни при нацистах - помощь матерям, забота о ребенке в Германии, Берлин, Марбург - из путевых впечатлений участницы женской делегации, 1944 год. А первый текст - о Протоколах сионских мудрецов. И всяких там апологий нацизма хватает выше крыши. Забыла!
А вот Осипова-Полякова, я посмотрел, она публиковалась под псевдонимом, не так легко было установить, но некоторым образом удалось. Уже, кстати, после того как я, путем всяческих вычислений, сличения текстов в разных газетах, о которых она упоминает, установил, что она публиковалась под псевдонимом О. Кравич, обнаружил, что еще один исследователь просто сличил текст одной статьи, который был мне недоступен, его нет в Госархиве Российской Федерации, там просто текстуально совпадает с дневником. То есть, это сто процентов она, О.Кравич. У нее в текстах нет никакой апологии нацизма, не нашел. Во всяком случае, в текстах, которые я читал, а я читал большинство. Они антисоветские, бесспорно, она советскую власть ненавидит, но нет ни апологии нацизма, ни антисемитизма, ничего такого. Разные бытовые зарисовки, критика нравов, скажем, половых отношений при советской власти. Она очень критикует запрещение абортов, считает, что это вело к детоубийству. Более того, считает, что те условия, которые создавались при советской власти - невозможность нормального ухода за ребенком, - стимулировали эти аборты, а потом их запретили, и это привело к катастрофическим последствиям. Считала, например, что развелись браки по расчету именно при советской власти, скажем, за жилплощадь. Или доносительство. И одна из статей довольно любопытна - ''Дух из кувшина. Вопросы подсоветских людей''. Это она анализирует поворот в сторону патриотизма, и критика такая небезосновательная:
''Затоптав в грязь и развеяв по ветру все сокровища человеческого духа, большевики начинают выкапывать осколки и собирать пылинки развеянного. То, что за ненадобностью, ''как хлам'', был выброшено за борт революционного корабля, опять признается нужным и чтимым. Родина, религия, семья, любовь, героизм, жертвенность, подвижничество - вот что требуется теперь от голодного, задавленного, превращенного в раба русского человека. Большевики, абсолютные циники, полагают, что принципы и лозунги можно так же легко менять как секретарей партячеек. Им, конечно, не понять, что героем и подвижником может быть только смелый и свободный''.
Есть только один нюанс: где пишет? И когда эти правильные слова вытащили из рукава — ''патриотизм'', ''религия'', ''родина'' - как бы уже не ''за советскую власть'', ''а за родину'', что правда, а потом, когда потребовалось, возродили и Коминтерн под другим названием - Коминформ, и все прочее, и все эти вещи переиграли, но правильные слова не работают, если в этой же газете на последней станице напечатано, с радостью, ''о гигантских потерях Красной армии''.
Это же говорит о массовом убийстве вот этих же русских людей, за которых ты ратуешь. Как ты можешь?! Тут же - портрет Гитлера, тут же его речи, тут же Геббельс, тут же об устройстве новой Европы, и всякая прочая ложь. И делать вид, что это никак не влияет на твой текст, невозможно. Это же не листок твой на телеграфном столбе приклеенный, это текст, напечатанный в этой газете и в контексте того, что вокруг. Ты не можешь быть чистой.
Это я к тому, что идейный коллаборационизм, когда люди уверяли задним числом, что это был такой временный вынужденный союз, они какую-то говорили истину. Кто в эту истину поверит в таком обрамлении, когда тут же полно статей самого кровожадного толка, когда тут же полно антисемитских статей, при том, что подавляющее большинство еврейского населения на оккупированных территориях практически уничтожено, когда ты живешь в бывшем рижском гетто?
Иван Толстой: Русские коллабо в нравственном тупике.
Олег Будницкий: Причем, она сама это описывает - как-то было неприятно поначалу, ты живешь в квартире, откуда увели людей и убили.
Иван Толстой: Как Нина Берберова в Париже.
Олег Будницкий: Да. И при этом читаешь, что ты делаешь справедливое дело, ты борешься с большевиками. Нельзя бороться с большевиками вместе с нацистами, нельзя заключить сделку с дьяволом и надеяться, что ты его обманешь. Не получилось еще ни у кого. И вот это на самом деле трагедия. Я говорю о людях действительно идейных. Вот у Поляковой-Осиповой я не нашел никаких текстов во славу нацизма, там вообще не упоминается Германия, Гитлер. Я не все читал, но читал довольно много, и многие вещи, которые она пишет, под ними можно было бы подписаться, если бы они не были в нацистской газете ''За родину'' или в других нацистских изданиях.
То же самое касается прежде уважаемого мною литературоведа, это в самом деле замечательный литературовед и публикатор Борис Филиппов. Но не могу отрешиться после того, как почитал тексты под его настоящей фамилией Филистинский на страницах нацисткой, коллаборационистской печати, - все время ощущение грязи. И если бы еще человек как-то покаялся или не покаялся, но сказал бы: ''я был неправ'' или: ''простите, поймите, я вышел из зоны, я настолько ненавидел эту власть, что был готов сотрудничать с кем угодно, а потом осознал''. Но всю войну он сотрудничал, во всех видах, до последнего.
Иван Толстой: ''Ловкий человек'', - сказал о нем Глеб Петрович Струве.
Олег Будницкий: Однако же сотрудничал Глеб Петрович с ним, но, думаю, что не все, конечно, знал.
Иван Толстой: И очень хорошо Глеб Петрович понимал, как НКВД, или как они после войны назывались, прекрасно могло передергивать карты, подмешивать, распространять ложные слухи для того, чтобы опорочить своего сегодняшнего идейного врага. Так что, действительно, сложнейшая ситуация.
Олег Будницкий: Да, но если бы хотел, мог выяснить. Газеты эти как раз были в Гуверовской библиотеке, Глеб Петрович недалеко, как мы знаем, служил русской литературе и американской науке - в университете в Беркли. Там ходил шаттл в свое время между библиотекой Беркли и Стэнфордом, наверняка Глеб Петрович многократно сиживал в Гуверовском архиве и мог, при желании, взять эти газеты, они там есть, и прочитать, я думаю, с большим интересом и удивлением статьи своего соавтора.
