Иван Толстой: В начале этого лета, в Южном Тироле, по инициативе Русского Центра имени Бородиной, прошла международная конференция по Первой мировой войне. Дело в том, что в этих местах австрийцы держали множество российских военнопленных, которых использовали как каторжников. Всех поразило, что ныне местные жители, тронутые страданиями и смирением русских солдат, поставили им на свои собственные средства памятник. В Южном Тироле берегут их братские могилы.
А московское издательство «Старая Басманная» только что выпустило книгу Михаила Талалая «Да упокоит тебя чужая земля». 140 страниц этой небольшой книжки отданы скорбному перечню российских фамилий и имен. Это те, кто похоронен в Арко, Мерано, Больцано. Россияне русского, еврейского, украинского, немецкого происхождения. Знатные и безродные, богатые и простые военнопленные. Все здесь равны перед вечностью. Предисловие к книге написала известная итальянская славистка Бьянка Марабини-Цёггелер, она – председатель Культурной ассоциации «Русь», она же предоставила для книги старые фотографии и те, что были специально сделаны для этого издания.
Ну, а мы встретились с автором – историком Михаилом Талалаем, хорошо знакомом нашим слушателям, - и завели беседу о Русском Тироле.

Михаил, как-то в последнее время эпитет (или этнографический термин) «русский» стал прикрепляться чуть ли не к любому географическому названию, к любому топониму. Вас не смущает, что всюду отыскиваются русские, и любой земле на земном шаре это слово начинает подходить? Это создает дополнительное удобство для исследователя, для историка или в этом есть какое-то противоречие, какой-то парадокс? Вообще, тут гладко с этим вопросом или шероховато?

Михаил Талалай: В разных местах по-разному. Там, где к русским относятся хорошо, это гладко. Как, скажем, в Италии. В рамках Европейского сообщества, мне кажется, итальянско-русские отношения наиболее благополучные, и когда я рассказываю, что занимаюсь Россией, русским присутствием, обычно это встречает благожелательное одобрение, интерес, разного рода положительные эмоции. Но, скажем, в других странах, в той же самой Греции, где я занимался тем же самым, там уже с некоторой настороженностью ко мне относились, и мои изыскания относили к разряду панславизма и попыток русских проникнуть в Константинополь, к проливам, захватить Афон и прочие замечательные вещи.

Иван Толстой: То есть, немножко православная ревность сквозила?

Михаил Талалай: Да, между сестрами, скажем так. Поэтому я бы постеснялся продвигать такую науку как Русская Греция. И по поводу Русского Афона, хотя я сам им занимаюсь, я долго колебался. Все-таки греки морщатся, когда слышат выражение Русский Афон, хотя оно тоже стало уже употребимым. Некоторые время я смущался, мне казалось некоторым экспансионизмом, империализмом называть все русским - Русская Флоренция... Но, я смотрю, действительно идет продвижение такой темы, названия - «русские где-то». Это более красочно, более ёмко, даже более расширительно, потому что, говоря Русская Тоскана, я подразумеваю не только русских тосканцев, не только русских в Тоскане, но и самих тосканцев в России. То есть это две культурно-географические реалии, объединенные в одно целое.

Иван Толстой: Но «тосканская Русь» - не скажешь.

Михаил Талалай: Тосканцев мало, а нас много.

Иван Толстой: Что же такое Русский Тироль?

Михаил Талалай: Русский Тироль - это, по определению, русский мир в Тироле - как он возникал, формировался, наиболее яркие личности, следы, памятники, литература, музыка, некрополь русский. Это географическая область оказалась для меня совершенно необычной, потому что речь идет преимущественно о Южном Тироле, который находится на территории Италии, входит в состав Италии. Как ни странно, в Северном Тироле, там, где находится Инсбрук, столица всего исторического Тироля, русских было меньше, и следов там меньше. Может, некому там этим заниматься.
Мне же, как русскому итальянцу, русскому, живущему в Италии, очень повезло, что после окончания Первой мировой войны Италия получила такой замечательный трофей, лакомый кусок, большой кусок, красивый - Южный Тироль. «Балкон», как называли его в Австрии, «средиземноморский балкон Австрии», который смотрит в сторону Средиземного моря, в сторону тепла, апельсинов, лимонов, вина.

Иван Толстой: А «балкон» - из-за своего возвышенного расположения?

Михаил Талалай: Кто там был, поймет, почему «балкон». Там террасы, доломиты такие, очень похожие на балкон плато. Что получилось? Коренное население этих земель, южные тирольцы - немецкоговорящие, но там всегда существовало небольшое итальянское население. И после Первой мировой войны, когда Австрия проиграла, надо было чем-то жертвовать. И если некоторые участки, которые получила Италия, были заселены преимущественно итальянским населением, как, скажем, регион Тренто, граничащий с Южным Тиролем, то Тироль - это спорная область. Но все-таки Италия победила. Долго Италия колебалась, с кем воевать, на чьей стороне - то ли быть союзницей Австрии и воевать против России, то ли наоборот. В итоге приняла верное решение - уже в 1915 году Италия вступила в войну. И после 1918 года, по Версальскому договору, эти земли вошли в состав Италии, и началась насильственная итальянизация всех тамошних немцев, австрийцев, тирольцев. В Италии их называют немцами. Они, по указу Муссолини, который себя наиболее ревностно проявлял, приобрели итальянские фамилии. Даже дошло до такого зверства, что срубали на могилах немецкие фамилии и, в соответствии с новыми итальянскими вариантами, переписывали прямо на надгробиях. Всю сбили топонимику. Я, как ревностный борец исторической топонимики, честно говоря, возмущен.
Сейчас там официально двуязычие. Гуляешь по городам южнотирольским и видишь в старом городе - Дантештрассе, Кардуччиштрассе, Боккаччоштрассе. Города, правда, не переименовывали, но искали какие-то древние итальянские, иногда даже выдуманные, соответствия.
Тем не менее, тирольцам долгое время не удавалось отстоять свою культурную независимость - были запрещены немецкие школы, немецкое образование, такой «накат» был, «наезд» на местных тирольцев. Надо сказать, что он бросились в ноги даже Гитлеру. В 1938 году, когда он приехал в Италию с официальным визитом, они попросили его заступиться за их немецкую культуру. И фюрер тут неожиданно проявил риал-политик, он сказал: «Братья-немцы, терпите, итальянизируйтесь. Муссолини сейчас наш друг, это его территория, поэтому я сделать сейчас ничего не могу». Но после Второй мировой войны этот регион стал одним из самых богатых, просто самым богатым регионом в Италии. Из-за того, что там всегда существовали сепаратистские тенденции, итальянское правительство, чтобы как-то умерить этот шовинистический пыл, проводит там очень щадящую налоговую политику. То есть налоги, которые платят жители Южного Тироля, не идут в государственный бюджет, а тратятся на месте. И, надо сказать, тратятся с толком, очень разумно - видно, что этот край необычайно богатый и развитый. Ну и плюс, конечно, сочетание этого немецкого, итальянского, русского меня подогревает, как исследователя. Три разные культуры. Есть еще четвертая, совсем маргинальная группа - там живет такой полузабытый народ ладины, которые говорят на ладинском, ретро-романском, но это уже совсем в сторону. И это напоминает мне ситуацию в нашей бывшей советской Прибалтике. Приезжая в Южный Тироль, я вспоминаю свои очень скромные немецкие познания и стараюсь говорить, когда видно, что они как-то себя позиционируют (и в одежде настоящие тирольцы отличаются соматически от итальянцев), говорю «данке», «битте», «фрау», «мадам», и вижу в ответ улыбки - люди отвечают на мое уважение к их историческим немецкоязычным корням.

Поэтому Русский Тироль для меня это, в первую очередь, русский Южный Тироль. Здесь открылась целая толпа россиян, которые очень любили Южный Тироль, там бывали, жили, обустраивались. Совершенно разные пласты русской жизни, начиная с середины 19 века. Альпы, доломиты, прекрасный воздух. Одновременно болезнь 19-го - начала ХХ века - туберкулез, то, что мы знаем по романам, слабогрудые больные стремятся в эти места. Туда приезжают венценосные особы, в частности, австрийская императрица Сисси (Елизавета), которая обожала Южный Тироль, жила там в замке в Мерано. Сейчас стоит памятник Сисси, в замке, где она жила, музей устроен. И я нашел еще неопубликованные воспоминания Александры Илларионовны Воронцовой-Дашковой, где она описывает, как она девочкой была в Южном Тироле со своими родителями, и они встретили однажды красиво одетую даму. Дама заинтересовалась, что пьют эти русские девочки. А они пили кумыс. Россияне привезли в Тироль кумысолечение. Одновременно воздух, а там еще лошадей нашли, доили их.

Иван Толстой: Лошади были местные? Я думал, они привезли их с собой - как «Завтрак туриста» потом возили.

Михаил Талалай: Были наши специалисты, были наши врачи с середины 19 века, когда образовался массовый поток курортников.
Там же возникла густая среда русских врачей, известные имена - Михаил Мессинг из Нижнего Новгорода, Лев Левшин из Казани (кстати, из тех мест, где знали кумыс). И девочки Воронцовы-Дашковы пили этот кумыс. Императрица заинтересовалась, вместе с ними отведала, и очень подружилась даже с этими девочками. И когда они потом были в Вене на каких-то торжествах, уже взрослыми барышнями, они вспоминали эти меранские встречи. Так что, в первую очередь, это курорт, великолепный курорт той эпохи, которую мы называем belle époque - прекрасная эпоха, не познавшая ужасов Первой мировой войны.
И этой густой русской жизни курортников помогали многие обстоятельства. Существовали целые инициативы, преимущественно частные, которые спонсировали этих курортников. В частности, я был впечатлен, что очень много российских евреев (казалось бы, масса такая угнетенная) жили в русском Тироле, лечились. Дело в том, что один из русских богачей, еврей Хаим Дов Мазель, житель городка Проскуров, организовал специальный Русско-еврейский фонд на отправку в Южный Тироль, в Мерано, бедных евреев. И целые потоки направлялись на средства этого фонда и лечились преимущественно в Мерано - это было центральное курортное место.

Иван Толстой: Это, в основном, были туберкулезники?

Михаил Талалай: Это, в основном, были туберкулезники, я нашел многие их воспоминания. Некоторые туберкулезники дожили до 80 -90 лет, там уже бабашки, которые советским своим внукам рассказывали о Южном Тироле. Были известные имена. В частности, там вдыхал воздух со своей больной мамой Дмитрий Богров, убийца Столыпина.

Иван Толстой: Подзарядился и - в Киев.

Михаил Талалай: Там, в Южном Тироле, учились три богатыря русско-еврейской литературы. Это Осип Рабинович, житель Одессы, основатель газеты «Расцвет». Вообще, он считается одним из основателей русско-еврейской литературы, чуть ли не предтечей Бабеля. Он, кстати, и умер в Мерано, Мерано ему особо не помог. Писал он на идише.
Там же был и Шолом-Алейхем. Когда ему посылали поздравительные телеграммы, они шли в Мерано, который он любил, ценил. У него, кстати, фамилия была тоже Рабинович, и он взял псевдоним Шолом-Алейхем, чтобы не совпадать со своим собратом Осипом Рабиновичем.
Другой, менее известный русский еврей - Перец Смоленскин, который жил в тех краях. Там он себя называл Петр Смоленскин, он тоже жил в Южном Тироле, умер в Мерано. Он основал на территории Австро-венгерской империи периодические издания еврейские, но он уже выбрал иврит, в отличие от Рабиновича и Шолом-Алейхема, и он считается одним из провозвестников новой еврейской литературы уже на иврите. Это –демократические, нижние слои, наряду с которыми - российская аристократия, Великие князья, Великие княгини, балтийские немцы, которые очень любили Южный Тироль, – и язык немецкий, и обстановка знакомая, - поэтому необычайное число именно Балтийских баронов, которые там жили на рубеже 19-ХХ веков. Многие из них, кстати, и остались.
Коренным русским и такой разночинной среде очень помогла история с Надеждой Ивановной Бородиной. Это замечательная история, которую я достаточно подробно раскопал. Москвичка, купчиха, приехала в Тироль лечиться, увидела это прекрасное место, полюбила и оставила завещание: на свои средства она завещала учредить там Русский Дом, построить санаторий и принимать там за символическую плату малоимущих россиян. И так и было. Этот дом назвали в честь Надежды Ивановны Бородиной. Очень серьезный капитал был оставлен, возник Русский комитет. Речь идет о 1870-80-х годах, то есть еще достаточно давно. Комитет русских врачей эту сумму получил и начал строительство замечательного санатория, который существует до сих пор. Был учрежден устав, опубликован на немецком языке и на русском, потому что мы все еще в Австрии находимся, где было оговорено, сколько принимается, какая плата, где живут, где читальни, где собираются, что после девяти вечера нельзя играть в комнатах на музыкальных инструментах, что безнадежно больные не принимаются, чтобы не травмировать людей, приехавших туда на излечение. И мы написали книгу с моим соавтором Бьянкой Марабини-Цёггелер, где, как исследователи-историки, мы опубликовали главные цитаты из этого устава, и, к сожалению, обидели местные общины. Мы процитировали, что не принимаются безнадежные больные, а также поляки и евреи. Эта фраза очень обидела еврейскую общину местную, и нам пришлось очень долго объяснять, что имелась в виду не какая-то расовая ненависть, а вероисповедание. Поляки - католики. А вот крещеные евреи принимались. Потому что, по замыслу купчихи, это было учреждение с очень сильной православной составляющей.
При Доме существовала православная церковь, выписывали монахов из Александро-Невской Лавры, они приезжали на весь сезон. Дом работал весной, осенью и зимой, летом закрывался. Больные пили кумыс, гуляли по Альпам, одновременно участвовали в литургической жизни. Основательнице Бородиной казалось очень важным помолиться, причаститься и, понятно, что в таких условиях больным была очень важна эта составляющая. Поэтому заранее оговаривалась русская, православная база этого учреждения. Мы нашли с Бьянкой в архивах изумительные фотографии той поры, они опубликованы в этой книжке. Она, к сожалению, малоизвестна, потому что вышла там же, в Южном Тироле. Это дамы в белом, с зонтиками, мужчины в тройках, которые перед возвращением в Россию, человек 30-40 жителей Русского Дома, собирались на ступеньках вместе с монахом из Александро-Невской Лавры, и вот такой заключительный снимок обитателей этого Русского Дома.

Иван Толстой: Михаил, простите, вы о какой книге говорите, которая как называется?

Михаил Талалай: Эта книга называется «Русская колония в Мерано». Она вышла в 1997 году в городе Больцано, столице Южного Тироля. Там есть текст на русском, хотя книга в Россию практически не поступила, но мы надеемся, что рано или поздно мы сделаем что-то здесь, в Москве.
Все изменилось, конечно, в 1914 году, вся эта прекрасная красивая жизнь враз рухнула. Курортники разъехались, уехали из Русского Дома, и не только из Русского Дома - очень много там было санаториев, которые держали русские люди и ориентировались на россиян, отдыхавших в Южном Тироле. И назад они уже не вернулись. Август 1914 года - война. И там появилась совершенно новая категория россиян - военнопленные. Для меня было неожиданностью открыть там целый пласт этой русско-австрийско-итальянской жизни, тысячи и тысячи российских военнопленных. Почему? Дело в том, что для Италии Южный Тироль - это было … Сибирью трудно назвать, но место ссылки на дальние рубежи Австрийской империи, горы, оттуда трудно было сбежать. Было такое политическое решение, что пленных русских (а взяли в плен, как мы знаем, тысячи и тысячи) отправлять туда. Там возникло несколько лагерей, где русских военнопленных использовали для строительства железных дорог, автомобильных дорог, в помощь крестьянам посылали. В общем, на разные трудные работы. Их действительно эксплуатировали очень сильно, и эта страница только-только приоткрывается. Потому что этим не занимались австрийцы, потому что там – военнопленные, вдобавок это все на территории уже Италии, в России – война, кому эти военнопленные нужны?
Надо сказать, что сами местные жители сохранили память об этих русских военнопленных. В прошлом году произошло уникальное событие - один местный житель на собственные средства соорудил памятник русским военнопленным. Прекрасная скульптура, как россияне строят железную дорогу. Почему? Дело в том, что он сам их не видел, но его мать очень много рассказывала. Для матери, крестьянки тирольской, это было самое большое событие в жизни - видеть тысячи этих людей (с некоторыми она общалась и познакомилась, подружилась даже), видеть их страдания. Она все эти рассказы передала сыну, и он поставил такой замечательный памятник. Многие из них там и упокоились, братские могилы существуют примерно в десяти городках, и я сейчас составляю список этих захоронений. Естественно, это были не только коренные русские. Я нашел в Никольской церкви списки православных, но это были и мусульмане, это были те же самые евреи, которые похоронены там на еврейском кладбище, на могилах которых написано «русские военнопленные», и многие другие. Я составлял каталог в русской библиотеке и нашел книгу, которая принадлежала военнопленному, и там даже написано: «Бывший солдат Ахтыркского полка, такой-то». Басни Крылова. Через все фронта Первой мировой пронес! И там эта книжка застряла и осталась. И там уже записи последующих читателей этой книги, одного польского офицера, который написал: «Я - поляк, католик, но эту книгу я получил от русского военнопленного вместе со знаменем полка, который он хранил все эти годы. Я пишу к будущим русским, пусть они знают, что я храню это знамя».
Пока я не нашел этого поляка, куда он потом делся, но, возможно, этот поиск закончится. Некоторые там остались, тянутся ниточки. Шутливо говорят некоторые местные жители, это тоже имеет отношение к Русскому Тиролю, что после пребывания такой массы российский военнопленных, там как-то появилось больше голубоглазых, светловолосых, такой славянский генофонд стал проявляться. Военнопленных в 1918-19 годах «освободили». Освободили в кавычках, потому что итальянцы не знали, что делать с этой массой россиян, которые сначала находились у австрийцев в плену, и итальянцы не знали, кому их отдавать. В России гражданская война идет. И на этих военнопленных стали претендовать две стороны - Красная Россия и Белая. Засылали своих эмиссаров и требовали, что надо сажать на пароходы и отправлять туда-то. Итальянцы, чтобы разобраться, собрали военнопленных и отправили на Сардинию. И бедных военнопленных там держали еще года полтора, пока выяснилось, куда они все-таки хотят. Но там уже сработала агитация левая, и большая часть в 1920 году, там уже исход гражданской войны прорисовывается, вернулась в советскую Россию. Но некоторые так и остались на Западе. Так что эта история Русского Тироля сейчас приоткрывается.
И затем уже началась история эмигрантская. Вместо курортников, вместо военнопленных там оказались белые эмигранты. И они заселили, в первую очередь, Русский Дом. Он стал важным центром - там церковь, прекрасная библиотека. Многие там поселились навсегда, и особенно яркие фигуры мы изучили, написали о них.
Если вспомнить самых ярких жителей Русского Дома, то это, конечно, Наталья Михайловна Правосудович, замечательный композитор. Всю жизнь она прожила в Русском Доме, до смерти. Замечательная биография - ученица Скрябина, Глазунова. Ей удалось уехать последним потоком, из уже советского Ленинграда, и ей помог Глазунов. Отца Правосудович арестовали, сослали на Соловки, а потом расстреяли, уже чуть позднее - один из первых был таких расстрельных потоков, он был инженер-путеец. Глазунов, почувствовав, что любимой ученице грозят какие-то кары, отправил ее в Германию легально, ученицей Шенберга, знаменитого новатора, додекафониста. Она легально выехала, не знала, что отца расстреляли, но когда узнала, понятно было, что возвращаться нельзя. И тут узнала о Мерано. Она хорошо знала немецкий язык, поехала туда, там жила, сочиняла музыку, была очень известным композитором на Западе, попала в разного рода энциклопедии. И успела откликнуться на просьбу Солженицына отправлять воспоминания, разного рода артефакты Александру Исаевичу. Отправила в Вермонт.
И вот, удивительное дело: мы нашли, буквально на днях, ее бобины, кассеты, которые путешествовали из Южного Тироля в Америку, из Америки Солженицын их привез в Москву, они затем были переданы в Дом Русского Зарубежья, лежали здесь до поры, до времени, и сейчас мы эти бобины держим в руках, и идет речь о переводе их на цифру. Мы, может быть, услышим вновь произведения Натальи Правосудович.

Иван Толстой: А что на этих бобинах - музыка или воспоминания?

Михаил Талалай: Музыка. Это ее музыка. Воспоминания - на немецком языке. Она писала о семье Скрябина, о Шенберге. Интересно, что, будучи ученицей авангардистского композитора, она в эмиграции писала в русском классическом духе, в ретроградном совершенно духе, и музыковеды страшно удивились, когда изучили в нотах ее композиции. Это конец 19 века и, возможно, какая-то ностальгия ее и отрыв от родины воспрепятствовали ей воспользоваться тем, что ей хотел дать Арнольд Шенберг.

Иван Толстой: Учителя она отвергла. А были ли у нее контакты с русской эмиграцией, хотя бы европейской, в течение стольких десятилетий, если, как вы сказали, она дожила до солженицынских времен?

Михаил Талалай: Несомненно. Она была женщиной скромной, круг ее знакомств тоже был женским. Она не вышла замуж. Ее переписка сохранилась, это были русские итальянки, скажем, из семейства Дабижа-Ростковских, которыми мы тоже занимались. Она переписывалась со священниками, с монахами, была очень набожной женщиной и оставила то немногое, что накопила, Русской Церкви, причем, Зарубежной. Были вот эти юрисдикционные распри - Парижскую юрисдикцию она считала слишком либеральной, слишком просоветской, а Зарубежная церковь ей более импонировала. Так что эти связи были, но на бытовом уровне - какие-то светилы с ней особо не переписывались.
Из других замечательных наших соотечественников вспомню Любовь Федоровну Достоевскую. Долгое время это была потерянная дочь Федора Михайловича. Уехала еще до революции куда-то на лечение. Где, что? Было известно, что в каком-то городке Гриез. Где это? Что это? Ее могила считалась долгое время утраченной в русском мире. И вот ее итальянская часть была нами изучена, мы выпустили книжку о Любови Федоровне Достоевской, и Гриез - это тоже небольшой городок, он сейчас вошел в городскую черту столицы Южного Тироля, города Больцано. А когда-то это был небольшой курортный центр. Она жила в санатории, не думала, что никогда не сможет вернуться в Россию. Она себя пыталась сделать тоже романисткой, писателем, но, понятно, с такой громкой фамилией… Похоже, она была дамой с амбициями, потому что ей предлагали под псевдонимом печататься, а не печатать художественные книги под фамилией Достоевская - не воспоминания, которые на ура пошли. Три романа она написала, и все три, надо сказать, провалились.
Ее лучшая книга была написана в Тироле - «Достоевский в воспоминаниях дочери». Писала она ее на русском языке, но это 20-е годы, а она была яркой антикоммунисткой. И писала о том, что то, что свершилось сейчас в России, - это пророчество ее отца, выводила все это от «Бесов». Ее воспоминания вышли на французском, на немецком, на голландском, на итальянском, а потом, как ни странно, вышли в советской России, но с купюрами. Все ее выпады были вырезаны. Но все-таки частично вышли. А недавно были переизданы, но уже мало замечены - в 90-е годы мало кто это читал, все политикой интересовались.
Так что - Любовь Федоровна Достоевская, 1926 год. И когда она умерла, итальянцы поставили ей прекрасный памятник. Для них это было очень ценно, и это выразилось и в эпитафии, где было написано: «Дочери великого русского писателя и его биографа». По подписке собирали итальянцы на памятник. Сбросились. И, действительно, очень красивая надгробная чаша, которая тоже имела свои перипетии. Это уже была фашистская Италия, все тогда отмечалось в духе времени, и они написали, что «памятник установлен на 10-м году фашисткой эры». Известно, что Муссолини объявил «фашистскую эру» в 1922 году. И рядом там фашистские символы, ликторские пучки. И это все сбили, когда ставили надгробие, посчитали, что так нехорошо. Поэтому он сейчас не в его первозданном виде, но он существует. И мы устроили в Больцано большую выставку, посвященную Любови Федоровне, вместе с Музеем Достоевского и ассоциацией «Русь».
Надо сказать, что Русский Тироль в большой степени - это эта замечательная ассоциация, уже 20 лет существующая, ее возглавляет госпожа Бьянка Марабини-Цёггелер, мой друг, мой соавтор, мы вместе с ней пишем книги, устраиваем выставки, в том числе и по Достоевскому, по Правосудович. Последняя наша книга о графе Бобринском также была написана совместно с Бьянкой, и также выпускалась под эгидой ассоциации «Русь».

Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, о графе Бобринском и его тирольской судьбе.

Михаил Талалай: Русско-тирольской судьбе. Бобринский, правда, по определению, уже русский человек. Это тоже забытая судьба, потерянный человек. Алексей Алексеевич Бобринский, ученый-этнограф, путешественник, открыватель Памира, меценат, опубликовавший до революции массу книг, собравший фотографии, репродукции лучших произведений русского народного искусства, деревянного, в первую очередь, но и каменную резьбу он тоже собирал, писал, осмысливал народное искусство, народник, если можно так сказать об аристократе. Я сейчас съездил в Бобрики, его имение. В 1910-е годы он отдал один из своих домов, устроил там школу для крестьян, отдал часть земель совершенно безвозмездно, и все это было, естественно, забыто и отринуто после революции. Ему пришлось бежать. В его случае судьба ему покровительствовала, потому что чуть ранее, по тем же самым курортным соображениям, он купил в местечке Сиузи (очень красивое горное место) себе домик в горах, куда выезжал вместе со своей первой женой, также страдавшей легкими, еще до революции. И там он устроил такое русское гнездо. Если остальные россияне, особенно аристократы, из Италии вывозили предметы итальянского декора, убранства, то он был таким пропагандистом русской культуры, что он туда все привез, обустроил себе там... ну, избой не назовешь, конечно, это приличный домик, дача, вилла. Но русская деревянная резьба, мебель, плафоны, потолки, все в русском стиле, русские книги, русская библиотека. В итоге, на этой зимней даче (в основном, зимой там старались жить) он и провел последние 20 лет жизни, уже забытым на родине, но, тем не менее, в эмигрантской среде его хорошо знали. Его дача также стала тем местом, где встречались русские. К нему приезжали очень многие, понятно, что Бобринские имели хорошие связи - Юсуповы, Голицыны, из Швейцарии приезжал философ Иван Ильин. Все эти имена мы знаем. Но, к сожалению, не сохранилась его переписка, его архив. Он из лучших побуждений собрал все свои самые ценные бумаги, дневники, переписку, эпистолярий и отправил в Институт Кондакова в Белград. И первая бомба немецкой авиации летом 1941 года попадает в этот дом и все сгорает. Остались какие-то обрывки, ненужные ему, самые маргинальные книги, и они сохранились там на чердаке. Мы их нашли. Наш соавтор, Довлат Худоназаров, таджикский исследователь, он очень полюбил Бобринского из-за его памирских экспедиций, тоже розыски произвел, и ему выпала честь обнаружить на чердаке остатки библиотеки графа Бобринского, которые по дипломатическим каналам мы вывезли из Италии, потому что книги старые. Конечно, наука уже так ушла вперед, что книги по географии, ботанике и прочим естественным наукам сейчас не имеют особой ценности.
И мы все это вчера привезли в Бобрики, откуда они уехали, книги за сто лет прошли такой круг, в таком скромном чемоданчике, очень торжественно открывали в доме, где он не жил, потому что дом его сгорел после революции, его сожгли, но в одной из пристроек сейчас устроен мемориальный музей. И мы торжественно вручили книги Бобринского и книгу о Бобринском.

Иван Толстой: Кто еще из замечательных русских, замечательных в старом, довоенном или в дореволюционном смысле, отметился в этой части бывшей Австрии-нынешней Италии?

Михаил Талалай: Пожалуй, из фигур первого плана мы нашли этих тех людей, три биографии, о которых мы написали целые книги. Сейчас нам кажется, основная моя идея, - сосредоточиться на интересной среде, в первую очередь, балтийских баронов, о которых я упомянул. И среди них были очень любопытные люди, например, малоизвестные, но, тем не менее, которыми надо заниматься, о которых надо писать. Это графы фон Стуре из Латвии, которые и до революции были служилые государственные мужи, а после революции они были, как в Италии говорят, деканами русской колонии в Южном Тироле. Последняя из фон Стуре была старостой православной церкви.
Георгий Бергольц. У него очень интересная биография. Сотрудник Публичной библиотеки, немец коренной, тоже жил и скончался в Южном Тироле. Затем из фигур после революционных, которые прибавляют какие-то изюминки необычные к Русскому Тиролю, я бы упомянул советского министра Максима Литвинова, который приехал в Мерано, лечился там под псевдонимом во время каких-то конференций европейских, потом часто вспопинал в приписке о Мерано, чудесном таком уголке.

Иван Толстой: Под каким же псевдонимном он там жил?

Михаил Талалай: Он придумал какую-то русскую фамилию, которая совершенно даже не запоминается, без какой-то особой выдумки. Чем присутствие Литвинова интересно? Все-таки пребывание Литвинова, советского министра, в 30-е годы в Мерано не осталось незамеченным в белой эмиграции. И не то, чтобы готовилось, прорабатывалось покушение на него, но сохранились воспоминания, что вот эти белые эмигранты, особенно из балтийских баронов, обсуждали между собой, что надо его наказать, и выбирали, как это сделать. Но, все-таки, не дошло до этого, там эскорт был.
Тем не менее, отзвуки гражданской войны доходили до таких красивых мест, где не должны, казалось бы, происходить какие-то истории кровавые. Мерано еще выплыл при осуждении Льва Троцкого, при знаменитых Кремлевских процессах. Такой тихий уголок, там Литвинов отдыхал, это как-то отложилось, и одно из обвинений против Троцкого было в том, что он встречался там со своими агентами, с Николаем Крестинским, который «сознался», написал, что видел там Троцкого, встречался, он там с Троцким обговаривал убийство Сталина. И Троцкий очень решительно отвечал, и сохранились его писания, отрицание его виртуального пребывания в Мерано. Он писал: «Я даже не знаю, где это – Мерано. Пришлось энциклопедию открывать, узнать, что Мерано - это бывший австрийский город. Не было меня там. Пусть Крестинский мне скажет, на каком поезде я приехал».
Таким образом, Мерано, как шпионское гнездо, в 30-е годы как-то фигурировало. И действительно, на стыке разных миров – Австрии, Италии. Известно, и это действительно исторический факт, что после Второй мировой войны, в самые последние ее мгновения Южный Тироль был тем местом, где собирались беглые нацистские иерархи, многие из нацистской верхушки, и прорабатывали, куда двигаться дальше, потому что там среда своеобразная, немецкоязычная. И последние месяцы, уже в 1945 году, Гитлер включил эти земли в Третий Рейх. Поэтому был такой период запутанный южно-тирольской истории, когда это все было владением уже нацистской Германии, Третьего Рейха.
Затем туда приехали наши смершевцы, которые, очевидно, знали о такой среде подозрительной. Пока мне еще не удалось узнать, вычесали ли кого-то оттуда или нет. Но мне известно, что обитатели Русского Дома, белые эмигранты, которые там еще жили, узнав, что приехали представители Советского Союза, бежали из этого Русского Дома в горы, скрывались, отсиживались, пока их не успокоили и не объяснили, что вычесывают только советских граждан. Они, естественно, не знали этих соглашений, что эмигрантов Первой войны, которые были подданными Российской империи, не должны были трогать. Но на всякий случай они сбежали. Вот такой еще эпизод. Вроде бы - спокойная жизнь, но летом 1945 года - большой переполох в среде русской эмиграции.
И последнее Русское Мерано - это эпизод уже советских времен, который тоже привлек массу внимания СМИ и спецслужб, - это знаменитый матч, один из апогеев холодной войны, матч между Карповым и Корчным, который привлек туда массу репортеров, спецслужб. Это было действительно столкновение двух систем. Диссидент с колючим характером, русский еврей Корчной, и представитель советского истеблишмента Карпов. Победил Карпов. Одна из книг, которые я привез из России в свою русско-итальянскую библиотеку, называется просто «Мерано», посвящена она замечательной победе советского спорта над безродным космополитизмом в лице Корчного.

Иван Толстой: Михаил, вы, по существу, главный открыватель Русской Италии в ее не теоретической форме, а в виде практических исследований. На ваш взгляд, какие еще плодотворные уголки этой великолепной страны остались интересны для исследователя, еще не изучены, куда направите вы свои стопы?

Михаил Талалай: Я думаю, все дороги ведут в Рим. В Риме, кончено, еще очень многое нам откроется, многие судьбы. Меня спрашивают, известен ли тот или другой, которые по всем данным уехали в Рим, там прожили большую часть жизни. Пока еще многие зацепки, именно римские, не задействованы, по разным причинам. И сил мало. Скажем, в Южном Тироле все на виду. Тот же самый граф Бобринский, про него ходили слухи, что это последний российский посол в Австро-Венгрии. Прекрасно одетый человек с усами. И хотя он к дипломатии он не имел никакого отношения, все о нем знают. И, приехав в Южный Тироль, я спрашиваю: «А кто у вас здесь был из русских?». «О, здесь был граф Бобринский!» Даже какая-то горная дорожка названа его именем.
В Риме такой поиск невозможен. Хотя, по воспоминаниям Бориса Ширяева, который оказался в Русском Риме после Второй мировой войны, русская колония в Риме - это самая аристократическая по своему составу из всех российских колоний. Здесь живет (это статистика Ширяева) 300 русских аристократов самый верхних слоев. Из них мы только нескольких зацепили, и это понятно – конечно, занимаются фигурами, которые оставили больше следов в литературе, скажем, Вячеслав Иванов, поскольку целый институт работает, целые фонды. А я уверен, что найдется еще много интересного.
Какие-то там остались секретные части – почему-то католические круги очень неохотно пускают в свои архивы. Дело в том, что существовала целая политика помощи русским эмигрантам, и один из, не скажу, что провалов, но неудач моей исследовательской деятельности… Известно, что Ватикан устроил Русский Дом в Риме. Есть такое Общество Святого Петра, и они сняли целый домик, там были десятки русских людей. Когда я обратился с запросом допустить меня к архивам Русского Дома, без объяснений пришел отрицательный ответ, что это частная общественная организация и допуск исследователей не дозволяется. Хотя речь идет о 1920 -30-х годах. Ну, бог даст, я буду продолжать, и, бог даст, эти ватиканские секреты тоже когда-нибудь откроют свои тайны.

Иван Толстой: Места тирольские, могилы – русские. У нашего микрофона мы беседовали с историком и писателем Михаилом Талалаем. Его книга «Да упокоит тебя чужая земля» только что вышла в московском издательстве «Старая Басманная». Предисловие к книге написала итальянская славистка Бьянка Марабини-Цёггелер, она же предоставила и фотографии. Бьянка Марабини-Цёггелер возглавляет культурную ассоциацию «Русь».