Иван Толстой: Молчун, или Самолетчик Юрий Федоров: К 70-летию забытого ветерана. История борьбы за свободу в Советском Союзе знает примеры исключительной личной скромности и огромного мужества. Оба этих качества соединились в фигуре Юрия Павловича Федорова. В свое время его имя было на слуху, так же как и имена его подельников-самолетчиков. Но сегодня большинство фигурантов громкого дела совершенно забыты. В юбилейные для Юрия Федорова дни самое время восстановить в памяти события более чем сорокалетней давности. Тем более, что день рождения Юрия Павловича – 14 июня, а арестовали самолетчиков – 15-го.
В чем суть дела? С исторической высоты видно, что неслыханно резонансное самолетное дело сдвинуло с мертвой точки вопрос об эмиграции из Советского Союза. Одиннадцать несостоявшихся угонщиков положили начало Третьей волне – так принято называть эмиграцию 70-х. Сотни тысяч людей за десять лет покинули социалистическое отечество, в большинстве своем не зная, что дорогу к этому проложила, отвоевала – ценой тюрьмы и зоны – горстка самых простых, никому прежде не известных людей.
Сегодняшнюю программу мы построили, главным образом, на тех архивных записях, которые в свое время звучали в программах Свободы – в 70-е и 80-е годы. Я позволю себе делать лишь небольшие пояснения к старым записям.
Начнем. Вот отрывок из передачи к 5-летию суда над самолетчиками. Декабрь 75-го.
Диктор: Пять лет назад в этот день Ленинградский городской суд вынес приговор по делу группы лиц, обвинявшихся в попытке нелегально покинуть пределы Советского Союза. Этому событию мы посвящаем сегодняшнюю передачу. У микрофона Аля Федосеева.
Аля Федосеева: В самиздатской литературе, единственной, не подвергающейся государственной цензуре, процессу этому дано название «дело самолетчиков». В последние годы. Правда. пока только за рубежом, появилось немало работ, авторы которых усматривают в «деле самолетчиков» некий поворотный пункт в развитии современной истории. Ибо ничто иное, как «дело самолетчиков» продемонстрировало миру столь наглядно всю трагичность отсутствия в Советском Союзе права на свободное передвижение, право на свободный выезд из страны. Для тех, кто сегодня впервые слышит о «деле самолетчиков», я напомню, что речь идет об 11 молодых людях, представших в декабре 70-го года перед судом в Ленинграде по обвинению в попытке захвата и угона самолета. Формально эти люди обвинялись в измене родине, в покушении на преступление, в намерении похитить самолет, конечно же, в антисоветской агитации и пропаганде и в довершение ко всему им инкриминировалось участие в антисоветской организации. Уместно здесь сказать, что обвинения эти, особенно обвинение в измене родине, влекут за собой высшую меру наказания — смертную казнь.
Почему же эти люди, невзирая на подобную угрозу, решились на столь отчаянный шаг? Марк Дымшиц, один из обвиняемых на ленинградском процессе самолетчиков, по профессии он летчик. «Как вы объясните причины ,— спросил его обвинитель, — толкнувшие вас на такое дело?»
Марк Дымшиц: Я долго над этим думал и решил, что тому были три основные причины. Первая: антисемитизм в СССР. Вторая: антиизраильская политика Советского Союза на Ближнем Востоке. И третья причина: антиеврейская национальная политика властей внутри страны.
Аля Федосеева: «Кто же вас надоумил ехать в Израиль?», - поинтересовался обвинитель у Дымшица.
Марк Дымшиц: Сам додумался. Только возможности свободного выезда из СССР никакой не видел. Сначала решил соорудить воздушный шар, а потом подумал, что лучше бы построить самолет и, наконец, пришел к мысли угнать самолет. Когда я впервые об этом подумал, то сперва испугался, а потом понял, что одному с этим не справиться, и стал искать единомышленников.
Аля Федосеева: Дымшиц подробно рассказал на суде, как у него последовательно созревало три варианта побега. Сначала он задумал было угнать пассажирский лайнер Ту-104, затем, поразмыслив, решил, что не стоит зря волновать пассажиров и что неплохо бы ночью пробраться на аэродром, сесть в самолет и взлететь самому, без пассажиров и сообщников. И наконец, третий вариант, тот самый вариант, который и разбирался на ленинградском процессе. План его был несложный: захватить небольшой 12-местный самолет типа АН-2 на аэродроме в Приозерске.
Марк Дымшиц: Решено было, что в Приозерск обычными пассажирами полетят я сам, моя жена и две дочери, Эдик Кузнецов, Менделевич два брата Залмансон, Юра Федоров, Алеша Мурженко, Толя Альтман и Бодня. Во время остановки самолета в Приозерске мы должны были быстро связать обоих пилотов без единой царапины, положить их в спальные мешки под тент, взять на борт четырех ждавших в Приозерске друзей Арье и Мэри Хнох, Сильву Залмансон и Бориса Пэнсона и лететь в сторону Швеции.
Аля Федосеева: Как явствует из обвинительного заключения, те, кто должен был сесть в самолет в Ленинграде, были арестованы сотрудниками КГБ на аэродроме «Смольное» за 30 минут до отлета и до того, как они вообще сели в самолет. А те, кто ждал их в Приозерске, были арестованы и того раньше. Теперь я хочу, чтобы вы обратили особое внимание на первый вопрос прокурора Соловьева, который тот задал 26-летней подсудимой Сильве Залмансон.
Прокурор: Знаете ли вы. что сионизм враждебен маркистско-ленинской идеологии?
Сильвия Залмансон: Этого я не знаю. но считаю, что сионизм не враждебен советской идеологии, ибо главное в нем — воссоединение евреев в едином государстве.
Аля Федосеева: Я должна пояснить, что Сильва Залмансон за два года то того, как она предстала перед судом, то есть в 68 году, уже ходатайствовала через рижский ОВИР о предоставлении ей возможности выехать в Израиль. Не могли не знать власти и о ее письме, отправленном за несколько месяцев до ареста в начале 1970 года на имя Генерального секретаря ООН. В этом письме Сильва писала:
«Я хочу уехать из страны, где многое мне враждебно и чуждо. Я верю, что наступит день и счастье, кажущееся мне сейчас невероятным, сбудется. Но пока я нахожусь вне Израиля. Бессилие перед властями ввергает меня в отчаяние».
Аля Федосеева: В 70 году Сильва со своим мужем Эдуардом Кузнецовым вновь обращается в рижский ОВИР. Снова безуспешно.
Прокурор: Осознаете ли вы. насколько враждебна нам идеология сионизма?
Сильва Залмансон: Я хочу уехать в Израиль. Если это сионизм, то я сионистка.
Иван Толстой: Это был фрагмент из программы, приуроченной к 5-летию суда над самолетчиками. Как видим, сторона обвинения особо упирает на национальную сторону дела. Подсудимые для советских властей, прежде всего, - евреи. И Юрий Федоров на этом фоне рассматривался для прокуратуры как чуждый и необъяснимый элемент. Его мотивы оставались властям непонятны.
Заговорщики предвидели, что их операция (а свой замысел они между собой зашифрованно называли «Операция свадьба», потому что изображали полет группы друзей из Ленинграда в Приозерск на свадьбу) может провалиться и заранее составили специальное письмо-завещание. Вот его текст в чтении дикторов Радио Свобода, запись 75-го года.
«Мы, девять евреев, проживающих в Советском Союзе, предпринимаем попытку покинуть территорию этого государства, не испрашивая на то разрешения властей. Мы из числа тех десятков тысяч евреев, которые на протяжении многих лет заявляют соответствующим органам советской власти о своем желании репатриироваться в Израиль. Но неизменно, с чудовищным лицемерием, извращая общечеловеческие, международные и даже советские законы, власти отказывают нам в праве выезда. Нам нагло заявляют, что мы сгнием здесь, но никогда не увидим своей Отчизны.
Евреи, желающие стать гражданами Израиля, подвергаются в СССР всяческого рода преследованиям, вплоть до арестов. Являясь чужеродным элементом в этой стране, мы постоянно находимся под угрозой повторения событий 40-х и 50-х годов, когда политика духовного геноцида достигла своего апофеоза в физическом истреблении евреев. Уготованное нам здесь будущее — это духовная ассимиляция, в лучшем случае. <…>
Тщетны все претензии коммунистического правительства разрешить «еврейский вопрос». Пусть поймут, наконец, что не будет им покоя, что не в их власти решать судьбу еврейского народа! Своим шагом мы хотим обратить внимание руководителей советского государства на эти вечные истины, на безысходную трагичность положения евреев в СССР и заявить им, что в их же интересах отпустить наш народ домой.
Евреи всего мира! Ваш святой долг бороться за свободу ваших братьев в CСCP. Знайте, что от вас во многом зависит участь евреев России — быть им или не быть. Мы испытываем острую зависть к свободе, ее благам, которые стали для вас обыденностью, мы призываем пользоваться ими в полной мере, в том числе и для защиты наших прав. И до тех пор, пока мы не обладаем свободой, вы обязаны строить наш еврейский Дом и заменить нас там, где мы страстно желали бы быть.
Нами движет желание жить на Родине и разделить ее судьбу.
P.S. Мы обращаемся ко всем вам с просьбой, чтобы в случае неудачи нашей попытки, позаботиться о наших родных и близких и оградить их от расплаты за наш шаг. Следует подчеркнуть, что наши действия не опасны для посторонних лиц; в тот момент, когда мы поднимем самолет в воздух, на его борту будем находиться только мы».
Аля Федосеева: Это завещание подписали 9 из 11 подсудимых, двое других, Алексей Мурженко и Юрий Федоров, представшие перед ленинградским судом, просто стремились покинуть Советский Союз. На допросе Алексей Мурженко рассказал о причинах, побудивших его искать возможности покинуть Советский Союз: неустроенность, невозможность поступить в институт. Другой русский Юрий Федоров, как выяснилось, на судебном разбирательстве во время предварительного следствия отказался от дачи каких бы то ни было показаний, заявив, что он «не испытывает доверия к службе госбезопасности, на совести которой слишком много крови». На суде прокурор спросил Федорова.
Прокурор: Знали ли вы о том, что должны были служить маскировкой преступного замысла группы, чтобы не вылезли бы еврейские уши этой группы? Знали ли вы о том. что в группе будут одни евреи?
Аля Федосеева: Выражение прокурора «еврейские уши» вызвало недоумение у Федорова. Что же касается того, что в группе было много евреев, Федоров ответил, что знал об этом.
Прокурор: Знал и согласился?
Иван Толстой: Вот это «и согласился» с точки зрения властей было, пожалуй, бОльшим преступлением, нежели все остальное. Логика обвинения тут проста: ну, ладно, евреи, что от них еще ожидать! Но вы, Юрий Павлович Федоров, как вас-то угораздило попасть в одну компанию? С «этими»!
Это и составляло пропасть в мировоззрении между подсудимыми и государством.
Ко времени суда по самолетному делу Юрию Павловичу Федорову было 27 лет. Он родился 14 июня 1943 года в деревне в Ярославской области. Учился в Москве, в электромеханическом техникуме. Вместе со своим другом Алексеем Мурженко вступил в первую молодежную правозащитную организацию "Союз Свободы Разума", которая печатала и распространяла прокламации, призывающие к установлению правовых и демократических свобод в СССР. В 1962 году он вместе с друзьями был арестован (по статьям 70-й и 72-й) и приговорен к 5 годам исправительных лагерей. Освобожден досрочно в 1965 году. Перед вторым арестом работал лаборантом на станции переливания крови и подсобным рабочим.
И вот – приговор. Из программы о деле самолетчиков 75-го года.
Диктор: 24 декабря 1970 года Ленинградским городским судом под председательством Ермакова приговорены:
Марк Дымшиц к высшей мере наказания смертной казни с конфискацией имущества.
Эдуард Кузнецов к высшей мере наказания смертной казни без конфискации имущества за неимением такового.
Иосиф Менделевич к 15 годам лагерей строгого режима без конфискации имущества за неимением такового.
Юрий Федоров к 15 годам лагерей особого режима, признав его особо опасным рецидивистом, без конфискации имущества за неимением такового.
Алексей Мурженко к 14 годам особого режима, признав его особо опасным рецидивистом, без конфискации имущества за неимением такового.
Арье Хнох к 15 годам лагерей строгого режима без конфискации имущества за неимением такового.
Анатолий Альтман к 12 годам лагерей строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.
Сильва Залмансон к 10 годам строгого режима без конфискации имущества за неимением такового.
Борис Пэнсон к 10 годам строгого режима с конфискацией имущества.
Израиль Залмансон к 8 годам строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.
Мендель Бодня к 4 годам усиленного режима с конфискацией имущества.
Аля Федосеева: В качестве личного имущества, подлежащего конфискации, у Бориса Пэнсона были изъяты все картины, этюды и рисунки его работы. Когда приговор был оглашен, группа зрителей, сидящих сзади справа, организованно зааплодировала. Многие посмотрели на них с молчаливым недоумением, но поддержать аплодисменты все же не решились. Кто-то даже спросил: «Зачем смерти-то аплодировать?». Ответ последовал четкий, по-военному: «Так надо». Родственники осужденных взобрались на скамьи, мать Пэтсона крикнула: «Дети, мы будем вас ждать! Мы все будем в Израиле!». Отец Менделевича: «Израиль с вами! Наш народ с вами!». Жена Федорова Наташа небольшого роста, настолько небольшого, что в течение всего оглашения приговора стояла на скамье. Теперь, подавшись вперед, она тоненько кричала: «Все будет хорошо! Все будет хорошо!». Шум в зале нарастал и уже нельзя было установить, кому из родственников принадлежат какие слова: «Мы с вами! Все евреи с вами! Весь мир с вами! Вы еще будете свободными, мы вместе будем строить наш еврейский дом!». Кто-то громко запел «Шма Исраэль». К нему присоединился второй голос, третий, четвертый, пятый, присоединись осужденные. Демонстрация продолжалась около семи минут. А сзади справа все еще продолжались аплодисменты, пока наконец кто-то не сообразил, что теперь аплодирующие как бы невольно подбадривают осужденных, и раздалась зычная команда: «Кончай аплодисменты!».
Диктор: После вынесения приговора в Ленинграде прошло всего 5 дней. 29 декабря 1970-го года в 10 часов утра в Москве судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР приступила к рассмотрению кассационных жалоб. В зал суда был допущен академик Сахаров, который накануне обратился к Подгорному со следующим заявлением.
«Товарищ председатель президиума Верховного совета, я узнал о суде в Ленинграде над группой лиц, обвиненных в попытке использования самолета для вылета из СССР. Я осуждаю эту противозаконную попытку, но прошу учесть смягчающие обстоятельства. Прошу учесть, что план пленения летчиков на земле не угрожал ничьей жизни. В особенности необходимо учесть, что причиной попытки осужденных явилось ограничение властями законного права десятков тысяч евреев, желающих покинуть страну. Я категорически отрицаю обвинение в измене родине, как не имеющее отношения к деянию осужденных. Суд в Ленинграде присудил двух обвиняемых Дымшица и Кузнецова к расстрелу, а 9 других к длительным срокам заключения. Товарищ председатель, не допустите расстрела Дымшица и Кузнецова. Это было бы неоправданной жестокостью. Смягчите наказание другим обвиняемым».
И лишь 30 декабря в 11 часов утра было оглашено определение Верховного суда РСФСР. Смертная казнь Марку Дымшицу была заменена 15 годами лагерей строгого режима, а Эдуарду Кузнецову 15 годами лагерей особого режима.
Иван Толстой: Любопытен юридический комментарий, который спустя некоторое время дал этому приговору известный советский адвокат Абрам Рожанский в трехтомнике "Антиеврейские процессы в Советском Союзе":
Диктор: Материалы дела свидетельствуют о том, что органы КГБ задолго до ареста обвиняемых знали о готовящемся побеге. Вместо того, чтобы его предотвратить путем предупреждения организаторов о незаконности их намерения, они умышленно разрешили им довести свой план до последней стадии, чтобы путем последующей карательной акции запугать евреев Советского Союза, добивающихся выезда в Государство Израиль. Об этом говорит не только заранее тщательно организованное задержание участников несостоявшегося побега, но и серия обысков, проведенных в этот же день и в этот же час в квартирах еврейских активистов в ряде городов СССР.
Согласно приговору Ленгорсуда и определению судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФР, участники группы совершили следующие преступления:
1) попытку измены родине (статьи 15, 64 «а» УК РСФСР);
2) организационную деятельность, направленную на совершение особо опасных государственных преступлений, а равно участие в антисоветской организации (статья 72 УК РСФСР);
3) хищение государственного и общественного имущества в особо крупных размерах (статья 93-1 УК РСФСР);
4) антисоветскую агитация и пропаганда (статьи 70 УК РСФСР и 65 УК Латвийской ССР).
Квалификация действий осужденных по всем перечисленным статьям уголовного кодекса противоречит как букве, так и духу указанных статей. Поэтому приговор следует признать незаконным и необоснованным.
В статье 64 Уголовного кодекса сказано, что изменой родине является «деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб: а) государственной независимости, б) территориальной неприкосновенности или в) военной мощи СССР». Совершенно очевидно и не требует доказательств то, что одиннадцать граждан, пытавшихся без соответствующего разрешения перейти границу, никак не могли каким-либо образом посягнуть на «государственную независимость» или же «территориальную неприкосновенность» огромной страны. Ведь никто, будучи в здравом рассудке, не станет утверждать, что они хотели (и тем более — имели возможность) отнять у стоящей у власти Коммунистической партии рычаги управления могучим Советским Союзом и передать их иностранному государству. Точно также они не намеревались и не имели возможности отторгнуть от СССР часть его территории. Будучи сугубо мирными людьми, не располагающими никакими военными тайнами, они не могли нанести ни малейшего ущерба также «военной мощи» СССР. Стало быть, в их действиях полностью отсутствуют все три признака преступления, определяемого советским законом как «измена родине».
Иван Толстой: Комментарий адвоката Абрама Рожанского, бывшего ленинградца. Да и с обывательской точки зрения, желание угнать самолет сродни стремлению к побегу из зоны. Представить себе на минуту, что узники хотели бежать из концлагеря, и этот поступок воспринимается как мужество, героизм. 11 самолетчиков и воспринимали советское государство в качестве концлагеря.
Немаловажно для оценки приговора и то, что они не совершили угона и даже не приступили к нему. Свои сроки (срокА) они получили за намерение.
В конце 77-го года, когда Юрий Павлович отбыл уже семь с половиной лет своего срока, в распоряжении Радио Свобода оказалось федоровское открытое заявление для общественности, пришедшее за границу из самиздата.
Юрий Федоров: В начале 1977 года в преддверии Белградского совещания представителей стран, подписавших заключительный акт совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, передовой отряд войск войск МВД, то бишь администрации лагерей и тюрем, в частности, администрация нашей политзоны для особо опасных государственных преступников, как бы в пику мировому общественному мнению начала новый этап беспрецедентного террора и грубейших провокаций, словно бы поставив себе целью за наименьший срок перебрать весь арсенал физического и психологического давления на политзаключенных.
Трудно понять деяния администрации, если не связывать их с неким общим течением внутренней политики Советского Союза. Последние аресты участников движения «За права человека» в Москве, террор в политических лагерях ясно показывают, что правительство Советского Союза намерено так или иначе расправиться с инакомыслящими в своей стране и сделать это перед белградским совещанием и лишний раз доказать этим, что не позволит никакому общественному мнению, или международной организации, или кому бы то ни было вмешиваться в свои внутренние дела, какими бы они ни были.
Выиграв по сути заключительный акт в Хельсинки, Советский Союз стремится свести встречу в Белграде в ничью. Советские газеты радостно смакуют каждый ничтожный случай нарушения прав человека на Западе, одновременно давая понять, что неплохо было бы вообще отставить при встрече в Белграде взаимные обвинения, а чего-то там конструктивно решать. Обычный демагогичный прием, рассчитанный на неподготовленную аудиторию.
Администрация лагеря, угрожая мне физической расправой, вынуждает меня обратиться с нижеследующим заявлением во все правительственные органы Советского Союза, а также Комитет ООН по правам человека,а также в Комитет по наблюдению за исполнением условий 3-й корзины Хельсинкского соглашения, а также к мировой общественности, а также к Центральным комитетам компартий западных стран, Англии, Франции, Италии, Соединенных Штатов Америки, Китая, к Всемирному Совету Церквей, ко всем гражданам православного вероисповедания - моим братьям по вере. В лагерях и тюрьмах Советского Союза начинаются сталинские времена. Только что выпущенный Исправительно-трудовой кодекс полностью потерял значение свое как закон, а действительную силу приобрели многочисленные инструкции и приказы по Министерству внутренних дел СССР, явно противоречащие даже тому несовершенному Исправительно-трудовому закону, который был вымучен в недрах советской юстиции и опубликован в 1969-м году. Администрация утверждает, что все, что не оговаривает Исправительно-трудовой комплекс, запрещено или оставлено на решение местной власти, а все права заключенного, что Исправительно-трудовой кодекс оговаривает, перечеркнуты инструкциями и приказами по Министерству внутренних дел СССР.
«Статья первая. Задачи советского Исправительно-трудового законодательства. Исполнение наказания не имеет целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства».
Достаточно сказать, что такие обязанности заключенного как ношение нагрудных собачьих табличек, обязанность вставать при появлении администрации, снимать шапку, унижающие многоразовые каждодневные личные обыски, карцерные режимы, пониженная норма питания и общее голодное питание, безрезультатность любых жалоб на администрацию - полностью опровергают содержание этой статьи, не говоря уже о ежедневном, длящемся годами, нарушении администрацией любых законов и даже приказов.
«Статья 7. Основные средства исправления и перевоспитания осужденных. Причиняя осужденному неудобства, лишения и даже страдания предостерегают осужденных, заставляют задуматься над своим поведением в будущем».
Комментарии излишни.
«Статья 8. Правовое положение лиц, отбывающих наказание. Осужденные к лишению свободы не пользуются правами и не несут обязанности только тогда, когда это прямо запрещено».
Администрация же прямо четко и ясно утверждает, что все не оговоренное законом - запрещено.
«Статья 10. Прокурорский надзор».
Как правило, осуществляется лицами, ранее работавшими в администрации лагеря.
«Статья 13. Раздельное содержание осужденных».
Три категории осужденных, подлежащих раздельному содержанию, у нас содержатся совместно. Уголовники, из которых вербуются убийцы и провокаторы, лица, которым смертная казнь заменена 15 годами лишения свободы, и политические заключенные.
«Статья 19. Основные требования режима. Предъявление к осужденным требования о выполнении обязанностей, не основанных на законодательстве, является нарушением законности».
Такие нарушения администрация допускает то и дело. Например, в комментарии к основам Исправительно-трудового законодательства сказано:
«Нельзя считать обязанностью осужденных активное участие в проводимых администрацией политико-массовых мероприятиях, посещения политзанятий».
Долгое время администрация буквально терроризировала заключенных, принуждая посещать политзанятия. Еще записано:
«В порядке дисциплинарного взыскания заключенные из помещения камерного типа могут быть переведены в одиночные камеры, где так же устанавливается режим, предусмотренный для содержания осужденных в тюрьмах на строгом режиме».
У нас режим в одиночках во много раз жестче, чем на строгом режиме в тюрьме.
«Статья 21. Особенности режима в тюрьмах. Закон допускает в необходимых случаях возможность содержания отдельных осужденных не в общих, а в одиночных камерах. Эти случаи в законе не указываются, поэтому заранее определить их невозможно».
Я лично только и знаю случаи, когда заключенные шли на преступления, на страдания, чтобы только уйти из камеры, куда их намеренно бросала администрация с целью провоцирования избиения неугодных ей заключенных или даже возможного убийства.
«Статья 22. Изменение условий содержания лиц, осужденных во время отбывания наказания».
Эта статья нас касается в большем смысле ухудшения нашего положения.
«Статья 23. Приобретение осужденными продуктов питания и предметов первой необходимости».
Сумма 4 рубля в месяц. Продукты, как правило, те, которые невозможно употреблять в пищу. Администрация весьма активно к тому же прибегает к лишению этого права, а иногда и вовсе просто так, без всякой достаточной причины не разрешает заключенным закупать продукты по несколько месяцев.
«Осужденные не лишены возможности расходовать деньги на приобретение товаров через магазины Посылторга. Разрешается приобретать без ограничения литературу через книготорговую сеть».
Здесь администрация поступает тоньше. Высланные однажды книжные бандероли и посылки возвращаются обратно и, естественно, магазин более этому адресату никаких книг не высылает. Из других источников книги получать запрещено. В библиотеке книг нет. Не считать же литературой антирелигиозную пропаганду.
«Статья 24. Свидания осужденных к лишению свободы с родственниками и иными лицами».
Одна из самых позорных статей Исправительно-трудового кодекса. Нам положено одно длительное и одно краткое свидание в год, которых администрация может и лишить. И лишает. И это при наших обычных сроках 10-15 лет. Например, я за семь лет второго срока всего пять раз видел свою жену и мать. Что бы сказал на это господин Луис Корвалан, если бы к нему применили советский ИТК, не говоря уж об обычной практике лишений всего положенного за любой, чаще мнимый, проступок.
«Статья 25. Получение осужденными посылок и передач».
Статья вступает в действие лишь по отбытии осужденным половины срока. Для меня она вступает в действие с декабря 1977 года. До этого времени ни посылки, ни передачи мне не положены. Вряд ли я буду их получать и после, так как лишить заключенного посылки легче легкого. Вообще смешная статья. Например, господин Луис Корвалан жаловался, что в застенках фашистской хунты тюремщики срывали этикетки с советских товаров, которые он и его товарищи постоянно получали из Советского Союза. Я бы отдал своим тюремщикам даже и упаковку со всех посылок, но, увы, никаких посылок нет у меня, не поступают они, и придется им, видимо, обойтись без ярко раскрашенных коробок, прекрасных полимеров и сигарет «Кэмел».
«Статья 26. Переписка лиц осужденных к лишению свободы».
Любое письмо заключенного, а также к нему может быть безоговорочно конфисковано без объяснения причины конфискации. Письмо может просто не дойти до адресата. Жалобы и заявления при всей их безрезультатности почти никогда не отправляются в гарантированный срок. Некоторые жалобы и заявления просто не отправляются. Например, у меня во время обыска нашли черновик отнюдь не спрятанной жалобы, адресованной в ЦК КПСС. В моей жалобе не содержалось ни оскорбительных выражений, ни сквернословия. Это была жалоба на действия администрации. Сия жалоба была у меня изъята, а за попытку написать ее я был посажен на два месяца в одиночку. После одиночной камеры я сразу попал в больницу, вес мой при этом был 55 килограмм при росте 1 метр 85 сантиметров, голодные шрамы у меня сейчас еще остались, кто не верит - могу показать. После этого практически ни на какие мои жалобы и заявления я не получаю ни малейшего отклика.
Ту малейшую часть правды, которую я изложил, я понял и перетащил сам на себе за весь свой общий 10-летний стаж в этих проклятых местах. И никогда я не отбывал наказание тихо и смирно. В мой первый срок я сидел и в штрафном изоляторе, и 6 месяцев на камерном режиме, и был переведен в закрытую тюрьму города Владимира. Так же и в этот срок. Я испытал на себе всю разнообразнейшую гамму издевательств и наказаний, призванных сломить меня духовно и убить физически. Но я пока жив и не сломлен. И теперь уже в который раз КГБ и администрация используют все, на что они способны, чтобы достичь своей цели, забить меня, заморить голодом, разлучить меня с моей семьей, унизить меня такими унижениями, которыми может придумать их хитрость и осуществить коварство.
В последние месяцы я был лишен права приобретения продуктов питания, лишен очередного свидания. Последние три месяца (январь, февраль, март) мне вообще без всякого объявленного взыскания не дают закупить в тюремном магазине не только продукты, но и предметы первой необходимости - мыло, зубной порошок, махорку. Меня постоянно терроризируют применением физического насилия - наручников, хотя я отнюдь не буйствую, не угрожаю жизни и здоровью окружающих, меня оскорбляют. Администрация создала группировку уголовников, которые неоднократно грозили политзаключенным убийством, оскорбляли и которых администрация, взяв под свою защиту, время от времени насылает на нас, устраивая "случайные" встречи для провоцирования драк и убийств. О каких правах человека и уважении достоинства человека может идти речь? Не до прав, господа, а как бы живу остаться.
Я прошу всех заинтересованных лиц, компетентные международные организации обсудить вопрос о создании комиссии по расследованию положения в лагерях и тюрьмах Советского Союза. Создать международный трибунал и судить заочно всех виновных в издевательствах над заключенными, нравственном и физическом терроре, провокациях и убийствах политзаключенных. На всякий случай я прошу всех, кто знает меня и сочувствует моей судьбе, позаботиться о моей семье, если я погибну. Прошу всех христиан в мире помолиться о спасении моей души. Да простит меня Господь. Аминь. Юрий Федоров. Первый лагерь. Сосновка.
Иван Толстой: Звучало открытое заявление Юрия Федорова, написанное в заключении в 77-м году и попавшее в самиздат. Запись 4-го декабря 77-го из архива Свободы. В начале 80-х годов Юрию Федорову и Алексею Мурженко была посвящена книга французского журналиста. Вот как рассказывало наше радио об этом 30-го декабря 82-го года.
Аля Федосеева: Начинаем передачу «Документы и люди». У микрофона Аля Федосеева. 30 декабря 1970-го года в Москве в Верховном суде закончилось рассмотрение кассационных жалоб 11 человек, осужденных за несколько дней до того в Ленинграде по так называемому «самолетному делу». Ныне из 11 лишь двое все еще в неволе — это Юрий Федоров и Алексей Мурженко. Как в Советском Союзе, так и за рубежом об узниках совести Федорове и Мурженко не забывают, можно сказать, что выступления в их защиту никогда на протяжении всех этих лет не прекращались. Недавно в Париже вышла книга французского писателя Пьера Паше, книгу он озаглавил «Насилие времени». Расскажет вам о ней Наталья Горбаневская, участник демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию, испытавшая за это принудительное лечение в психбольнице.
Наталья Горбаневская: У книги французского писателя Пьера Паше очень простой и ясный подзаголовок «Федоров и Мурженко. Лагерь № 389/36». Речь идет о дух политзаключенных Юрии Федорове и Алексее Мурженко, отбывающих вот уже 12-й год своего второго лагерного срока. До этого они были приговорены к 5 и 6 годам, сейчас их приговоры 15 и 14 лет. Быть может эти чудовищные цифры по 20 лет лагеря каждому помогут понять смысл заглавия книги Пьера Паше «Насилие времени». Выражение это взято из высказывание известного французского философа 30-х - начала 40-х годов Симоны Вайль, которое приводится как эпиграф к книге. «Время насилует, - писала Симона Вайль, - и это единственное насилие. Время берет тебя под конвой и ведет туда, куда ты идти не хочешь. Пусть бы меня даже приговорили к смерти, но меня не казнят, если в этот момент время остановится. Однако, какие бы ужасные вещи не должны были случиться, можно ли желать, чтобы время остановилось, чтобы звезды остановились. Насилие времени разрывает душу разрывом с вечностью». Этот эпиграф, взятый Пьером Паше из сочинений Симоны Вайль, напомнил мне о термине, который я сама изобрела, пытаясь рассказывать здесь, на Западе, в чем состоит главный ужас заключения в психиатрической тюрьме. Ужас этот я назвала «пытка временем». Пытка, суть которой состоит в том, что человек не знает ни дня, ни года своего выхода на волю и неустанно сутками, месяцами, годами думает о том, когда же это произойдет, пока он наконец не переходит ту страшную границу, что расплывчато отделяет душевное здоровье от потери разума. Пока не утратит себя самого и представления о тюрьме и свободе, о времени и вечности, когда время останавливается окончательно.
Нечто подобное происходит и с долгосрочниками в лагерях, хотя теоретически они знают точную дату своего выхода на волю. Мне рассказывали об одном лагернике, каждый день подходившим к вахте в ожидании, что его вот-вот освободят. Он и без помощи палачей в психиатрических халатах оказался за гранью разума, за пределами остановленного времени.
Юрий Федоров и Алексей Мурженко сохранили, к счастью, разум, способность мыслить,судить, оценивать. Насилие времени над ними проявилось в первую очередь физически, в преждевременной дряхлости, в мучительных болезнях, в том, например, что Юра Федоров в свои 39 лет по словам матери, которая встретилась в Москве с автором книги, выглядит стариком. Мать Юрия Пелагея Федоровна и жена Алексея Мурженко Любя рассказывают Пьеру Паше о своих поездках на свидания. «Алек и Юра в полосатой одежде с нашивкой на груди — фамилия, инициалы, дата рождения, как в гитлеровском концлагере, - говорит Пелагея, - как собаки, худые до ужаса. До лагеря оба были богатырями, спортсменами, Алек метр 80, 90 кило, Юра метр 84, тот же вес. Сейчас в них на вид по 50-55 килограммов. Ребра торчат наружу».
Их жизнь - это постоянное чувство голода. Женщины привозят им на свидание еду, они накидываются на нее и с отвычки тут же начинается понос. Пелагея говорит: «Юрка должен был все время выходить в уборную, он был неспособен расслабиться, сосредоточиться на встрече со мной, быть со мной, он как бы отсутствовал. Раньше такого не было. Ему приходится делать усилия, чтобы вспомнить навыки внешнего мира, осознать привезенные мною новости, заново привыкнуть ко мне. На этот раз он оказался на все это неспособен. Казалось, он потерял ощущение действительности».
Мощная волна общественного мнения вызвала досрочное освобождение всех долгосрочников из числа этой группы. Последним, не досидев около двух лет до конца 13-летнего срока, был освобожден Иосиф Менделевич. И верно, похоже, что власти хотели спровоцировать вспышку антисемитизма хотя бы в пределах лагеря. Всех евреев освободили, остались сидеть только связавшиеся с ними и пострадавшие, выходит, больше других не евреи. Так власти пытаются подкрепить антисемитский стереотип, согласно которому еврей всегда выкрутится из любой беды. Конечно, когда сравниваешь этот спекулятивный стереотип с действительностью, он оказывается далек от истины.
Возьмем хоть случай Эдуарда Кузнецова. Уже отсидев 7 лет, он приговорен по «самолетному делу» сначала к смертной казни, затем она была заменена 15 годами особых лагерей. Из 15 он просидел «всего-навсего» 9, прибавьте к этому первый срок, и вы получите 16 лет лагеря. Кузнецова спасла его известность. Возглавив самолетчиков, он привлек внимание всего мира к еврейской эмиграции из СССР, и результатом были десятки тысяч эмигрировавших из страны уже на законном основании. Освобожденный досрочно и высланный за пределы СССР, он сразу же начал борьбу за освобождение еще остававшихся в лагере подельников. Пока эта борьба привела лишь к освобождению Иосифа Менделевича, Федоров и Мурженко по-прежнему остаются в лагере.
Именно по просьбе парижского комитета Кузнецова, который и теперь борется за освобождение Федорова и Мурженко, Пьер Паше отправился в Москву, где и встретился с Пелагеей Федоровой и Любой Мурженко. Возвращаюсь к его передаче рассказа матери Федорова и жены Мурженко о свидании со своими близкими. Говорит Пелагея Федорова: «В лагере они получают советскую прессу, но переписка строго цензурируется. Даже от своей собственной страны он кажется полностью изолирован». Пелагея, что целый месяц после этого свидания она плакала. «От этого свидания, - пишет Пьер Паше, - у Любы осталось тяжкое, гнетущее впечатление». Как многие сравнительно молодые заключенные Алек Мурженко болен туберкулезом, все лицо у него покрыто черными пятнами. Все сидят в камере вместе, в том числе те, у кого открылось кровохарканье. Лагерные врачи не признают, что у Мурженко туберкулез легких, а карцером не излечишься. «Отсутствие витаминов, - продолжала свой рассказ при встрече с французским писателем Люба Мурженко, - вызвало у Алексея тяжелый авитаминоз. Вокруг ногтей на руках у него постоянные нарывы и ногти сходят, принося невыносимую боль, особенно во время работы». У нас достаточно свидетельств, чтобы знать, что во всем, что рассказывают Пелагея Федорова и Люба Мурженко, нет ни капли преувеличения. Недаром французский писатель почувствовал в рассказе этих двух женщин не одно только несчастье и страдание, но и нечто иное — их достоинство и их желание передать, как изо дня в день отстаивают свое достоинство в лагере Юра и Алек. Именно за свое сопротивление, за свою стойкость каждый из них провел не менее, чем по 120 дней в карцере.
Книга Пьера Паше удивительно точно раскрывает французскому читателю так все еще малознакомый ему советский мир по обе стороны колючей проволоки. Мир московских улиц с очередями и уральских лагерей с карцерами. Раскрывает книга и внутренний мир тех, кто не сдается — политзаключенных Юрия Федорова и Алексея Мурженко, душевный мир Юриной матери и жены Алека, бесстрашно борющихся за освобождение своих родных или хотя бы за уменьшение произвола в страшном особом лагере. Можно надеяться, что книга Пьера Паше вдохнет новые силы в тех, кто уже борется за свободу Юрия Федорова и Алексея Мурженко, и вдохновит на эту борьбу тех, кто прежде о Федорове и Мурженко не знал совсем ничего. Или ничего, кроме имен.
Иван Толстой: Наталья Горбаневская, фрагмент из программы «Документы и люди», запись 30-го декабря 82 года.
С тех пор много воды утекло. Юрий Федоров отбыл свой срок полностью – до 85го года. После освобождения жить в Москве ему разрешено не было. Его выслали в город Александров, где он жил под административным надзором до 1986 г. В 1987-м он наконец получил разрешение покинуть СССР.
Переехав в Нью-Йорк, Юрий Павлович несколько лет работал в "NYANA" – Нью-йоркской ассоциации новых американцев, помогающей иммигрантам устроиться на новом месте. В 1998 году он впервые съездил в Россию повидаться с матерью. Его поразило, в какой бедности живут многие бывшие политзаключенные. И вернувшись в Штаты, он организовал фонд "Благодарность".
В программе Фонда записано: «Несправедливо забыты и бедствуют, оказавшись в экономическом хаосе посткоммунизма, сотни и сотни бывших политических заключенных, диссидентов - людей, ускоривших процесс падения коммунистического режима и становления России на путь демократии.
Ценой своей свободы и часто жизни они сделали мир таким каким он стал сейчас - более стабильным и менее страшным. К сожалению, ни одно государство, и в первую очередь Россия, не признало заслуг этих людей перед страной, народом, историей.
Эта одна из этических проблем стоящих не только перед российским обществом, но и перед всем миром. Наш фонд Благодарность создан, чтобы помочь решению этой проблемы - оказать поддержку забытым героям».
Пять лет назад Американский Еврейский Комитет присудил Юрию Павловичу награду – Поборник Свободы. Вручая ее, директор Комитета Дэвид Харрис отметил, что Федоров «никогда не говорит «я», но только что «мы» должны сделать для помощи правозащитникам, живущим в нищете».
А диссидент Юрий Ярым-Агаев с грустью подчеркнул: «Хорошо, что еврейская организация наконец-то наградила Юрия Федорова, но случиться это должно было давным-давно. Еврейское сообщество не боролось за него, вопреки его поддержке гонимым евреям. Федорова и Мурженко следовало провозгласить почетными гражданами Израиля и героями Сиона, пока они были в заключении, но этого не случилось».
Бывший отказник и ответственный за русско-еврейские связи Сэм Клигер согласился с тем, что «за Федорова и Мурженко боролись слабее, нежели за еврейских участников ленинградского дела, и что Юрий забыть ныне из-за своей скромности и нежеланию напоминать о себе».
Когда же самого Федорова спросили, чувствовал ли он себя отверженным со стороны еврейского международного сообщества, он спокойно ответил: «Ничуть. Я благодарен тем евреям, что боролись за меня в годы моего заключения, и тем, кто награждает меня сегодня. Это великолепное чувство. А держали меня в узилище исключительно по виде КГБ, которое считало меня куда большим предателем, нежели самолетчики-евреи.
Кузнецов говорил мне тогда: не исключено, что наш провал окажется полезнее для еврейского движения, чем успех. И я чувствовал, что должен сделать это. Это была своего рода жертва».
Юрий Павлович никогда не изменил этой позиции. Всё сказанное о его скромности я могу подтвердить. Когда я несколько дней назад позвонил ему в Америку и сказал, что готовлю программу, он отказался давать интервью. Расскажите обо всем сами, предложил он.
Мужественный человек, ветеран ГУЛАГа, заботящийся о других. Молчун.
Юрий Павлович, примите самые сердечные поздравления к Вашему юбилею от всех, кому небезразлична наша драматическая история. Мы – помним.
