Иван Толстой: Панорама свободовских программ 30-летней давности без эфирных помех. Монархические темы шли в первой половине 80-х со скрипом. Авторы и редакторы старались пройти по узкой тропинке, не задев чувств, с одной стороны, либеральной части слушателей, с другой – все же удовлетворив информационный голод советской публики, жадно этой темой интересовавшейся. Вот пример допустимого монархизма, в котором беспощадной критике подвергается известнейшая фигура старой России – Гучков. Программа «Россия вчера, сегодня, завтра». 6-е апреля 83 года. У микрофона Глеб Рар.
Глеб Рар: Кому не известно имя Столыпина, Петра Аркадьевича Столыпина, министра внутренних дел Российской империи, покончившего с первой революцией, председателя Совета министров, преобразователя русской деревни, сраженного пулей убийцы 1 сентября 1911-го года. У Петра Аркадьевича Столыпина был один-единственный сын Аркадий. Когда убили отца, ему было 8 лет. А в этом году 2 августа Аркадию Петровичу Столыпину исполняется 80. В юношеские годы он встречал многих деятелей новейшей русской истории, и мы попросили Аркадия Петровича поделиться с нами воспоминаниями о некоторых из них. Сегодня он расскажет нам о Гучкове. Гучковы — семья московских фабрикантов, вышедшая из крепостных крестьян. Александр Иванович Гучков уже не только крупный промышленник, но и основатель Партии 17 октября, той партии, которая всецело приняла конституционный манифест 1905 года и на этой основе начала развивать свою политическую деятельность. Гучков умер в эмиграции в 1936 году. В нашей парижской студии у микрофона Аркадий Петрович Столыпин.
Аркадий Столыпин: Первые воспоминания об Александре Ивановиче Гучкове относятся к моему детству. Он меня баловал, поэтому среди посетителей министерского дома на Фонтанке был мне особенно люб. Однажды вечером в последний год жизни отца прокрался я украдкой в нижний этаж министерства, приоткрыл дверь кабинета, где решались не раз судьбы государства. Отец и Гучков сидели супротив друг друга, погруженные в страстный разговор. Думается мне, что это было в марте 1911 года, в дни правительственного кризиса. И вот до моего детского уха донеслись слова, которые я твердо запомнил. Отец говорил: «Вот я ухожу, но боюсь, что без меня государство забредет в болото, одну ногу вытянет, завязнет другая». Болото. Тогда это выражение мне показалось забавным, лишь гораздо позднее понял я весь ужас этого предсказания.
Грянул в Киеве выстрел Багрова, началась Первая мировая война. Как и другие деятели Государственной думы Гучков был в приподнятом настроении, прислал моей матери большой букет красных роз с пожеланиями быстрой победы. Другие близкие к нам люди, в том числе бывший премьер-министр, были настроены далеко не так восторженно. Потом в течение тяжелых военных лет наша связь с четой Гучковых оборвалась. До первых дней февральского переворота, когда столица оказалась впервые во власти черни.
В наш особняк стали тогда заглядывать для самочинных обысков какие-то штатские лица, а с ними неряшливого вида солдаты, предпочитавшие быть в отдалении от фронта. Кое-кого из наших близких арестовывали и тащили в Государственную думу, порою избивая по дороге. Таких случайных жертв Керенский обычно отпускал домой с извинениями. Для самочинных расправ и убийств времена еще не настали.
В этих условиях моя мать обратилась к Гучкову, ставшему военным министром, жаловалась на чинимые беспокойства, к которым мирные люди не успели еще привыкнуть. Александр Иванович сразу отозвался, поставил в нашей передней вооруженную охрану. Походило это несколько на домашний арест. Но солдаты эти были подтянутые и услужливые, еще не затронутые пораженческой пропагандой. Таких Временное правительство должно было бы подобрать в столице в крепкий кулак, не произошли бы тогда дальнейшие события. Этой просьбой моей матери воспользовался Гучков, чтобы возобновить личную связь. Быть может, в компании деятелей революционной демократии истосковался он немножко по прошлому времени.
И вот в один прекрасный вечер он неожиданно заявился к нам. Было это в мае 1917 года. Мне уже тогда было почти 14 лет, я мог более осмысленно разбираться в людях и в событиях. Гучков мне показался иным, чем в моем раннем детстве, от него веяло каким-то напускным оптимизмом, каким-то подчеркнутым самодовольством. Это почувствовалось с первых же его слов. «Вы беспокоитесь о государе? Зачем же так? Он прекрасно себя чувствует, отдыхает, много читает, гуляет в парке». Идиллическое описание. Мало было оно похоже на то, что мы узнали о царскосельских узниках впоследствии.
В нашем обществе Александр Иванович старательно пользовался старорежимными титулами, так что на первый взгляд можно было себе представить, что крушение монархии нам лишь приснилось. «Я видел совместно с генералом Корниловым государыню и Великого князя Павла Александровича, все их пожелания были нами в точности уважены», - говорил он. Не упомянул, однако, что пожелания несчастной царицы Александры Федоровны касались не ее семейного обихода, а обеспечения необходимым царского лазарета в соседнем дворце, где лежали тяжелораненые и куда она более не имела доступа.
Дальнейшее повествование было уже лишено прикрас, кратко, но с какой-то вызывающей бравурностью упомянул Гучков о заговоре некоторых кадетов и октябристов, послужившим, по его словам, первым толчком к февральским событиям. Гордился своим соучастием в этом деле. Затем тягостное повествование об отречении царя. Повествование, совпадающее в главных чертах с тем, что нам рассказал позднее о том же деле Василий Витальевич Шульгин в Киеве весной 1918 года. Гучков признал, хотя и недолюбливал царя: удивительное спокойствие и самообладание, которые Николай Второй проявил в эти тягостные минуты. Решительно перешагнул через страшный порог, многими преданный и покинутый. Когда приняв несколько покровительственный тон, Гучков к нему обратился со словами: «Государь, быть может вам следует еще обдумать ваше решение, уединиться и помолиться?». Царь ему ответил: «Нет, я уже все обдумал, все решил». По словам Шульгина, император взглянул в этот миг на Гучкова с иронией, дескать, твои советы мне не нужны. Царь подписал отказ от престола за себя и за сына.
Но вот малоизвестный факт: в присутствии Гучкова и Шульгина император подписал еще два документа, два указа. Обозначил он эти указы задним числом, то есть до даты отречения. Это для того, чтобы эти документы возымели еще законную силу. Одним указом Великий князь Николай Николаевич назначался Верховным главнокомандующим на место царя. Этот акт был временным правительством запрятан в дальний ящик, точно так же, как несколько позднее прощальное обращение царя к нашим вооруженным силам.
Согласно другому указу государь назначил князя Львова главой Временного правительства. Таким образом, сохранялась законная преемственность власти. Львов должен был встать у кормила власти по велению еще существовавшей исторической монархии. Этот указ, о чем Гучков сожалел, тоже не был оглашен новыми хозяевами страны. Отрекаясь, Николай Второй думал, что его место на престоле займет его брат Великий князь Михаил Александрович. Оба указа должны были облегчить начало нового царствования. На такой исход рассчитывал Гучков, как и большинство заговорщиков. Однако, ничем не заручившись, не зная ничего о намерениях Великого князя.
Мне памятны слова Гучкова: «Все мы, за исключением Керенского, были монархистами, все мы стремились спасти существующий государственный строй. Мы окружили Михаила Александровича, долго и настойчиво его упрашивали. Были разочарованы его отказом».
На меня, мальчугана, все это произвело тягостное впечатление, оно еще усилилось бы, если бы мы знали о деятельности Гучкова на посту военного министра. Что можно было знать об этом в те смутные времена? Теперь об этом можно судить на основании ряда опубликованных документов. Например, на основании напечатанного недавно в журнале «Грани» письма генерала Алексеева главе Временного правительства князю Львову от 10 июля 1917 года. В этом письме бывший Верховный главнокомандующий пишет: «На первое предостережение Гучков ответил, что теперь нужно на все смотреть сквозь пальцы. Приказ за приказом отнимал власть у начальников, дискредитировал их значение, уничтожал устои, на которых всегда покоились, покоятся и будут покоиться во всем мире способности армии к борьбе. Но сам Гучков начал понимать, что дело плохо. Он, положив прочное начало разложению армии, ушел с поста военного министра».
Об этом событии нам говорил в то время бывший царский премьер-министр: Гучков убежал один из первых, как крысы с тонущего корабля. В эмиграции мне с Гучковым встретиться не пришлось, ни в Берлине, ни в Париже. Монархические круги, игравшие в зарубежье видную роль, его чуждались, считали его одним из виновников нашей национальной катастрофы. Да и сам он, не в пример Милюкову и некоторым другим деятелям февраля, не очень-то был горазд показываться публично. Особенно после того, как во дворе нашего парижского собора одна решительная дама избила его зонтиком. Это был деятельный, талантливый, но недальновидный человек, типичный интеллигент дореволюционного времени. Храбрый, любивший драться на дуэли, поехавший в Африку сражаться против англичан на стороне буров, он оказался беспомощным, когда сам добрался до власти и когда под его ногами раскрылась бездна.
Глеб Рар: Из нашей парижской студии своими воспоминаниями о Гучкове поделился с нами Аркадий Петрович Столыпин.
Иван Толстой: Громкому шпионско-дипломатическому скандалу (высылке советских представителей из Парижа) была посвящена совместная программа парижской и мюнхенской студий. 10-е апреля 83-го.
Анатолий Лимбергер: Говорит Радио Свобода. У микрофона Анатолий Лимбергер. Слушайте специальную передачу о советском шпионаже в мире. Хотя со времени высылки из Франции более четырех десятков советских представителей, занимавшихся сбором шпионских сведений, прошло уже несколько дней, мир продолжает обсуждать эту акцию французских властей. Вновь в который уже раз мировая общественность получила возможность убедиться в том, сколь беспрецедентен размах предосудительной деятельности соответствующих советских органов за рубежом. И это, разумеется, не способствовало укреплению международного престижа СССР.
В передаче, которую вы сейчас услышите, мы постарались дать ответы на некоторые вопросы, связанные как с высылкой советских шпионов из Франции, так и вообще с разведывательной деятельностью Советского Союза в глобальном масштабе. Разумеется, это будут лишь отдельные кусочки грандиозной шпионской мозаики, покрывающей едва ли не весь Земной шар. И все же хотя бы приблизительное представление о ней составить, думается, можно. В начале мы хотим познакомить вас с дискуссией за круглым столом в нашей парижской студии. В разговоре принимают участие сотрудники Радио Свобода Фатима Салказанова, Анатолий Гладилин и Дмитрий Сеземан. Ведет обсуждение Семен Мирский.
Семен Мирский: 40 дипломатов, 2 журналиста, 5 торговых атташе - итого 47 человек. 47 советских шпионов были высланы вместе с членами их семей из Франции во вторник 5 апреля. В сообщении французского Министерства внутренних дел говорится, что «правительство пошло на этот шаг, принимая во внимание интенсивность и особенно серьезный характер деятельности советских агентов во Франции, собиравших научные, технические сведения с особым упором на информацию военного характера». Ни для кого не секрет, что советские шпионы действуют во Франции давно и действуют, надо сказать, с размахом. Время от времени того или иного «дипломата» или другого товарища в штатском, пойманного с поличным, в прошлые годы высылали, но такая массовая высылка советских шпионов из Франции беспрецедентна. Итак, почему правительство Франции вообще пошло на этот шаг, и почему оно пошло на него именно сейчас?
Фатима Салказанова: Мне кажется, что нужно с самого начала вспомнить о том, что отношения между французскими социалистами и советскими руководителями складывались очень плохо с момента прихода социалистов к власти. Между ними существуют серьезнейшие разногласия по всем важнейшим международным политическим проблемам и в том, что касается Афганистана, и Польши, и будущего размещения американских ядерных ракет в Западной Европе. К этому нужно добавить недавний арест и суровый приговор французскому врачу в Афганистане. К этому можно добавить арест во Франции француза, сотрудника торговой фирмы, который работал на советскую разведку. Убийство во Франции офицера французской контрразведки, который, как известно, участвовал в расследовании обстоятельств покушения на Папу римского. И конечно, наблюдается определенное наращивание напряженности в этих отношениях.
Семен Мирский: Если я верно понял ответ Фатимы Салказановой на поставленный мною вопрос, то с точки зрения правительства Франции, с точки зрения ее отношений с Советским Союзом нечего больше терять. Так ли это, Дмитрий Васильевич?
Дмитрий Сеземан: Да, прежде всего, нужно отметить следующее. Все комментаторы отмечают, что такое важное решение могло быть принято только самим президентом Миттераном. Президент Миттеран со дня своего прихода к власти заявил совершенно четко, что Франция остается членом Атлантического сообщества, и не раз он выступил очень твердо и резко по отношению к Советскому Союзу и политике Советского Союза. Поэтому тут ничто не могло, по-моему, уже ухудшить отношения.
Анатолий Гладилин: И потом извините, что встреваю, видимо, французской контрразведке надоело, что советские агенты действуют во Франции достаточно нагло и откровенно. Думаю, это тоже сказалось на решении президента Франции.
Семен Мирский: То есть, что называется, распоясались.
Фатима Салказанова: Я не совсем разделяю эту точку зрения. Потому что мне не кажется, что сейчас шпионы российские работают или работали интенсивнее, чем прежде. Я думаю, что это политический шаг, а не шаг наказания шпионов за их деятельность. Это наказание государству за его международную деятельность.
Семен Мирский: Парижская газета «Либерасьон» публикует в среду 6 апреля выдержки из внутреннего циркуляра ДСТ, то есть французской контрразведки, и в этом циркуляре названы имена и настоящие функции ряда сотрудников советских учреждений во Франции. В качестве резидента КГБ в Париже назван высланный во вторник из Франции советник посольства СССР Николай Четвериков. Резидентом, то есть координатором деятельности ГРУ, военной разведки, в отличие от КГБ, был Василий Голицын в официальном качестве советского морского атташе. Другой видный член КГБ, тоже шпион с дипломатическим паспортом, Александр Богачев, заведующий вопросами печати при советском посольстве. Первый и, соответственно, третий секретари посольства офицеры КГБ Евгений Ельчин и Александр Павлов занимались шпионажем техническим. Список газеты «Либерасьон» очень велик, я его не могу привести полностью. Однако нельзя обойти молчанием деятельность и советских журналистов в Париже, журналистов опять же в кавычках. Двое из них тоже находятся в числе высланных шпионов. В комментариях, заслуживающих доверия французских специалистов, говорится, что советские журналисты, аккредитованные в Париже, занимаются не столько шпионажем в узком смысле этого слова, сколько являются агентами влияния. Я полагаю, что этот термин «агент влияния» нуждается в уточнении. Что делает агент влияния?
Фатима Салказанова: Агент влияния занимается дезинформацией. И ничего другого нельзя ожидать от советских журналистов, аккредитованных за рубежом. Если, скажем, вспомнить, что у Брежнева была карточка журналиста, он был членом Союза журналистов, по-видимому, Андропов тоже вступит в Союз журналистов. Журналистика — это рупор советской политики на Западе. Мне бы хотелось привести пример такого рода дезинформации. Совсем недавно в «Литературной газете» была статья об этом французском враче, которого советские солдаты арестовали, поймали и бросили в тюрьму в Кабуле.
Семен Мирский: Его зовут Филипп Агайяр.
Фатима Салказанова: О Филиппе Агайяре в «Литературной газете» была статья, на мой взгляд, просто гнусная, в которой в совершенно издевательском тоне рассказывалось о несчастье человека, молодого врача, который приехал помогать гражданскому населению и его бросили в тюрьму на 8 лет. Он, например, писал: «Что же стряслось с милым другом доктором, может быть худо ему, приступ, головокружение, галлюцинации? Но все, похоже, наоборот, похоже, что доктор выздоровел, явно избавившись от галлюцинаций», и так далее. И вот эта своего рода психологическая деформация советских журналистов позволяет им писать и делать то, что не позволяют себе ни писать, ни делать нормальные западные журналисты. И кстати, сам автор этой статьи осознавал, что он делает, поэтому он не подписал свою статью, а то быть ему в числе высланных журналистов, высланных за дезинформацию.
Дмитрий Сеземан: Вы знаете, после решения французского правительства французские журналисты стали звонить по телефону своим советским коллегам, спрашивая их мнение и их реакцию на это событие. И они все удивлены тем, что ни один советский журналист ничего сказать не может, говорят: обращайтесь в посольство. Ни у одного из них нет своего мнения.
Фатима Салказанова: И не может быть.
Семен Мирский: Я думаю, что среди четырех участников нашего круглого стола в парижской студии Радио Свобода человеком, наиболее близко знакомым с работой советской журналистики, является Анатолий Гладилин, и поэтому скажите нам, Анатолий Тихонович, как такая высылка воспринимается в кругах советских журналистов?
Анатолий Гладилин: Воспринимается, конечно, с печалью по той простой причине, что высланные журналисты теряют хлебное место, будем так говорить. Хлебное место, роскошную жизнь в Париже, валюту, и так далее. Потому что добиться места на Западе — это предел мечты. Чтобы стать собственным корреспондентом газеты, человек врет откровенно, нагло. И потом, уже будучи в Москве, он объясняет: ребята, сами понимаете, по-другому нельзя. И потом, будучи в Москве, он по-другому рассказывает то, что происходило. Но здесь по-другому нельзя. Он за границей, он на хлебном хорошем месте, он за это должен платить, должен платить своей совестью.
Семен Мирский: Хорошо, одно дело поступиться своей совестью и, скажем, написать подлую статью, как только что цитировала Фатима Салказанова из «Литературной газеты» за 16 марта. Другое дело, под личиной журналиста, человека, имеющего журналистский билет и который по призванию, по профессии, есть представление профессиональной этики, должен искать правду и рассказывать правду, занимается шпионской деятельностью.
Анатолий Гладилин: Семен, я могу сказать такую вещь, что, допустим, ни для кого не секрет в Москве, что в основном западные корреспонденты «Агентства Печати Новости» — это никакие не журналисты, это кадровые разведчики, это кадры из ГРУ или из КГБ. То же самое мне говорили ребята, естественно, не буду назвать, когда и кто, из журнала «Новое время». Они говорят, что часто не знаем, не видели в глаза людей, которые являются якобы официально нашими корреспондентами, то есть корреспондентами журнала «Новое время» за рубежом.
Фатима Салказанова: Я могу добавить к этому, что я прекрасно знала по Москве жену одного советского журналиста, потом познакомилась и с ним тоже позднее, он был корреспондентом «Известий» в Париже.
Анатолий Гладилин: Я знаю этого человека.
Фатима Салказанова: Не будем называть его имени, он умер. Он был, и он мне это лично говорил, он был полковником КГБ. То есть все-таки очень высокие посты даже в рамках КГБ — это не мелкая сошка.
Семен Мирский: Однако вернемся к политическим аспектам высылки из Франции 47 советских шпионов, которая, напоминаю, имела место во вторник 5 апреля. Уместно спросить: почему правоцентристское правительство Франции в период правления Валери Жискар д’Эстена не выслало советских шпионов, которых во Франции и в те годы, то есть, конкретно говоря, до мая 81 года, были сотни, и почему на этот очень резкий и решительный шаг пошли именно социалисты во главе с Франсуа Миттераном?
Дмитрий Сеземан: Чтобы полно ответить на этот вопрос, надо вернуться далеко назад, к тому времени, как генерал Де Голль направил французскую внешнюю политику в сторону сближения с Советским Союзом и, наоборот, некоторого отдаления от американцев. Надо сказать, что ради продолжения этой политики такой человек, как Жискар д’Эстен, которого трудно считать, допустим, коммунистическим агентом, терпел от Советского Союза то, что ни один руководитель государства, дорожащий честью, независимостью своей страны, не должен терпеть. А Миттеран с самого первого дня его прихода занял в этом отношении твердую позицию.
Фатима Салказанова: Дмитрий Васильевич, вам не кажется, что это происходит еще и потому, что Миттеран, например, человек, который на протяжение многих лет работал в тесном контакте с компартией, знает методы и компартии, и методы управления коммунистическими странами гораздо лучше, чем Жискар или Де Голль?
Дмитрий Сеземан: Вне всякого сомнения. И тут, мне кажется, нужно подчеркнуть аспект внутриполитический этой акции Миттерана, в особенности в рядах оппозиции упрекают в том, что он взял к себе в правительство коммунистов, хотя и не был обязан это делать, и что он находится под влиянием коммунистов. Надо сказать, что недавно прошли во Франции выборы, которые показали, что и оппозиция, и правящее большинство как бы согласны в одном: внешняя политика Франции подходит всем французам, почти всем французам.
Семен Мирский: То есть, немного упрощая, пользуется популярностью людей голосующих как за левые, так и за правые партии.
Фатима Салказанова: Национальное единство.
Дмитрий Сеземан: И Миттеран захотел, по-моему, лишний раз подчеркнуть этот момент и показать, что он нисколько не является, как его упрекают в том, заложником коммунистов и ни при каких обстоятельствах не пойдет у них на поводу в вопросах внешней политики.
Фатима Салказанова: Дмитрий Васильевич совершенно справедливо отметил, что насколько, можно сказать, что вся Франция в ярости из-за экономической политики правительства, настолько же вся Франция единодушно на стороне правительства в том, что касается позиции Франции в отношении Советского Союза. А позицию эту можно определить точно одним словом — это антисоветская позиция. Причем, если еще несколько лет назад слово «антисоветский» было наделено определенным уничижительным смыслом, то теперь все эти события в Афганистане, в Польше и даже в том, что касается евроракет, слово «антисоветский» воспринимается в социалистической Франции как современный синоним слова «антифашистский».
Семен Мирский: Говоря о евроракетах, я бы уточнил и дополнил. Сегодня большая масса французов, я бы сказал, французы в большинстве своем четко отдают себе отчет в том, что угроза миру в Европе исходит не от «Першингов», которых в Европе, кстати, нет, а исходит от советской ядерной угрозы, ибо никто иной, как Советский Союз отвечает за гонку вооружений на европейском континенте.
Анатолий Гладилин: Я бы хотел вернуться к высланным из Франции советским шпионам и позволить себе такую мысль, что мне кажется, что это решение французского правительства о высылке вызовет даже некоторое тайное злорадство среди самих советских дипломатов, работающих во Франции. Я подчеркиваю — дипломатов. Потому что мне в Москве приходилось слышать, естественно, в разговорах, которые называются «между собой», что дипломатам трудно, и они возмущены тем, что надо же делать дипломатическую работу, а кто должен делать, когда практически 80% дипломатических постов заняты кадровыми разведчиками.
Семен Мирский: То есть злорадствовать будут профессиональные дипломаты и профессиональные журналисты. А теперь к последнему вопросу нашей беседы за круглым столом в парижской студии Радио Свобода. Каких, по вашему мнению, перемен во франко-советских отношениях следует ожидать в ближайшее время в связи с высылкой шпионов?
Дмитрий Сеземан: Мне кажется, что эта акция - высылка советских шпионов, не является началом чего-то, а продолжением. И может, пожалуй, только ускорить процесс сближения европейских стран между собой перед лицом советской угрозы. К этому можно добавить, что Советский Союз, как показала практика, с гораздо большим уважением и вниманием относится к тем партнерам, тем государствам, которые выказывают твердость и решительность в своих действиях. Советский Союз, как это ни странно, уважает тех, кто умеет стукнуть кулаком по столу, а покорно выносит все то, что угодно советскому руководству. И вот когда англичане выслали 105 советских дипломатов, уличенных в шпионаже, то ведь это не привело к заметному и длительному охлаждению отношений между Советским Союзом и Англией.
Семен Мирский: Замечу, однако, что в момент записи этой беседы в парижской студии Радио Свобода, нам еще неизвестна реакция советского правительства на этот шаг.
Дмитрий Сеземан: Я хочу сказать, что французы предугадывают, они говорят, что, наверное, в ответ советские вышлют нескольких французских дипломатов, просто чисто для приличия, для соблюдения правил игры. Но они замечают такое интересное обстоятельство, что такого же количества дипломатов из Советского Союза они не могут выслать, потому что всего французских дипломатов в Москве 37 человек.
Семен Мирский: А советских дипломатов в Париже до момента высылки было 86.
Фатима Салказанова: Мне представляется, что выслав советских дипломатов-шпионов из Франции, французское правительство тем самым хотело вновь напомнить французской общественности, откуда исходит опасность, откуда идет угроза безопасности в Европе, кто подрывает безопасность во всем мире.
Семен Мирский: Именно, не только в Европе.
Фатима Салказанова: Это в первую очередь предупреждение той части французской общественности, которую могли бы соблазнить пацифистские идеи, распространяющиеся сейчас во многих западноевропейских странах. Как известно, французские социалисты категорически против распространения этих идей во Франции, а распространителями этих идей, между прочим, были и советские журналисты.
Анатолий Лимбергер: А теперь познакомьтесь с реакцией международной печати на высылку советских представителей из Франции. Вот, к примеру, что писала газета «Вашингтон Пост».
«Высылка из Франции 45 советских дипломатических работников и посольских служащих и двух аккредитованных во Франции советских журналистов довольно однозначно комментируется американской и западноевропейской печатью. Характерна, например, передовая статья газеты «Вашинтон Пост»: «Высылка из Франции 47 советских граждан заставляет нас заново обратить внимание на массированное неустанное усилие Кремля, направленное на то, чтобы выкрадывать тайны других стран. Конечно, шпионаж существовал всегда, и Советский Союз не единственная страна, которая им занимается. Но особую угрозу представляет собой, прежде всего, огромный размах советских шпионских операций, а также и то, что эти операции давно уже вышли за пределы военной и политической области и распространяются также на научную сферу и на промышленность. Следует также помнить, что буквально за последние дни советские граждане были высланы и из Великобритании, и из Испании. И еще нельзя забывать о том, что работают на Советский Союз и граждане стран Восточной Европы».
Анатолий Лимбергер: А вот выдержка из редакционной заметки западногерманской «Франкфуртер Алгемайне»: «Те, кто понимают что-то в этих делах, только посмеются над этой шумихой вокруг обычного шпионского дела. Представитель французского правительства просто и к месту объяснил: если тебя поймали с поличным, то уж не обессудь. Но стоит обратить внимание на давнюю традицию Франции: она не боится подпускать коммунистов к самым подступам к власти и все же всегда оказывается неуязвимой для их попыток тайком проникнуть на ключевые места. Так это было в рядах Движения сопротивления во время войны, были подобные случаи и в командовании французскими оккупационными войсками в Германии в первые послевоенные годы».
Герберт Кремп в боннской газете «Вельт» видит в высылке шпионов с дипломатическим статусом из Франции «бьющее в глаза поражение Андропова». «Демократическая страна, обладающая чувством собственного достоинства, не может без конца мириться с тем, что иностранная держава наводняет ее своими шпионами. Склонность терпеть такого рода наглые попытки, не обращая на них внимания, во всех странах Запада заметно идет на убыль. Получив удар по левой щеке, они не намерены подставлять кагэбистскому государству еще и правую. После покушения на Римского папу эта почтенная компания даже в глазах самых легковерных и наивных потеряла всякий кредит доверия. И есть признаки того, что лица весьма серьезные и в самом Советском Союзе отвергают методы, применяемые службой государственной безопасности и ее главы, ныне олицетворяющего собой целую державу. Как будто крепнет сознание того, что отношения между государствами и мир преступности несовместимы. Советские руководители перегнули палку. Если из 400 советских граждан в Федеративной республике Германия более 50% опознаны как агенты, то вопрос о том, сколько же еще терпеть, ставится сам собой. Франция на этот вопрос ответила».
Анатолий Лимбергер: Парижский корреспондент американской газеты Джонатан Фенби обращает внимание на то, что «высылка посольских работников и журналистов из Франции по времени совпала с осложнением отношений между Востоком и Западом в целом. Рушатся надежды на то, что Андропов мог бы проявить некоторую гибкость, чтобы вывести из тупика американо-советские переговоры о ракетах средней дальности в Женеве. Тупик, в который зашли эти переговоры, ставит на очередь доставку в Европу американских ракет «Першинг-2» и так называемых «крылатых ракет», что в свою очередь ведет к усилению Движения за мир, устраивающего демонстрации чуть ли не во всех странах Запада. Но теперь видно, - отмечает корреспондент, - что неуступчивость советской стороны не запугала Запад. Правительства стран Западной Европы решили на твердость советской позиции тоже ответить твердостью. Президент Франции Миттеран, придя к власти в мае 81-го года, сразу же начал проводить твердую политику в отношении Советского Союза. В этом отношении социалист Миттеран оказался чуть ли не самым надежным сторонником в Европе американской политики за последние два года. В то время как его предшественники-консерваторы пытались посредничать между Западом и Москвой».
Анатолий Лимбергер: Сразу же после того, как стало известно о решении французских властей, советское посольство в Париже выпустило заявление, в котором отвергало обвинения в шпионаже. Какова цена наигранному возмущению посольства, вы сможете узнать, прослушав заметку Инны Светловой.
Инна Светлова: В заявлении советского посольства мне лично особенно нравится одна фраза, точнее, одно слово. «Мы приходим к выводу, - говорится в заявлении, - что беспрецедентное выдворение советских сотрудников связано с какими-то политическими соображениями французских властей». И вот это слово «беспрецедентное» мне очень нравится. Нравится потому, что именно оно наводит на мысль о прецедентах. А ими, видит бог, история богата. Великобритания знавала более массовый исход советских сотрудников. В 1971 году враз было выслано 105 советских дипломатов и сотрудников самых разных советских представительств, с тех пор было выслано из Англии еще несколько пойманных на «горячем» советских шпионов, самый последний на прошлой неделе. Правда, таких массовок, как в 71-м, уже или пока не было, но так, по трое-четверо всегда набирается. Одной из звезд советского шпионажа на британской земле был разоблаченный в декабре 82-го военно-морской атташе Анатолий Зотов. Какой из него атташе был — неизвестно, да и неважно, поскольку его задача была расследование военных секретных данных для ГРУ, Главного разведывательного управления, органа разведки советской армии. В этой же системе или, в крайнем случае, параллельной КГБ работают многочисленные советские служащие при ООН в Женеве. По данным швейцарской разведки, из 300 советских служащих, по крайней мере, 80 являются агентами КГБ и ГРУ, все они тесно сотрудничают с 50 разведчиками-дипломатами, сидящими в советском консульстве в Женеве и в советской делегации при женевской штаб-квартире ООН. Какое международное учреждение в Женеве ни возьмешь, будь то Всемирная метеорологическая организация, Всемирная организация здравоохранения или Международная организация труда, везде, по мнению осведомленных лиц, на важных, подчас ключевых постах сидят сотрудники КГБ.
Западногерманская контрразведка знает почти всех своих советских шпионов в лицо и поименно. В феврале этого года, кстати, за несколько дней до ареста в Кельне Геннадия Баташова, скромного сотрудника советского торгпредства, в западногерманской печати были опубликованы следующие данные: в стране орудуют 109 штатных агентов КГБ, еще 77 на подозрении. Засели они не только в самом советском посольстве в Бонне, но и в генеральных консульствах в Гамбурге и в Берлине, в агентстве «Аэрофлота» в ряде городов ФРГ, в советской военной комиссии в Баден-Бадене. В Сингапуре в феврале прошлого года был пойман с поличными представитель советского торгового флота, выдававший себя почему-то за шведского журналиста и добывавший в качестве такового секретную военную информацию. Кстати, Швецию тоже не обошли ни КГБ, ни ГРУ. В Гетеборге разоблачили советского консула, в Стокгольме заместителя военного атташе при советском посольстве. В общей сложности шведам известно о 80 засевших на их территории советских агентах. Согласно опубликованному британским Институтом по изучению конфликтов исследованию, более 75% советских дипломатов, работающих за рубежом, являются профессиональными шпионами.
Иван Толстой: Прежде, чем перейти к следующей архивной теме, хочу сказать, что иногда сюжеты ходят парами. 7-го августа мой коллега Дмитрий Волчек в программе «Культурный дневник» расскажет о книге «Кафка в русской культуре». Не подозревая об этом, я для сегодняшней своей программы отобрал выступление Ефима Григорьевича Эткина, посвященное отчасти тому же. Слава Богу, оказалось, что мы с Волчеком не слишком пересекаемся. Культура, события, люди. 1-е июня 83-го. Ведущая Галина Зотова.
Галина Зотова: Говорит Радио Свобода. В эфире специальный выпуск передачи «Культура. Судьбы. Время». Этот выпуск посвящен Францу Кафке, одному из крупнейших немецкоязычных писателей, столетие со дня рождения которого исполняется 3 июля. Первая книга Франца Кафки вышла в Советском Союзе в 1965 году, через сорок с лишним лет после смерти писателя. А незадолго до этого в 64 году в журнале «Иностранная литература» была опубликована подборка его рассказов. К этому времени Кафка на Западе был давно и широко читаемым и очень известным автором. Когда вышла первая книга, в которую вошел роман «Процесс», рассказы и притчи, уже тогда известный литературный дипломат Борис Сучков в предисловии сделал все возможное, чтобы представить Франца Кафку как безобидного фантазера и душевнобольного декадента. Кафка в Советском Союзе — так назвал свое выступление, посвященное памяти писателя, известный литературовед и историк, профессор Парижского университета Ефим Григорьевич Эткинд. Передаем ему микрофон.
Ефим Эткинд: История эта началась, вероятно, в 1961-м году, когда самиздата фактически не было, самиздат главным образом распространялся в 1963-м, 1964-м и последующие годы, но началось только это новое распространение литературы. Появлялись напечатанные на машинке произведения Цветаевой и Гумилева, Замятина и Ремизова, но среди этих досамиздатовских текстов одним из наиболее охотно читаемых и перепечатываемых текстов был загадочный роман под названием «Процесс». Роман этот переходил от читателя к читателю, но имя автора и даже его национальность были совершенно неизвестны. О национальности можно было только догадываться, несмотря на географическую, историческую неопределенность содержания романа, впрочем, такие имена как госпожа Грубах или фрейлин Бюрстнер звучали по-немецки, так же как и имя дяди Карла, купца Блока или девушек Лени и Эльзы. Но это никому не мешало считать роман ловко замаскированным изображением советских обстоятельств. Дело в том, что советский читатель издавна знал, к каким хитростям приходится прибегать авторам, чтобы обмануть цензуру. Так поступали, например, в течение многих лет писатели научной фантастики, достаточно назвать Александра Грина, одного из наиболее популярных в 20 годы фантастических авторов, который действие своих романов перенес в далекие и нереальные страны, из которых самая главная Субарган. Да и имена героев Грина тоже национально определить было трудно. Все это создавало некую загадочную атмосферу и давало возможность догадываться о том, что речь все-таки происходит в знакомой обстановке Советского Союза.
Длившееся много десятилетий господство цензоров и их произвол привели к тому, что советские писатели научились находить обходные пути, чтобы сказать хоть сколько-то правды о советском обществе. Обычно эти пути были фантастическими или абстрактно космополитическими. Таким и был фон, на котором воспринимался роман Кафки «Процесс», перепечатываемый в начале 60 годов на машинке. Дело в том, что «Процесс», казалось бы, давал в едва завуалированной форме представления о событиях Большого террора 35-го, 37-го, 38-го годов, 49-го, 52-го, с такой точностью знать все детали этих лет мог знать, конечно, только советский писатель. Поэтому, в частности, автор предисловия к роману Борис Сучков с такой настойчивостью утверждал, что Кафка имел в виду предсказанный им и описанный им нацистский режим.
В чем состоит сходство мира кафкианского романа с миром советского человека, советского читателя? Главное и важнейшее — это то, что можно назвать двойной действительностью. Йозеф К, герой Кафки, живет вовсе не в нереальном, а в совершенно конкретном точном материальном мире, и материальные детали составляют его непосредственное окружение. Он живет в обыкновенном доме, получает жалование, у него самые обычные нормальные соседи, к нему приходят гости. Каждый вечер он сам куда-то уходит, иногда проводит со своей возлюбленной, есть и пьет как всякий нормальный гражданин, работает в банке. И как у всякого чиновника у него есть начальники и подчиненные. Его повседневная жизнь описана с такой подробностью и с такой достоверностью, что нельзя сомневаться в абсолютной реальности окружающего его мира. Но в эту реальность проникает другой мир — непроницаемый, иррациональный, таинственный, необъяснимый, и что еще важнее — незримый. Проникают другие законы, другие взаимоотношения и другие люди. Впрочем, люди это или, может быть, черти.
В 1928-м году Михаил Булгаков начал работать над своим великим романом «Мастер и Маргарита», в котором он рассказал о приключениях черта в Москве. Воланд, который появляется со своими помощниками в советской столице, становится хозяином этой реальности. Нельзя иначе понять советскую действительность, чем если объяснить ее действием каких-то демонических сил. Почему невинных и мирных людей вырывали из их постелей, сажали в тюрьму и уничтожали? Почему самым свирепым образом преследовали старых и преданных коммунистов? Почему культурную жизнь все время топтали и почему издания самых существенных книг и произведений писателей оценивались как саботаж классового врага? Почему? Только один ответ казался возможным: потому что миром правит демоническая сила.
Еще одна черта, объединяющая оба романа — это абсолютное господство жизненной формы над содержанием. Форма без содержания, чисто формальная, абсолютно бессодержательная — это ведь и есть одна из важнейших черт советской реальности вообще. Разве не по-кафкиански в Советском Союзе разыгрываются выборы, когда двести миллионов человек играют в эту странную игру, как если бы они отдавали голос одному кандидату среди многих при том, что в избирательных списках имеется только один кандидат?
Разве не по Кафке звучит советская реклама: «Читайте газеты. Газеты сообщают новости обо всем мире»? Или: «Покупайте товары «Ювелирторга». Или: «Ездите на такси — это быстро и дешево». Или реклама, которую я особенно всегда любил: «Покупайте бензин Главнефтесбыта». Как будто в Советском Союзе есть какая-нибудь другая фирма, продающая бензин. По-кафкиански звучит и советская конституция, и все то вообще, что составляет повседневную форму советского существования. «Процесс» Кафки поэтому и стал своеобразной формулой советской жизни. Судьба Йозефа К — это абстрактно охарактеризованная типическая судьба советского интеллигента. Начало романа, например, может стать началом бесчисленных биографий советских людей. Вот первая фраза: «Кто-нибудь, вероятно, оклеветал Йозефа К, потому что он однажды утром, не совершив ничего дурного, был арестован». И дальнейший роман весь вытекает из этой первой фразы. Сколько подобных биографий советских людей можно было бы рассказать.
Борьба за Кафку длилась долго. В то время, о котором я сейчас говорю, казалось бы, ничего было невозможно. Но вот в 61-м году в Киеве вышла книга Дмитрия Затонского «ХХ век», книга, в которой автор очень подробно рассказывал содержание романов Кафки, осуждая их и как бы уничтожая Кафку для того, чтобы сообщить содержание его романов советскому читателю. В 64 году появилась статья «Кафка без грима», которая продолжала эту же игру, это тот же автор Затонский. В том же 64 году Борис Сучков в журнале «Знамя» опубликовал большую статью «Кафка. Его судьба и его творчество».
Затонский, как и Сучков, были одновременно прокурорами, палачами, но и защитниками. Это политика, которую можно назвать «спасение через казнь». Несколько позже, в 66 году появилась большая энциклопедическая статья Льва Копелева, который вообще очень много сделал для того, чтобы пропагандировать творчество Кафки в Советском Союзе, но благодаря предшествующим работам он уже мог говорить о влиянии Томаса Манна, Фриша, Камю, Сартра, об их связях с Кафкой и о том, что творчество Кафки относится к важнейшим произведениям, важнейшим явлениям 20 века.
Любопытно, что все эти писавшие о Кафке критики могут быть рассмотрены как персонажи романов Кафки. Это относится и к Дмитрию Затонскому, сыну одного из самых крупных государственных деятелей Украины, которого сгноили в тюрьме, а потом поставили ему памятник в Киеве. Это относится и к Борису Сучкову, которого в 51 году арестовали, а через три года выпустили, и который никогда никому не мог объяснить ни первого, ни второго. Он лучше понимал, почему его арестовали, хотя тоже не понимал, но уж никак не мог понять, почему его выпустили.
Я назову еще одного автора, писавшего много о Кафке - Владимира Днепрова, на самом деле его фамилия Резник, который провел более 20 лет в лагерях и ссылках и тоже по неизвестной причине был реабилитирован. Почему? Ни причин его арестов многочисленных, ни его реабилитации никто понять не мог.
Не говоря о судьбе Льва Копелева, героически сражавшегося в качестве офицера советской армии, арестованного по обвинению в абстрактном гуманизме и по этому обвинению проведший несколько лет в тюрьмах и лагерях. Все это он очень хорошо рассказал в своей замечательной книге «Хранить вечно». Теперь Копелев находится на Западе, что тоже близко к кафкианской судьбе.
Можно сказать, что все исследователи Кафки имели судьбу героев Кафки, и что каждого из них можно отождествить с господином Йозефом К, героем романа «Процесс».
Глеб Рар: Кому не известно имя Столыпина, Петра Аркадьевича Столыпина, министра внутренних дел Российской империи, покончившего с первой революцией, председателя Совета министров, преобразователя русской деревни, сраженного пулей убийцы 1 сентября 1911-го года. У Петра Аркадьевича Столыпина был один-единственный сын Аркадий. Когда убили отца, ему было 8 лет. А в этом году 2 августа Аркадию Петровичу Столыпину исполняется 80. В юношеские годы он встречал многих деятелей новейшей русской истории, и мы попросили Аркадия Петровича поделиться с нами воспоминаниями о некоторых из них. Сегодня он расскажет нам о Гучкове. Гучковы — семья московских фабрикантов, вышедшая из крепостных крестьян. Александр Иванович Гучков уже не только крупный промышленник, но и основатель Партии 17 октября, той партии, которая всецело приняла конституционный манифест 1905 года и на этой основе начала развивать свою политическую деятельность. Гучков умер в эмиграции в 1936 году. В нашей парижской студии у микрофона Аркадий Петрович Столыпин.
Аркадий Столыпин: Первые воспоминания об Александре Ивановиче Гучкове относятся к моему детству. Он меня баловал, поэтому среди посетителей министерского дома на Фонтанке был мне особенно люб. Однажды вечером в последний год жизни отца прокрался я украдкой в нижний этаж министерства, приоткрыл дверь кабинета, где решались не раз судьбы государства. Отец и Гучков сидели супротив друг друга, погруженные в страстный разговор. Думается мне, что это было в марте 1911 года, в дни правительственного кризиса. И вот до моего детского уха донеслись слова, которые я твердо запомнил. Отец говорил: «Вот я ухожу, но боюсь, что без меня государство забредет в болото, одну ногу вытянет, завязнет другая». Болото. Тогда это выражение мне показалось забавным, лишь гораздо позднее понял я весь ужас этого предсказания.
Грянул в Киеве выстрел Багрова, началась Первая мировая война. Как и другие деятели Государственной думы Гучков был в приподнятом настроении, прислал моей матери большой букет красных роз с пожеланиями быстрой победы. Другие близкие к нам люди, в том числе бывший премьер-министр, были настроены далеко не так восторженно. Потом в течение тяжелых военных лет наша связь с четой Гучковых оборвалась. До первых дней февральского переворота, когда столица оказалась впервые во власти черни.
В наш особняк стали тогда заглядывать для самочинных обысков какие-то штатские лица, а с ними неряшливого вида солдаты, предпочитавшие быть в отдалении от фронта. Кое-кого из наших близких арестовывали и тащили в Государственную думу, порою избивая по дороге. Таких случайных жертв Керенский обычно отпускал домой с извинениями. Для самочинных расправ и убийств времена еще не настали.
В этих условиях моя мать обратилась к Гучкову, ставшему военным министром, жаловалась на чинимые беспокойства, к которым мирные люди не успели еще привыкнуть. Александр Иванович сразу отозвался, поставил в нашей передней вооруженную охрану. Походило это несколько на домашний арест. Но солдаты эти были подтянутые и услужливые, еще не затронутые пораженческой пропагандой. Таких Временное правительство должно было бы подобрать в столице в крепкий кулак, не произошли бы тогда дальнейшие события. Этой просьбой моей матери воспользовался Гучков, чтобы возобновить личную связь. Быть может, в компании деятелей революционной демократии истосковался он немножко по прошлому времени.
И вот в один прекрасный вечер он неожиданно заявился к нам. Было это в мае 1917 года. Мне уже тогда было почти 14 лет, я мог более осмысленно разбираться в людях и в событиях. Гучков мне показался иным, чем в моем раннем детстве, от него веяло каким-то напускным оптимизмом, каким-то подчеркнутым самодовольством. Это почувствовалось с первых же его слов. «Вы беспокоитесь о государе? Зачем же так? Он прекрасно себя чувствует, отдыхает, много читает, гуляет в парке». Идиллическое описание. Мало было оно похоже на то, что мы узнали о царскосельских узниках впоследствии.
В нашем обществе Александр Иванович старательно пользовался старорежимными титулами, так что на первый взгляд можно было себе представить, что крушение монархии нам лишь приснилось. «Я видел совместно с генералом Корниловым государыню и Великого князя Павла Александровича, все их пожелания были нами в точности уважены», - говорил он. Не упомянул, однако, что пожелания несчастной царицы Александры Федоровны касались не ее семейного обихода, а обеспечения необходимым царского лазарета в соседнем дворце, где лежали тяжелораненые и куда она более не имела доступа.
Дальнейшее повествование было уже лишено прикрас, кратко, но с какой-то вызывающей бравурностью упомянул Гучков о заговоре некоторых кадетов и октябристов, послужившим, по его словам, первым толчком к февральским событиям. Гордился своим соучастием в этом деле. Затем тягостное повествование об отречении царя. Повествование, совпадающее в главных чертах с тем, что нам рассказал позднее о том же деле Василий Витальевич Шульгин в Киеве весной 1918 года. Гучков признал, хотя и недолюбливал царя: удивительное спокойствие и самообладание, которые Николай Второй проявил в эти тягостные минуты. Решительно перешагнул через страшный порог, многими преданный и покинутый. Когда приняв несколько покровительственный тон, Гучков к нему обратился со словами: «Государь, быть может вам следует еще обдумать ваше решение, уединиться и помолиться?». Царь ему ответил: «Нет, я уже все обдумал, все решил». По словам Шульгина, император взглянул в этот миг на Гучкова с иронией, дескать, твои советы мне не нужны. Царь подписал отказ от престола за себя и за сына.
Но вот малоизвестный факт: в присутствии Гучкова и Шульгина император подписал еще два документа, два указа. Обозначил он эти указы задним числом, то есть до даты отречения. Это для того, чтобы эти документы возымели еще законную силу. Одним указом Великий князь Николай Николаевич назначался Верховным главнокомандующим на место царя. Этот акт был временным правительством запрятан в дальний ящик, точно так же, как несколько позднее прощальное обращение царя к нашим вооруженным силам.
Согласно другому указу государь назначил князя Львова главой Временного правительства. Таким образом, сохранялась законная преемственность власти. Львов должен был встать у кормила власти по велению еще существовавшей исторической монархии. Этот указ, о чем Гучков сожалел, тоже не был оглашен новыми хозяевами страны. Отрекаясь, Николай Второй думал, что его место на престоле займет его брат Великий князь Михаил Александрович. Оба указа должны были облегчить начало нового царствования. На такой исход рассчитывал Гучков, как и большинство заговорщиков. Однако, ничем не заручившись, не зная ничего о намерениях Великого князя.
Мне памятны слова Гучкова: «Все мы, за исключением Керенского, были монархистами, все мы стремились спасти существующий государственный строй. Мы окружили Михаила Александровича, долго и настойчиво его упрашивали. Были разочарованы его отказом».
На меня, мальчугана, все это произвело тягостное впечатление, оно еще усилилось бы, если бы мы знали о деятельности Гучкова на посту военного министра. Что можно было знать об этом в те смутные времена? Теперь об этом можно судить на основании ряда опубликованных документов. Например, на основании напечатанного недавно в журнале «Грани» письма генерала Алексеева главе Временного правительства князю Львову от 10 июля 1917 года. В этом письме бывший Верховный главнокомандующий пишет: «На первое предостережение Гучков ответил, что теперь нужно на все смотреть сквозь пальцы. Приказ за приказом отнимал власть у начальников, дискредитировал их значение, уничтожал устои, на которых всегда покоились, покоятся и будут покоиться во всем мире способности армии к борьбе. Но сам Гучков начал понимать, что дело плохо. Он, положив прочное начало разложению армии, ушел с поста военного министра».
Об этом событии нам говорил в то время бывший царский премьер-министр: Гучков убежал один из первых, как крысы с тонущего корабля. В эмиграции мне с Гучковым встретиться не пришлось, ни в Берлине, ни в Париже. Монархические круги, игравшие в зарубежье видную роль, его чуждались, считали его одним из виновников нашей национальной катастрофы. Да и сам он, не в пример Милюкову и некоторым другим деятелям февраля, не очень-то был горазд показываться публично. Особенно после того, как во дворе нашего парижского собора одна решительная дама избила его зонтиком. Это был деятельный, талантливый, но недальновидный человек, типичный интеллигент дореволюционного времени. Храбрый, любивший драться на дуэли, поехавший в Африку сражаться против англичан на стороне буров, он оказался беспомощным, когда сам добрался до власти и когда под его ногами раскрылась бездна.
Глеб Рар: Из нашей парижской студии своими воспоминаниями о Гучкове поделился с нами Аркадий Петрович Столыпин.
Иван Толстой: Громкому шпионско-дипломатическому скандалу (высылке советских представителей из Парижа) была посвящена совместная программа парижской и мюнхенской студий. 10-е апреля 83-го.
Анатолий Лимбергер: Говорит Радио Свобода. У микрофона Анатолий Лимбергер. Слушайте специальную передачу о советском шпионаже в мире. Хотя со времени высылки из Франции более четырех десятков советских представителей, занимавшихся сбором шпионских сведений, прошло уже несколько дней, мир продолжает обсуждать эту акцию французских властей. Вновь в который уже раз мировая общественность получила возможность убедиться в том, сколь беспрецедентен размах предосудительной деятельности соответствующих советских органов за рубежом. И это, разумеется, не способствовало укреплению международного престижа СССР.
В передаче, которую вы сейчас услышите, мы постарались дать ответы на некоторые вопросы, связанные как с высылкой советских шпионов из Франции, так и вообще с разведывательной деятельностью Советского Союза в глобальном масштабе. Разумеется, это будут лишь отдельные кусочки грандиозной шпионской мозаики, покрывающей едва ли не весь Земной шар. И все же хотя бы приблизительное представление о ней составить, думается, можно. В начале мы хотим познакомить вас с дискуссией за круглым столом в нашей парижской студии. В разговоре принимают участие сотрудники Радио Свобода Фатима Салказанова, Анатолий Гладилин и Дмитрий Сеземан. Ведет обсуждение Семен Мирский.
Семен Мирский: 40 дипломатов, 2 журналиста, 5 торговых атташе - итого 47 человек. 47 советских шпионов были высланы вместе с членами их семей из Франции во вторник 5 апреля. В сообщении французского Министерства внутренних дел говорится, что «правительство пошло на этот шаг, принимая во внимание интенсивность и особенно серьезный характер деятельности советских агентов во Франции, собиравших научные, технические сведения с особым упором на информацию военного характера». Ни для кого не секрет, что советские шпионы действуют во Франции давно и действуют, надо сказать, с размахом. Время от времени того или иного «дипломата» или другого товарища в штатском, пойманного с поличным, в прошлые годы высылали, но такая массовая высылка советских шпионов из Франции беспрецедентна. Итак, почему правительство Франции вообще пошло на этот шаг, и почему оно пошло на него именно сейчас?
Фатима Салказанова: Мне кажется, что нужно с самого начала вспомнить о том, что отношения между французскими социалистами и советскими руководителями складывались очень плохо с момента прихода социалистов к власти. Между ними существуют серьезнейшие разногласия по всем важнейшим международным политическим проблемам и в том, что касается Афганистана, и Польши, и будущего размещения американских ядерных ракет в Западной Европе. К этому нужно добавить недавний арест и суровый приговор французскому врачу в Афганистане. К этому можно добавить арест во Франции француза, сотрудника торговой фирмы, который работал на советскую разведку. Убийство во Франции офицера французской контрразведки, который, как известно, участвовал в расследовании обстоятельств покушения на Папу римского. И конечно, наблюдается определенное наращивание напряженности в этих отношениях.
Семен Мирский: Если я верно понял ответ Фатимы Салказановой на поставленный мною вопрос, то с точки зрения правительства Франции, с точки зрения ее отношений с Советским Союзом нечего больше терять. Так ли это, Дмитрий Васильевич?
Дмитрий Сеземан: Да, прежде всего, нужно отметить следующее. Все комментаторы отмечают, что такое важное решение могло быть принято только самим президентом Миттераном. Президент Миттеран со дня своего прихода к власти заявил совершенно четко, что Франция остается членом Атлантического сообщества, и не раз он выступил очень твердо и резко по отношению к Советскому Союзу и политике Советского Союза. Поэтому тут ничто не могло, по-моему, уже ухудшить отношения.
Анатолий Гладилин: И потом извините, что встреваю, видимо, французской контрразведке надоело, что советские агенты действуют во Франции достаточно нагло и откровенно. Думаю, это тоже сказалось на решении президента Франции.
Семен Мирский: То есть, что называется, распоясались.
Фатима Салказанова: Я не совсем разделяю эту точку зрения. Потому что мне не кажется, что сейчас шпионы российские работают или работали интенсивнее, чем прежде. Я думаю, что это политический шаг, а не шаг наказания шпионов за их деятельность. Это наказание государству за его международную деятельность.
Семен Мирский: Парижская газета «Либерасьон» публикует в среду 6 апреля выдержки из внутреннего циркуляра ДСТ, то есть французской контрразведки, и в этом циркуляре названы имена и настоящие функции ряда сотрудников советских учреждений во Франции. В качестве резидента КГБ в Париже назван высланный во вторник из Франции советник посольства СССР Николай Четвериков. Резидентом, то есть координатором деятельности ГРУ, военной разведки, в отличие от КГБ, был Василий Голицын в официальном качестве советского морского атташе. Другой видный член КГБ, тоже шпион с дипломатическим паспортом, Александр Богачев, заведующий вопросами печати при советском посольстве. Первый и, соответственно, третий секретари посольства офицеры КГБ Евгений Ельчин и Александр Павлов занимались шпионажем техническим. Список газеты «Либерасьон» очень велик, я его не могу привести полностью. Однако нельзя обойти молчанием деятельность и советских журналистов в Париже, журналистов опять же в кавычках. Двое из них тоже находятся в числе высланных шпионов. В комментариях, заслуживающих доверия французских специалистов, говорится, что советские журналисты, аккредитованные в Париже, занимаются не столько шпионажем в узком смысле этого слова, сколько являются агентами влияния. Я полагаю, что этот термин «агент влияния» нуждается в уточнении. Что делает агент влияния?
Фатима Салказанова: Агент влияния занимается дезинформацией. И ничего другого нельзя ожидать от советских журналистов, аккредитованных за рубежом. Если, скажем, вспомнить, что у Брежнева была карточка журналиста, он был членом Союза журналистов, по-видимому, Андропов тоже вступит в Союз журналистов. Журналистика — это рупор советской политики на Западе. Мне бы хотелось привести пример такого рода дезинформации. Совсем недавно в «Литературной газете» была статья об этом французском враче, которого советские солдаты арестовали, поймали и бросили в тюрьму в Кабуле.
Семен Мирский: Его зовут Филипп Агайяр.
Фатима Салказанова: О Филиппе Агайяре в «Литературной газете» была статья, на мой взгляд, просто гнусная, в которой в совершенно издевательском тоне рассказывалось о несчастье человека, молодого врача, который приехал помогать гражданскому населению и его бросили в тюрьму на 8 лет. Он, например, писал: «Что же стряслось с милым другом доктором, может быть худо ему, приступ, головокружение, галлюцинации? Но все, похоже, наоборот, похоже, что доктор выздоровел, явно избавившись от галлюцинаций», и так далее. И вот эта своего рода психологическая деформация советских журналистов позволяет им писать и делать то, что не позволяют себе ни писать, ни делать нормальные западные журналисты. И кстати, сам автор этой статьи осознавал, что он делает, поэтому он не подписал свою статью, а то быть ему в числе высланных журналистов, высланных за дезинформацию.
Дмитрий Сеземан: Вы знаете, после решения французского правительства французские журналисты стали звонить по телефону своим советским коллегам, спрашивая их мнение и их реакцию на это событие. И они все удивлены тем, что ни один советский журналист ничего сказать не может, говорят: обращайтесь в посольство. Ни у одного из них нет своего мнения.
Фатима Салказанова: И не может быть.
Семен Мирский: Я думаю, что среди четырех участников нашего круглого стола в парижской студии Радио Свобода человеком, наиболее близко знакомым с работой советской журналистики, является Анатолий Гладилин, и поэтому скажите нам, Анатолий Тихонович, как такая высылка воспринимается в кругах советских журналистов?
Анатолий Гладилин: Воспринимается, конечно, с печалью по той простой причине, что высланные журналисты теряют хлебное место, будем так говорить. Хлебное место, роскошную жизнь в Париже, валюту, и так далее. Потому что добиться места на Западе — это предел мечты. Чтобы стать собственным корреспондентом газеты, человек врет откровенно, нагло. И потом, уже будучи в Москве, он объясняет: ребята, сами понимаете, по-другому нельзя. И потом, будучи в Москве, он по-другому рассказывает то, что происходило. Но здесь по-другому нельзя. Он за границей, он на хлебном хорошем месте, он за это должен платить, должен платить своей совестью.
Семен Мирский: Хорошо, одно дело поступиться своей совестью и, скажем, написать подлую статью, как только что цитировала Фатима Салказанова из «Литературной газеты» за 16 марта. Другое дело, под личиной журналиста, человека, имеющего журналистский билет и который по призванию, по профессии, есть представление профессиональной этики, должен искать правду и рассказывать правду, занимается шпионской деятельностью.
Анатолий Гладилин: Семен, я могу сказать такую вещь, что, допустим, ни для кого не секрет в Москве, что в основном западные корреспонденты «Агентства Печати Новости» — это никакие не журналисты, это кадровые разведчики, это кадры из ГРУ или из КГБ. То же самое мне говорили ребята, естественно, не буду назвать, когда и кто, из журнала «Новое время». Они говорят, что часто не знаем, не видели в глаза людей, которые являются якобы официально нашими корреспондентами, то есть корреспондентами журнала «Новое время» за рубежом.
Фатима Салказанова: Я могу добавить к этому, что я прекрасно знала по Москве жену одного советского журналиста, потом познакомилась и с ним тоже позднее, он был корреспондентом «Известий» в Париже.
Анатолий Гладилин: Я знаю этого человека.
Фатима Салказанова: Не будем называть его имени, он умер. Он был, и он мне это лично говорил, он был полковником КГБ. То есть все-таки очень высокие посты даже в рамках КГБ — это не мелкая сошка.
Семен Мирский: Однако вернемся к политическим аспектам высылки из Франции 47 советских шпионов, которая, напоминаю, имела место во вторник 5 апреля. Уместно спросить: почему правоцентристское правительство Франции в период правления Валери Жискар д’Эстена не выслало советских шпионов, которых во Франции и в те годы, то есть, конкретно говоря, до мая 81 года, были сотни, и почему на этот очень резкий и решительный шаг пошли именно социалисты во главе с Франсуа Миттераном?
Дмитрий Сеземан: Чтобы полно ответить на этот вопрос, надо вернуться далеко назад, к тому времени, как генерал Де Голль направил французскую внешнюю политику в сторону сближения с Советским Союзом и, наоборот, некоторого отдаления от американцев. Надо сказать, что ради продолжения этой политики такой человек, как Жискар д’Эстен, которого трудно считать, допустим, коммунистическим агентом, терпел от Советского Союза то, что ни один руководитель государства, дорожащий честью, независимостью своей страны, не должен терпеть. А Миттеран с самого первого дня его прихода занял в этом отношении твердую позицию.
Фатима Салказанова: Дмитрий Васильевич, вам не кажется, что это происходит еще и потому, что Миттеран, например, человек, который на протяжение многих лет работал в тесном контакте с компартией, знает методы и компартии, и методы управления коммунистическими странами гораздо лучше, чем Жискар или Де Голль?
Дмитрий Сеземан: Вне всякого сомнения. И тут, мне кажется, нужно подчеркнуть аспект внутриполитический этой акции Миттерана, в особенности в рядах оппозиции упрекают в том, что он взял к себе в правительство коммунистов, хотя и не был обязан это делать, и что он находится под влиянием коммунистов. Надо сказать, что недавно прошли во Франции выборы, которые показали, что и оппозиция, и правящее большинство как бы согласны в одном: внешняя политика Франции подходит всем французам, почти всем французам.
Семен Мирский: То есть, немного упрощая, пользуется популярностью людей голосующих как за левые, так и за правые партии.
Фатима Салказанова: Национальное единство.
Дмитрий Сеземан: И Миттеран захотел, по-моему, лишний раз подчеркнуть этот момент и показать, что он нисколько не является, как его упрекают в том, заложником коммунистов и ни при каких обстоятельствах не пойдет у них на поводу в вопросах внешней политики.
Фатима Салказанова: Дмитрий Васильевич совершенно справедливо отметил, что насколько, можно сказать, что вся Франция в ярости из-за экономической политики правительства, настолько же вся Франция единодушно на стороне правительства в том, что касается позиции Франции в отношении Советского Союза. А позицию эту можно определить точно одним словом — это антисоветская позиция. Причем, если еще несколько лет назад слово «антисоветский» было наделено определенным уничижительным смыслом, то теперь все эти события в Афганистане, в Польше и даже в том, что касается евроракет, слово «антисоветский» воспринимается в социалистической Франции как современный синоним слова «антифашистский».
Семен Мирский: Говоря о евроракетах, я бы уточнил и дополнил. Сегодня большая масса французов, я бы сказал, французы в большинстве своем четко отдают себе отчет в том, что угроза миру в Европе исходит не от «Першингов», которых в Европе, кстати, нет, а исходит от советской ядерной угрозы, ибо никто иной, как Советский Союз отвечает за гонку вооружений на европейском континенте.
Анатолий Гладилин: Я бы хотел вернуться к высланным из Франции советским шпионам и позволить себе такую мысль, что мне кажется, что это решение французского правительства о высылке вызовет даже некоторое тайное злорадство среди самих советских дипломатов, работающих во Франции. Я подчеркиваю — дипломатов. Потому что мне в Москве приходилось слышать, естественно, в разговорах, которые называются «между собой», что дипломатам трудно, и они возмущены тем, что надо же делать дипломатическую работу, а кто должен делать, когда практически 80% дипломатических постов заняты кадровыми разведчиками.
Семен Мирский: То есть злорадствовать будут профессиональные дипломаты и профессиональные журналисты. А теперь к последнему вопросу нашей беседы за круглым столом в парижской студии Радио Свобода. Каких, по вашему мнению, перемен во франко-советских отношениях следует ожидать в ближайшее время в связи с высылкой шпионов?
Дмитрий Сеземан: Мне кажется, что эта акция - высылка советских шпионов, не является началом чего-то, а продолжением. И может, пожалуй, только ускорить процесс сближения европейских стран между собой перед лицом советской угрозы. К этому можно добавить, что Советский Союз, как показала практика, с гораздо большим уважением и вниманием относится к тем партнерам, тем государствам, которые выказывают твердость и решительность в своих действиях. Советский Союз, как это ни странно, уважает тех, кто умеет стукнуть кулаком по столу, а покорно выносит все то, что угодно советскому руководству. И вот когда англичане выслали 105 советских дипломатов, уличенных в шпионаже, то ведь это не привело к заметному и длительному охлаждению отношений между Советским Союзом и Англией.
Семен Мирский: Замечу, однако, что в момент записи этой беседы в парижской студии Радио Свобода, нам еще неизвестна реакция советского правительства на этот шаг.
Дмитрий Сеземан: Я хочу сказать, что французы предугадывают, они говорят, что, наверное, в ответ советские вышлют нескольких французских дипломатов, просто чисто для приличия, для соблюдения правил игры. Но они замечают такое интересное обстоятельство, что такого же количества дипломатов из Советского Союза они не могут выслать, потому что всего французских дипломатов в Москве 37 человек.
Семен Мирский: А советских дипломатов в Париже до момента высылки было 86.
Фатима Салказанова: Мне представляется, что выслав советских дипломатов-шпионов из Франции, французское правительство тем самым хотело вновь напомнить французской общественности, откуда исходит опасность, откуда идет угроза безопасности в Европе, кто подрывает безопасность во всем мире.
Семен Мирский: Именно, не только в Европе.
Фатима Салказанова: Это в первую очередь предупреждение той части французской общественности, которую могли бы соблазнить пацифистские идеи, распространяющиеся сейчас во многих западноевропейских странах. Как известно, французские социалисты категорически против распространения этих идей во Франции, а распространителями этих идей, между прочим, были и советские журналисты.
Анатолий Лимбергер: А теперь познакомьтесь с реакцией международной печати на высылку советских представителей из Франции. Вот, к примеру, что писала газета «Вашингтон Пост».
«Высылка из Франции 45 советских дипломатических работников и посольских служащих и двух аккредитованных во Франции советских журналистов довольно однозначно комментируется американской и западноевропейской печатью. Характерна, например, передовая статья газеты «Вашинтон Пост»: «Высылка из Франции 47 советских граждан заставляет нас заново обратить внимание на массированное неустанное усилие Кремля, направленное на то, чтобы выкрадывать тайны других стран. Конечно, шпионаж существовал всегда, и Советский Союз не единственная страна, которая им занимается. Но особую угрозу представляет собой, прежде всего, огромный размах советских шпионских операций, а также и то, что эти операции давно уже вышли за пределы военной и политической области и распространяются также на научную сферу и на промышленность. Следует также помнить, что буквально за последние дни советские граждане были высланы и из Великобритании, и из Испании. И еще нельзя забывать о том, что работают на Советский Союз и граждане стран Восточной Европы».
Анатолий Лимбергер: А вот выдержка из редакционной заметки западногерманской «Франкфуртер Алгемайне»: «Те, кто понимают что-то в этих делах, только посмеются над этой шумихой вокруг обычного шпионского дела. Представитель французского правительства просто и к месту объяснил: если тебя поймали с поличным, то уж не обессудь. Но стоит обратить внимание на давнюю традицию Франции: она не боится подпускать коммунистов к самым подступам к власти и все же всегда оказывается неуязвимой для их попыток тайком проникнуть на ключевые места. Так это было в рядах Движения сопротивления во время войны, были подобные случаи и в командовании французскими оккупационными войсками в Германии в первые послевоенные годы».
Герберт Кремп в боннской газете «Вельт» видит в высылке шпионов с дипломатическим статусом из Франции «бьющее в глаза поражение Андропова». «Демократическая страна, обладающая чувством собственного достоинства, не может без конца мириться с тем, что иностранная держава наводняет ее своими шпионами. Склонность терпеть такого рода наглые попытки, не обращая на них внимания, во всех странах Запада заметно идет на убыль. Получив удар по левой щеке, они не намерены подставлять кагэбистскому государству еще и правую. После покушения на Римского папу эта почтенная компания даже в глазах самых легковерных и наивных потеряла всякий кредит доверия. И есть признаки того, что лица весьма серьезные и в самом Советском Союзе отвергают методы, применяемые службой государственной безопасности и ее главы, ныне олицетворяющего собой целую державу. Как будто крепнет сознание того, что отношения между государствами и мир преступности несовместимы. Советские руководители перегнули палку. Если из 400 советских граждан в Федеративной республике Германия более 50% опознаны как агенты, то вопрос о том, сколько же еще терпеть, ставится сам собой. Франция на этот вопрос ответила».
Анатолий Лимбергер: Парижский корреспондент американской газеты Джонатан Фенби обращает внимание на то, что «высылка посольских работников и журналистов из Франции по времени совпала с осложнением отношений между Востоком и Западом в целом. Рушатся надежды на то, что Андропов мог бы проявить некоторую гибкость, чтобы вывести из тупика американо-советские переговоры о ракетах средней дальности в Женеве. Тупик, в который зашли эти переговоры, ставит на очередь доставку в Европу американских ракет «Першинг-2» и так называемых «крылатых ракет», что в свою очередь ведет к усилению Движения за мир, устраивающего демонстрации чуть ли не во всех странах Запада. Но теперь видно, - отмечает корреспондент, - что неуступчивость советской стороны не запугала Запад. Правительства стран Западной Европы решили на твердость советской позиции тоже ответить твердостью. Президент Франции Миттеран, придя к власти в мае 81-го года, сразу же начал проводить твердую политику в отношении Советского Союза. В этом отношении социалист Миттеран оказался чуть ли не самым надежным сторонником в Европе американской политики за последние два года. В то время как его предшественники-консерваторы пытались посредничать между Западом и Москвой».
Анатолий Лимбергер: Сразу же после того, как стало известно о решении французских властей, советское посольство в Париже выпустило заявление, в котором отвергало обвинения в шпионаже. Какова цена наигранному возмущению посольства, вы сможете узнать, прослушав заметку Инны Светловой.
Инна Светлова: В заявлении советского посольства мне лично особенно нравится одна фраза, точнее, одно слово. «Мы приходим к выводу, - говорится в заявлении, - что беспрецедентное выдворение советских сотрудников связано с какими-то политическими соображениями французских властей». И вот это слово «беспрецедентное» мне очень нравится. Нравится потому, что именно оно наводит на мысль о прецедентах. А ими, видит бог, история богата. Великобритания знавала более массовый исход советских сотрудников. В 1971 году враз было выслано 105 советских дипломатов и сотрудников самых разных советских представительств, с тех пор было выслано из Англии еще несколько пойманных на «горячем» советских шпионов, самый последний на прошлой неделе. Правда, таких массовок, как в 71-м, уже или пока не было, но так, по трое-четверо всегда набирается. Одной из звезд советского шпионажа на британской земле был разоблаченный в декабре 82-го военно-морской атташе Анатолий Зотов. Какой из него атташе был — неизвестно, да и неважно, поскольку его задача была расследование военных секретных данных для ГРУ, Главного разведывательного управления, органа разведки советской армии. В этой же системе или, в крайнем случае, параллельной КГБ работают многочисленные советские служащие при ООН в Женеве. По данным швейцарской разведки, из 300 советских служащих, по крайней мере, 80 являются агентами КГБ и ГРУ, все они тесно сотрудничают с 50 разведчиками-дипломатами, сидящими в советском консульстве в Женеве и в советской делегации при женевской штаб-квартире ООН. Какое международное учреждение в Женеве ни возьмешь, будь то Всемирная метеорологическая организация, Всемирная организация здравоохранения или Международная организация труда, везде, по мнению осведомленных лиц, на важных, подчас ключевых постах сидят сотрудники КГБ.
Западногерманская контрразведка знает почти всех своих советских шпионов в лицо и поименно. В феврале этого года, кстати, за несколько дней до ареста в Кельне Геннадия Баташова, скромного сотрудника советского торгпредства, в западногерманской печати были опубликованы следующие данные: в стране орудуют 109 штатных агентов КГБ, еще 77 на подозрении. Засели они не только в самом советском посольстве в Бонне, но и в генеральных консульствах в Гамбурге и в Берлине, в агентстве «Аэрофлота» в ряде городов ФРГ, в советской военной комиссии в Баден-Бадене. В Сингапуре в феврале прошлого года был пойман с поличными представитель советского торгового флота, выдававший себя почему-то за шведского журналиста и добывавший в качестве такового секретную военную информацию. Кстати, Швецию тоже не обошли ни КГБ, ни ГРУ. В Гетеборге разоблачили советского консула, в Стокгольме заместителя военного атташе при советском посольстве. В общей сложности шведам известно о 80 засевших на их территории советских агентах. Согласно опубликованному британским Институтом по изучению конфликтов исследованию, более 75% советских дипломатов, работающих за рубежом, являются профессиональными шпионами.
Иван Толстой: Прежде, чем перейти к следующей архивной теме, хочу сказать, что иногда сюжеты ходят парами. 7-го августа мой коллега Дмитрий Волчек в программе «Культурный дневник» расскажет о книге «Кафка в русской культуре». Не подозревая об этом, я для сегодняшней своей программы отобрал выступление Ефима Григорьевича Эткина, посвященное отчасти тому же. Слава Богу, оказалось, что мы с Волчеком не слишком пересекаемся. Культура, события, люди. 1-е июня 83-го. Ведущая Галина Зотова.
Галина Зотова: Говорит Радио Свобода. В эфире специальный выпуск передачи «Культура. Судьбы. Время». Этот выпуск посвящен Францу Кафке, одному из крупнейших немецкоязычных писателей, столетие со дня рождения которого исполняется 3 июля. Первая книга Франца Кафки вышла в Советском Союзе в 1965 году, через сорок с лишним лет после смерти писателя. А незадолго до этого в 64 году в журнале «Иностранная литература» была опубликована подборка его рассказов. К этому времени Кафка на Западе был давно и широко читаемым и очень известным автором. Когда вышла первая книга, в которую вошел роман «Процесс», рассказы и притчи, уже тогда известный литературный дипломат Борис Сучков в предисловии сделал все возможное, чтобы представить Франца Кафку как безобидного фантазера и душевнобольного декадента. Кафка в Советском Союзе — так назвал свое выступление, посвященное памяти писателя, известный литературовед и историк, профессор Парижского университета Ефим Григорьевич Эткинд. Передаем ему микрофон.
Ефим Эткинд: История эта началась, вероятно, в 1961-м году, когда самиздата фактически не было, самиздат главным образом распространялся в 1963-м, 1964-м и последующие годы, но началось только это новое распространение литературы. Появлялись напечатанные на машинке произведения Цветаевой и Гумилева, Замятина и Ремизова, но среди этих досамиздатовских текстов одним из наиболее охотно читаемых и перепечатываемых текстов был загадочный роман под названием «Процесс». Роман этот переходил от читателя к читателю, но имя автора и даже его национальность были совершенно неизвестны. О национальности можно было только догадываться, несмотря на географическую, историческую неопределенность содержания романа, впрочем, такие имена как госпожа Грубах или фрейлин Бюрстнер звучали по-немецки, так же как и имя дяди Карла, купца Блока или девушек Лени и Эльзы. Но это никому не мешало считать роман ловко замаскированным изображением советских обстоятельств. Дело в том, что советский читатель издавна знал, к каким хитростям приходится прибегать авторам, чтобы обмануть цензуру. Так поступали, например, в течение многих лет писатели научной фантастики, достаточно назвать Александра Грина, одного из наиболее популярных в 20 годы фантастических авторов, который действие своих романов перенес в далекие и нереальные страны, из которых самая главная Субарган. Да и имена героев Грина тоже национально определить было трудно. Все это создавало некую загадочную атмосферу и давало возможность догадываться о том, что речь все-таки происходит в знакомой обстановке Советского Союза.
Длившееся много десятилетий господство цензоров и их произвол привели к тому, что советские писатели научились находить обходные пути, чтобы сказать хоть сколько-то правды о советском обществе. Обычно эти пути были фантастическими или абстрактно космополитическими. Таким и был фон, на котором воспринимался роман Кафки «Процесс», перепечатываемый в начале 60 годов на машинке. Дело в том, что «Процесс», казалось бы, давал в едва завуалированной форме представления о событиях Большого террора 35-го, 37-го, 38-го годов, 49-го, 52-го, с такой точностью знать все детали этих лет мог знать, конечно, только советский писатель. Поэтому, в частности, автор предисловия к роману Борис Сучков с такой настойчивостью утверждал, что Кафка имел в виду предсказанный им и описанный им нацистский режим.
В чем состоит сходство мира кафкианского романа с миром советского человека, советского читателя? Главное и важнейшее — это то, что можно назвать двойной действительностью. Йозеф К, герой Кафки, живет вовсе не в нереальном, а в совершенно конкретном точном материальном мире, и материальные детали составляют его непосредственное окружение. Он живет в обыкновенном доме, получает жалование, у него самые обычные нормальные соседи, к нему приходят гости. Каждый вечер он сам куда-то уходит, иногда проводит со своей возлюбленной, есть и пьет как всякий нормальный гражданин, работает в банке. И как у всякого чиновника у него есть начальники и подчиненные. Его повседневная жизнь описана с такой подробностью и с такой достоверностью, что нельзя сомневаться в абсолютной реальности окружающего его мира. Но в эту реальность проникает другой мир — непроницаемый, иррациональный, таинственный, необъяснимый, и что еще важнее — незримый. Проникают другие законы, другие взаимоотношения и другие люди. Впрочем, люди это или, может быть, черти.
В 1928-м году Михаил Булгаков начал работать над своим великим романом «Мастер и Маргарита», в котором он рассказал о приключениях черта в Москве. Воланд, который появляется со своими помощниками в советской столице, становится хозяином этой реальности. Нельзя иначе понять советскую действительность, чем если объяснить ее действием каких-то демонических сил. Почему невинных и мирных людей вырывали из их постелей, сажали в тюрьму и уничтожали? Почему самым свирепым образом преследовали старых и преданных коммунистов? Почему культурную жизнь все время топтали и почему издания самых существенных книг и произведений писателей оценивались как саботаж классового врага? Почему? Только один ответ казался возможным: потому что миром правит демоническая сила.
Еще одна черта, объединяющая оба романа — это абсолютное господство жизненной формы над содержанием. Форма без содержания, чисто формальная, абсолютно бессодержательная — это ведь и есть одна из важнейших черт советской реальности вообще. Разве не по-кафкиански в Советском Союзе разыгрываются выборы, когда двести миллионов человек играют в эту странную игру, как если бы они отдавали голос одному кандидату среди многих при том, что в избирательных списках имеется только один кандидат?
Разве не по Кафке звучит советская реклама: «Читайте газеты. Газеты сообщают новости обо всем мире»? Или: «Покупайте товары «Ювелирторга». Или: «Ездите на такси — это быстро и дешево». Или реклама, которую я особенно всегда любил: «Покупайте бензин Главнефтесбыта». Как будто в Советском Союзе есть какая-нибудь другая фирма, продающая бензин. По-кафкиански звучит и советская конституция, и все то вообще, что составляет повседневную форму советского существования. «Процесс» Кафки поэтому и стал своеобразной формулой советской жизни. Судьба Йозефа К — это абстрактно охарактеризованная типическая судьба советского интеллигента. Начало романа, например, может стать началом бесчисленных биографий советских людей. Вот первая фраза: «Кто-нибудь, вероятно, оклеветал Йозефа К, потому что он однажды утром, не совершив ничего дурного, был арестован». И дальнейший роман весь вытекает из этой первой фразы. Сколько подобных биографий советских людей можно было бы рассказать.
Борьба за Кафку длилась долго. В то время, о котором я сейчас говорю, казалось бы, ничего было невозможно. Но вот в 61-м году в Киеве вышла книга Дмитрия Затонского «ХХ век», книга, в которой автор очень подробно рассказывал содержание романов Кафки, осуждая их и как бы уничтожая Кафку для того, чтобы сообщить содержание его романов советскому читателю. В 64 году появилась статья «Кафка без грима», которая продолжала эту же игру, это тот же автор Затонский. В том же 64 году Борис Сучков в журнале «Знамя» опубликовал большую статью «Кафка. Его судьба и его творчество».
Затонский, как и Сучков, были одновременно прокурорами, палачами, но и защитниками. Это политика, которую можно назвать «спасение через казнь». Несколько позже, в 66 году появилась большая энциклопедическая статья Льва Копелева, который вообще очень много сделал для того, чтобы пропагандировать творчество Кафки в Советском Союзе, но благодаря предшествующим работам он уже мог говорить о влиянии Томаса Манна, Фриша, Камю, Сартра, об их связях с Кафкой и о том, что творчество Кафки относится к важнейшим произведениям, важнейшим явлениям 20 века.
Любопытно, что все эти писавшие о Кафке критики могут быть рассмотрены как персонажи романов Кафки. Это относится и к Дмитрию Затонскому, сыну одного из самых крупных государственных деятелей Украины, которого сгноили в тюрьме, а потом поставили ему памятник в Киеве. Это относится и к Борису Сучкову, которого в 51 году арестовали, а через три года выпустили, и который никогда никому не мог объяснить ни первого, ни второго. Он лучше понимал, почему его арестовали, хотя тоже не понимал, но уж никак не мог понять, почему его выпустили.
Я назову еще одного автора, писавшего много о Кафке - Владимира Днепрова, на самом деле его фамилия Резник, который провел более 20 лет в лагерях и ссылках и тоже по неизвестной причине был реабилитирован. Почему? Ни причин его арестов многочисленных, ни его реабилитации никто понять не мог.
Не говоря о судьбе Льва Копелева, героически сражавшегося в качестве офицера советской армии, арестованного по обвинению в абстрактном гуманизме и по этому обвинению проведший несколько лет в тюрьмах и лагерях. Все это он очень хорошо рассказал в своей замечательной книге «Хранить вечно». Теперь Копелев находится на Западе, что тоже близко к кафкианской судьбе.
Можно сказать, что все исследователи Кафки имели судьбу героев Кафки, и что каждого из них можно отождествить с господином Йозефом К, героем романа «Процесс».
