Памяти Сигурда Шмидта

Иван Толстой: Памяти Сигурда Шмидта. Академик Сигурд Оттович Шмидт скончался весной этого года в Москве на 92 году жизни. Программу подготовила Лиля Пальвелева.

Лиля Пальвелева: С интервалом всего в один день, сначала в Мемориальной квартире Пушкина на Арбате, а затем в Доме русского зарубежья имени Солженицына прошли вечера памяти историка, культуролога Сигурда Шмидта. Ни к каким мемориальным датам они приурочены не были. Возникло ощущение, что очень многим людям просто остро не хватает скончавшегося в мае этого года ученого, вот они и решили встретиться друг с другом, чтобы поговорить о нем. В квартире Пушкина собрались только, что называется, «свои», но этих «своих» оказалось так много, что не осталось в зале свободных мест. Кто-то отметил: здесь такая аудитория, что за плечами каждого своя аудитория. Пришли историки, архивисты, литераторы, музейщики и общественные деятели. У Сигурда Шмидта был широкий круг профессиональных интересов, и он отнюдь не был кабинетным затворником. Вспоминает коллега Шмидта Александр Дегтярев.

Александр Дегтярев: Сигурд Оттович был большой самодостаточной фигурой не только в исторической науке, но и во всей современной российской культуре. Мы с ним познакомились в 1967-м году, как ни странно, в городе Одессе на симпозиуме по аграрной истории. Вы знаете, что на симпозиумах, конференциях мимолетных знакомств бывает очень много. Я, конечно, никак не предполагал, что (благодаря Сигурду Оттовичу в первую очередь) это перерастет в долгие творческие отношения. Много статей я написал по его просьбам, которые, просьбы его, как только на них согласишься, тут же превращались в жесткие задания, напоминания, поскольку я не очень дисциплинирован. Это была его отличительная черта — такая требовательность, особенно по отношению к молодым ученым.

Я хотел бы отдельно отметить его вклад в изучение эпохи Ивана Грозного. Об этой эпохе пишут очень много, особенно последние 20 лет, во всех газетах по ней прошлись. Но, как ни странно, серьезных исследователей этого сложнейшего времени в 20 веке очень немного было, пальцев двух рук с лихвой хватит, чтобы их перечислить: Бахрушин, Веселовский, Зимин, Смирнов, Кобрин, Скрынников. Вот, пожалуй, и все крупные исследователи. Сигурду Оттовичу принадлежат три блестящих монографии - это «Становления российского самодержавства», « Российское государство в середине 16 столетия» и « Россия Ивана Грозного». Эти три труда, не считая его многочисленных статей, занимают весьма достойное место на полке в библиотеке, посвященной Ивану Грозному.

По натуре он был подвижником, причем в таком первоначальном, чистом значении этого слова. Об этом свидетельствуют не только тысячи его трудов и широчайший диапазон исследований, но и то, что он позволял себе браться за задачи, которые многим казались невыполнимыми. Только такой отчаянный подвижник, выйдя на Арбат и увидев дикое ларечное царство, которое здесь бушевало в 90-е годы, мог загореться идеей превратить хотя бы часть Арбата в книжные развалы. Когда он мне рассказал об этой своей идее, я как мог его отговаривал, потому что считал, что бороться с этим полукриминальным сообществом просто невозможно. Но он как всегда, не повышая голоса, и здесь одержал победу. Когда вы будете выходить с нашего собрания, посмотрите направо вглубь Арбата — это один из подарков, эти развалы книжные, который он нам оставил.

Лиля Пальвелева: Сигурда Шмидта называли патриархом гуманитарного знания, от чего, правда, он шутливо открещивался строчкой Баратынского «еще как патриарх не древен я». Как бы то ни было, он прожил 91 год и до конца дней поражал всех цепкой памятью. Свидетельствую: всякий раз, когда то на открытии какой-нибудь исторической выставки, то на научной конференции к микрофону подходил этот опирающийся на палку человек с высоко поднятыми плечами, от чего он казался всегда немного удивленным, в зале устанавливалась особая тишина. Не только потому, что он был серьезным уважаемым ученым, Шмидт сам казался сгустком истории. Многие факты и события, о которых все прочие могли узнать только из сторонних источников, то есть из вторых, а то и третьих рук, для Сигурда Шмидта были личными и эмоционально окрашенными воспоминаниями.
Запись двухлетней давности: выставочный зал Федеральных архивов, крупный международный проект под названием «Царь и президент. Освободитель и эмансипатор». Много редких дипломатических документов, по которым можно проследить, как складывались взаимоотношения Александра Второго и Авраама Линкольна. Спрашиваю у Сигурда Шмидта, какой из экспонатов представляется ему ключевым?

Сигурд Шмидт: Для меня, для человека моего поколения, было необычайно приятно увидеть ''Хижину дяди Тома'' Гарриет Бичер-Стоу. Потому что люди моего поколения, а мне под 90 лет, мы воспитывались со слезами на этом замечательном произведении. Эта книжка вот лежит, это первое издание, и ее портрет там. Поскольку негров уже давно освободили, то такие люди как вы уже не плачут по этому поводу, считая это само собой разумеющимся, а мы еще плакали и сочувствовали. Но это было в 20-е годы прошлого века.

Лиля Пальвелева: Быть сыном прославленного отца полярника Отто Шмидта - нелегкая ноша. В разные годы Сигурд Шмидт справлялся с этим по-разному. Вот фрагмент из программы «Мифы и репутации», прозвучавшей на волнах Радио Свобода в марте этого года.

Сигурд Шмидт: Когда я формировался, это был период самой большой знаменитости отца. Естественно, я это усваивал, и не всегда позитивно, потому что мне не хотелось быть сыном знаменитости. А ничего другого во мне почти никого не интересовало. Я очень рано усвоил одно, совершенно как животное: когда я интересен сам по себе и когда я интересен потому, что я отсвечиваю чужим светом. Мне это потом помогало и сейчас помогает: я понимаю, кому я нужен потому, что моя подпись что-то значит, а кому я интересен и даже близок.
Отец в моей биографии чрезвычайно важен, и вот, почему. Потому что, когда рядом со мной ставят разные эпитеты, я же видел, что такое настоящие эпитеты. Это, кстати, очень четко проявилось, я даже написал об этом где-то. В энциклопедии мы на одной странице, естественно, но у папы нигде не написано, что он мой отец, а у меня написано, что я его сын. Ему совершенно не нужно быть еще чьим-то отцом.
Павлов умер не очень молодым, но моложе меня, и он говорил, умирая, что он еще не доучился, нужно учиться. Павлов, который был первый Нобелевский лауреат и который не отличался мягким характером и даже формальной интеллигентностью поведения. Но он просто понимал, что чем мы больше знаем, тем больше мы понимаем, что пути знания безмерны, а возможности уменьшаются. Не хочется признаваться, но с годами это ощущаешь. И иногда даже с завистью наблюдаешь, как легко овладевают более молодые тем, что для тебя уже является трудностью. Потому что ты в плане прежней эрудиции еще легко действуешь, а в другом нужно поднатужиться, а на натугу не хватает силенок.

Лиля Пальвелева: Редко кто может устоять от искушения упомянуть два обстоятельства в биографии Шмидта, настолько они поразительны. Во-первых, историк всю жизнь прожил в той же самой квартире в Кривоарбатском переулке, в которой и родился. Во-вторых, он более 60 лет проработал в Историко-архивном институте, преобразованном в свое время в Российский государственный гуманитарный университет (РГГУ). Историки нескольких поколений числят себя его учениками, впрочем, не только историки. Слово литературному критику, эссеисту Дмитрию Шеварову, с которым мы встретились в Доме русского зарубежья.

Дмитрий Шеваров: Я был одним из тех неформальных учеников, которые в разные периоды времени приняли такого удивительного учителя, а он принял разнообразных учеников. Просто длинная большая жизнь Сигурда Оттовича вмещала в себя не только тех, кто сидел у него за студенческой скамьей, кто слушал его лекции. Я познакомился с Сигурдом Оттовичем после своей публикации в «Комсомольской правде», в той, еще классической «Комсомольской правде». Это было в начале 90-х годов, но какие-то хорошие традиции этой газеты еще сохранялись, там было очень много публикаций, связанных с литературой, с историей. Моя небольшая заметка о челюскинцах в 1994 году вдруг привлекла внимание Сигурда Оттовича, он нашел меня через редакцию, позвонил, меня не застал на месте, оставил свой телефон. Я, конечно, был готов к чему угодно, но только не к тому, что сложатся добрые отношения, дружественные, теплые, которые протянутся на 20 лет. Признаюсь, я тогда немножко испугался, у нас же чаще всего в редакцию обращаются, если хотят поругаться, редко, когда захотят похвалить журналиста. Но та небольшая заметка чем-то понравилась Сигурду Оттовичу, и после разговора по телефону он меня пригласил к себе. С тех пор мы стали видеться очень часто, в том числе, на научных конференциях, на которые он меня приглашал.

Лиля Пальвелева: Заметка была посвящена челюскинцам. Когда вы с ним впервые встретились, вам удалось что-нибудь узнать об Отто Юльевиче Шмидте?

Дмитрий Шеваров: Я не пытался ничего узнать, кроме того, что он сам рассказывал. Потому что для ребят моего поколения, мальчишек 60-70-х годов это была такая хрестоматийная фигура. Мы играли в спасение челюскинцев во дворе. Весной, когда таяли сугробы и появлялись лужи, мы делали плотик — это было спасение Челюскина. Кто-нибудь из мальчишек изображал Шмидта, строили импровизированный лагерь из коробок или ящиков. Поэтому для меня просто чудом было, что я встретился с сыном легендарного человека. Но после первых встреч я понял, что сам Сигурд Оттович такая значительная фигура, которая лишь по какому-то недоразумению и штампам нашего восприятия могла находиться в тени Отто Юльевича Шмидта. Он сам такая цельная, интересная, самостоятельная фигура в нашей общественной жизни, а не только в науке. Сейчас многие его коллеги, понятно, говорят о его роли в исторической науке, но мне кажется, прежде всего, нужно говорить о его благотворнейшем влиянии общественную, культурную, гуманитарную, интеллектуальную жизнь России в самые ее переломные годы.

Лиля Пальвелева: Вы сейчас имеете в виду просветительство?

Дмитрий Шеваров: Да, прежде всего просветительство, его общественный темперамент, те, как сейчас модно говорить, проекты, за которые никто кроме него не мог взяться. При этом он совсем не чувствовал себя героем, он исполнял свой долг. Вообще слово «долг» для него было очень важное. Это был и долг памяти по отношению к родителям, к ушедшим учителям, к ушедшим ученикам. Слово «долг» у меня связывается с образом Сигурда Оттовича.

Лиля Пальвелева: Какие именно проекты вы имеете в виду?

Дмитрий Шеваров: Это создание и развитие в 90- годах Общества краеведов России. Шмидт взял на себя всю организационную работу. Он застал еще тех краеведов, которые начинали изучать наше отечество в 20-е годы, а к началу 30-х годов был расцвет краеведения. Потом на долгие годы эта работа заглохла. Для Сигурда Оттовича любовь к отечеству была во многом связана с краеведением, с тем местом, где человек живет. Ведь это та наука, которая может развиваться в любом самом дальнем уголке, независимо от того, большой это город или маленькая деревня. Каждое место имеет свою историю. Мостик, по которому мы в школу ходили, домик, где была керосиновая лавка - с таких маленьких, детских, даже наивных воспоминаний краеведение и начинается. Для него любовь к родине была не в декларациях, а в сбережении того уголка, который тебе доверила судьба.

Лиля Пальвелева: Вы сказали, что традиция была прервана, что было когда-то Общество краеведов, потом его пришлось фактически возрождать. До какой поры оно существовало?

Дмитрий Шеваров: До конца 20-х годов. После краеведы подверглись репрессиям. В краеведении было что-то такое, вызов какой-то был центральной власти, дикому администрированию, оно не укладывалось в жесткие сталинские рамки. Потому что краеведение — это вольный полет исторической мысли, и его невозможно было загнать в прокрустово ложе. И был огромный перерыв. Конечно, в советское время были интереснейшие краеведческие работы, и люди, которые этим занимались, да, это все было, но это было сведено в основном к природоведению, к каким-то очень примитивным вещам, из которых невозможно было понять преемственность истории. То есть выкидывались целые эпохи, выкидывалась история дворянства, допустим, купечества, аристократии. Сейчас в недавние годы, я знаю, что Сигурда Оттовича огорчало, что другой процесс пошел, в 90 годы особенно, выкидывалась огромная часть советской истории по идеологическим причинам. Хотелось зачеркнуть, выкинуть, вернуться к 17-му году всем. Для него это было оглупление, обеднение нашей истории. Он был человеком эволюционным. Всякое революционное насилие как над человеком, так и над наукой ему было чуждо.

И он переживал в связи с тем, что сейчас происходит с реформированием Академии наук, с реформой образования, он вмешивался в это активно. Я много лет работаю в педагогической газете «Первое сентября», неоднократно, когда происходила очередная реформа или начинались забастовки учителей, которых было много в 90-е годы, я приходил к Сигурду Оттовичу, и мы просили поддержать учителей в их борьбе. Он всегда очень смело, категорично, невзирая на лица, критиковал и министров, и правительство, и президента, но все это было в тактичной, деликатной, умной форме, без каких-то лозунгов, а с глубоким анализом.

Лиля Пальвелева: В отличие от Дмитрия Шеварова, Никита Брусиловский - выпускник РГГУ. Он координатор «Архнадзора». Все, объединившиеся в это градозащитное движение люди, хорошо образованы. Есть здесь и заслуга Сигурда Шмидта.

Никита Брусиловский: Студентом РГГУя был уже в 21 веке, пришел я в университет в 2004 году. В это время Сигурд Оттович еще работал, еще читал свои лекции. Надо сказать, что ему вплоть до последних лет жизни была свойственна большая живость, активность, которой даже многие другие преподаватели моложе его могли позавидовать. Это живость и физическая, и живость научная, то есть он продолжал заниматься исследованиями, продолжал что-то писать, продолжал общаться в научном мире. Это очень распространялось на молодых ребят, на студентов, которые только что пришли в университет. Дело в том, что в РГГУ была своего рода традиция, уже давно установленная, много лет существовавшая, когда первым, кого видели первокурсники, был именно Сигурд Оттович. То есть в первый день мы получали студенческие билеты, нас поздравляли и дальше в течение одной недели нам никаких более предметов не читали, мы слушали только введение в специальность Сигурда Оттовича Шмидта, по несколько лекций в день.

Лиля Пальвелева: Чем запомнились эти первые лекции?

Никита Брусиловский: Отеческим отношением к молодым студентам. Вообще это ему было свойственно, он никогда не пренебрегал, а наоборот стремился к большим разговорам, к общению с начинающими, - студентами, аспирантами, со всеми, кто приходил в институт за знаниями и научными исследованиями. Тут было две цели: с одной стороны плавно, аккуратно ввести студентов в мир исторической науки, не напугав их какими-то сложными терминами и будущими трудностями, а именно в общих чертах пояснить, чем они в течение пяти лет будут заниматься. Например, что такое вспомогательные исторические дисциплины, чьи имена были наиболее известны в исторической науке России и зарубежья; почему, скажем, советская власть преследовала Сергея Федоровича Платонова — одна из его любимых тем; что может быть историческим источником и как его классифицировать. Понятно, что в дальнейшем мы все эти вопросы более досконально изучали. Сигурд Оттович должен был подготовить к этому, заинтересовать и показать, что это часть будущей профессии историка.
А второе, на мой взгляд, — это живой разговор со студентами. Он очень любил, если после лекций к нему кто-то подходил из ребят и задавал дополнительные вопросы, что-то уточнял. Можно было даже не то, что дискутировать, трудно с профессором дискутировать, но как-то более активно обсудить. Он это только приветствовал и даже объяснял, как лучше выстраивать защиту при отстаивании своей точки зрения, как вести научную дискуссию, устную и письменную. Все это в будущем сослужило добрую службу.

Лиля Пальвелева: Когда говорят о Сигурде Шмидте, если иметь в виду его сугубо научную деятельность, в первую очередь вспоминают его работы, посвященные эпохе Ивана Грозного. На первых лекциях он каких эпох предпочитал касаться?

Никита Брусиловский: Там было не столько разделение на эпохи, сколько больше по научным направлениям и в целом по мироощущению историка. Хотя, конечно, об эпохе Ивана Грозного он не мог не говорить, мы уже тогда знали, что это одна из его специализаций. Но все-таки важно ему было показать не только и не столько свои исследования, сколько в целом приготовить к научному миру и, может быть, зажечь воображение будущего историка. Вообще, кстати, Сигурду Оттовичу был свойственен романтизм, который он старался передать студентам.

Лиля Пальвелева: Помогают ли вам уроки Сигурда Оттовича в вашей деятельности в «Архнадзоре»?

Никита Брусиловский: Думаю, что да. Потому что Сигурд Оттович всегда старался связывать различные сферы деятельности в исторической науке. Это и сугубо архивоведение, это и краеведение, это и градозащита, это и археология - все эти направления, по его мнению, должны были сотрудничать между собой. В современной градозащите такой подход более, чем актуален. Максимальное изучение истории объектов культуры со всех сторон и во всех аспектах, будь то изучение информации в архивах, будь то натурные исследования, археологические раскопки — все вместе это залог сохранения культурного наследия Москвы и в целом России.
Мы обращались к нему за комментариями, за консультациями. Но надо сказать, что много Сигурд Оттович и без «Архнадзора» прекрасно понимал. Ведь он житель арбатского переулка, у него под боком буквально дом Мельникова, который сейчас стал одним из острых и горячих объектов градозащиты в Москве. Он не был членом «Архнадзора», но был одним из экспертов, к которому мы не раз обращались. Особенно это было в лужковские годы, когда лично Сигурду Оттовичу удавалось совсем уж неправильные решения московской мэрии остановить или скорректировать. К сожалению, далеко не всегда это происходило, но были и успешные случаи.

Лиля Пальвелева: Автор научных работ по рекреационной географии, географии искусства, а также по теоретическим и прикладным вопросам охранно-культурного и природного наследия Юрий Веденин с Сигурдом Шмидтом был знаком добрые четверть века.

Юрий Веденин: Мне бы хотелось вспомнить три программы, где Сигурд Оттович играл колоссальную роль. Первое, естественно — это краеведение. Незабываемы наши совместные поездки в разные города. Сколько он сделал для развития провинции! Его знали все люди страны, которые занимались краеведением, а их очень много. Благодаря этому шло развитие интеллигенции, формирование интеллигенции в этих местах.
Вторая программа — это русская усадьба. Была такая Людмила Васильевна Иванова, историк, которая была пропагандистом этой программы. Сигурд Оттович сыграл здесь очень важную роль. С 1992 года существует Общество изучения русской усадьбы, которое возрождено. Сигурд Оттович постоянно интересовался им, бывал на заседаниях, не очень часто, но тем не менее. То, что это общество живет, то, что оно творческое, деятельное, что там выпускаются книги, происходят заседания, экскурсии проводятся, - в этом немалая заслуга Сигурда Оттовича.
И третье — это рождение программы по уникальным историческим территориям. С этой программой я был связан, ведь на ее основе родился Российский институт культурного и природного наследия, который я долгое время возглавлял, а Шмидт был членом ученого совета. Благодаря именно ему, в рамках этого института появился отдел краеведения.
И конечно, Москва. Так получилось, что последнее дело, где я с ним столкнулся — это Атлас Москвы. Шмидь очень беспокоился, каким он будет, говорил, что там явно не хватает гуманитарного направления, что атлас немножко обезличенный. Что он должен быть не обычным казенным атласом, а одухотворенным личностями, темой «Пушкин в Москве», проблемами Арбата и еще целого ряда районов. Собственно через это и ощущается Москва. Научить любить свою страну, свой город Сигурд Оттович умел.

Лиля Пальвелева: Но далеко не все склонны ценить заслуги таких людей, как Сигурд Шмидт, отметил уполномоченный по правам человека в Москве профессор МГУ Александр Музыкантский.

​Александр Музыкантский: Я понимаю, что мы хотим поговорить как можно больше о Сигурде Оттовиче, но я все-таки не могу не процитировать появившееся в средствах массовой информации интервью руководителя администрации президента Российской Федерации Сергея Иванова. Вот он пишет: «Кто такие москвичи?». Дальше прямая цитата: «Кто они? Дворники, чиновники, торговцы, журналисты, еще блогеры. Что они производят? Интеллектуальную продукцию? Сомнительно». Это говорит руководитель администрации президента, самый главный чиновник России.. Я даже не могу сказать, что руководитель администрации врет, он не врет, он действительно так думает.
Между тем, Москва — это не только то, что он перечислил, Москва — это огромное количество людей, без интеллектуального вклада которых ни Москва не была бы тем, что она есть, ни Россия не была бы тем, что она есть. Это абсолютно ясно для всех, кроме наших российских чиновников, начиная с самого верха. Все, больше не буду упоминать эту фамилию.
Про Сигурда Оттовича. При упоминании его имени приходит на ум, во-первых, москвич, во-вторых, арбатец и, в-третьих, интеллигент. Все эти слова сейчас подвергаются страшным атакам. Впервые вплотную с Сигурдом Оттовичем мы работали как раз 20 лет назад, это его инициатива объявить юбилей Арбата. Впервые в истории города отмечался юбилей отдельной улицы. Интересный факт, он тоже его открыл, почему 1993-й год? Потому что впервые Арбат упомянут в летописях в 1493 году. А по какому поводу упоминается? В связи с тем, что в Москве был огромный пожар, выгорело дотла несколько улиц, в том числе, и Арбат. Но это же все наша историческая традиция, это то, что сейчас называется ритуальным обменом негативными новостями. Когда заложили улицу Арбат, об этом летописец не писал ничего, построили какие-то дома, подворья — это прошло мимо, а сгорело — это быстрее в летопись.
Как бы то ни было, 20 лет назад в театре Вахтангова было торжественное собрание, посвященное пятисотлетию. Выступал Окуджава, выступал с блестящим докладом Сигурд Оттович Шмидт. Он говорил о «приарбатье», о территории от Пречистенской набережной до Поварской улицы. Не только потому, что это рядом, но и потому что одного стиля, одного вида, одного рода вся эта территория, она одинаково строилась. Историк тогда говорил и о великих деятелях культуры, которые, начиная с 19 века, выбирали Арбат своим местом жительства. Здесь огромное количество имен, не буду перечислять. Не удержусь только от одного штриха. Он еще собщил, что многие писатели своих литературных героев поселяли на Арбате, начиная от Пьера Безухова. И это еще один луч, который дает освещение, что такое Арбат.
Повторю, это был октябрь 1993-го года, Совпало так, что именно в эти же дни был самый разгар противостояния Ельцина и Белого дома. И вот, представьте, на Арбате 16 сценических площадок и Кафе поэтов, Пушкин после венчания привозит Наталью Николаевну в свой дом, но у актрисы, исполняющей роль Натальи Николаевны губы дрожат, потому что она ехала, а здесь уже костры, стрельбы еще не было, но, по крайней мере, рукопашная с демонстрантами уже была. Так переплелась глубокая старина и самая актуальная современность.

Лиля Пальвелева: Что и говорить, аукнулось так аукнулось. Сигурд Шмидт рассказывает о сокрушительном пожаре 500-летней давности, а в это время всего в какой-то сотне метров загораются тревожные костры. Гражданское противостояние октября 1993 грозит перерасти в гражданскую войну. Но что бы ни происходило и как бы со временем ни менялся ставший теперь таким опошленным и безвкусным Арбат, эта улица все равно оставалась большой любовью Шмидта. Вспоминает директор Литературного музея филолог Дмитрий Бак.

Дмитрий Бак: Это был мудрый человек, который видел сквозь века, я в этом убежден. Несколько раз мы гуляли по окрестным местам, меня судьба одарила таким счастьем, и я никогда не забуду, Сигурд Оттович вдруг остановился и говорит: «Вот здесь пересекались две дороги». Он имел в виду Арбат и Поварскую улицу. И он мне сообщил тогда, что одна дорога вела из варяг в греки ( с северо-запада на юго-восток, на юг), а другая дорога вела в Европу. Боже мой, что я испытал! Потом я с этой тайной, с этим зорким даром Шмидта встречался неоднократно. Он как бы видел сквозь толщу времен. Да, действительно, две эти улицы, если их продолжить, ведут в три стороны, четвертой стороны нет - это был бы какой-нибудь Урал, не знаю, вела ли дорога туда. Но эти две дороги, которые ведут в три стороны, навсегда остались со мной, и Шмидт здесь выступил больше, чем ученый, но еще и как популяризатор. Этот человек умел доходчиво объяснить специальное простому человеку.
С другой стороны вот этот образ мудрого пророка, старца совмещался для меня с другой ипостасью Шмидта, с другой его характеристикой — это был юный мальчик. Как он себя вел, как он относился к современности! Его птичий силуэт это доказывал - он так и вскидывался от всего нового, что вокруг происходило. Я помню, как в середине 90-х годов он обсуждал появление компьютеров почти в каждой семье.

Это дар, который не всякому историку дан — зорко чувствовать современность, то есть не только пророк, который видит назад, а с другой стороны, вот эта необыкновенная чувствительность к тому, что происходит вокруг нас. Это захватывало, это переполняло всех, кто его знал, тем же романтизмом.
Сигурд Оттович - не только мудрый пророк, не только чуткий юный современник, не только романтик, но и трезвый практичный человек. Он умел добиваться своих целей. Сколько разного хорошего он сделал для коллег в Комиссии по книгоизданию, сколько лет эту комиссию возглавлял Сигурд Оттович, сколько издано книг — это целая библиотека. Каждая книга была с любовью им прочитана, рекомендована. И даже эта идея о музейном городке, тоже было оформлено поручение президенту Российской Федерации, идея, пусть даже благая, оформилась на бумаге. Ноябрем прошлого года это поручение датировано, сейчас мы очень надеемся, что оно будет рассмотрено. Ни шатко, ни валко идет рассмотрение, прямо вам скажу, и мы так ощущаем отсутствие Сигурда Оттовича в том случае, когда нужна поддержка, чтобы магические идеи стали культурной реальностью.
Есть такое понятие суперэксперт, такой человек, которому бесконечно, безоговорочно доверяет вся нация, весь народ. Да, Дмитрий Сергеевич Лихачев был таким человеком, конечно. Мы помним, как в конце 80-х шла всерьез полемика, каким тиражом надо издать Соловьева и Ключевского, чтобы каждая советская тогда еще семья имела эти тома. Как мы далеки от этих проблем, боже мой! Нельзя вообразить себе, к огромному сожалению, чтобы сейчас проблемы такого свойства обсуждались широко, вызывали полемику. Потому что нет Лихачева, потому что нет Сигурда Шмидта. Я не могу отделаться от ощущения, что мне не хватает его фраз, что «я работаю в Историко-архивном институте столько-то лет», - 50, 52, 55… Честно говоря, не помню, на какой цифре он остановился, но я всегда невольно сопоставлял со своими немногими годами жизни. На тот момент, когда мы познакомились, это было в 1991 году, когда я пришел работать в институт, позже эти цифры росли. Но я никогда не мог освободиться от этого впечатления, что этот человек был здесь всегда, больше лет, чем я живу на свете.

Я не как историк, а как филолог обладал каким-то избытком зрения, потому что я не как профессионал, естественно, подходил к его работам, а как читатель и читатель восторженный. Хотел бы в этой связи вспомнить замечательную фразу русского великого филолога Лидии Яковлевны Гинзубрг о том, что литературовед не обязан любить литературу, как ботаник не обязан любить цветы, а биолог инфузории. Это правильно. Любить литературу — это не прерогатива литературоведа, физики умеют любить литературу, и историки, и кто угодно. Но Шмидт любил все, что он делал, именно такой любовью, которую осторожная Лидия Яковлевна считала необязательной, а иногда даже избыточной для настоящего ученого. Когда я читаю его труды о 16 веке, мне кажется, что человек точно знал, как там все происходило.

Лиля Пальвелева: Заведующий кафедрой региональной истории и краеведения историк Архивного института РГГУ Владимир Козлов сначала учился у Сигурда Шмидта, а потом стал его коллегой.

Владимир Козлов: Сигурд Оттович работал в Институте славяноведения, работал в археографической комиссии, но пусть не обижаются коллеги, душа его, как мне кажется, была в Историко-архивном институте. Он самозабвенно, с огромным интересом читал академические лекции студентам. Он читал курсы, посвященные Карамзину, жизни Пушкина в Москве, Арбату в истории культуры Москвы — это его любимые курсы. Я говорил: «Сигурд Оттович, может быть что-то другое?». «Нет, я от этого не отступлю, я это буду, конечно, делать».
Его не всегда берегли, позволяли себе отвлечь. Иногда какой-нибудь краевед у него занимал два-три часа. Говорил иногда необязательные вещи, можно было бы и пощадить академика 90-летнего. Иногда это было досадно ему, тем не менее, он терпеливо выслушивал, пытался помочь. И нас все время призывал, чтобы мы помогали.
Он очень любил юбилеи, свои юбилеи, готовился к ним, потому что на юбилеях были все. И он страшно переживал, если его кто-то не поздравил с Новым годом или с днем рождения не потому. «Нет, Володя, что-то с ним случилось. Надо обязательно позвонить». При нем было целое движение учеников, кандидатов, докторов, он как-то говорил: «Я жив своими учениками».
Хотя у него была достаточно четкая мировоззренческая позиция, не всегда совпадало с моими представлениями или кого-то, но он это допускал вполне. Иногда спорил, иногда не спорил. Человек был толерантный и открытый. Преподавателя такого я не знаю в Историко-архивном институте. Когда мы поднимали бокал в день рождения Сигурда Оттовича, в Новый год встречались, приходил на кафедру, это было всегда последние лет 10: Сигурд Оттович, за ваше здоровье! Здоровье ваше — это здоровье историко-архивного института. Здоровье ваше — это здоровье краеведения. Абсолютно все так и получилось.
Сейчас уже стали некоторые забывать о нем. Мы просили: хотя бы сохраните кафедру. Кафедру чуть не закрыли сразу. Шмидта нет и кафедра не нужна. Или просили,дайте его имя кафедре. Не получилось тоже.
Печально, но могу сказать, что и при жизни Сигурда Оттовича мы не могли добиться, чтобы ему дали звание почетного гражданина города Москвы. Обращение и к Платонову, и к нашему градоначальнику подписали академики, руководители разных структур, весь цвет был Москвы. Что, ответ пришел? Нет, даже ответа не было.
Сейчас написали, чтобы на его доме установили мемориальную доску. Что же вы думаете, пришел ответ заместителя начальника департамента, что если бы Шмидт был почетным гражданином города, это было бы возможно, а так ждите 10 лет.

Лиля Пальвелева: Александр Музыкантский предложил такой выход из положения:

Александр Музыкантский: О таком великом москвиче, конечно, должна быть оставлена память в столичной топонимике. Формально ситуация такая, что назвать именем какого-то человека улицу, набережную, переулок и прочее можно, в соответствии с московским законом, через 10 лет после его смерти. Исключение может быть сделано либо по распоряжению президента Российской Федерации, такие случаи были в последние годы, либо по распоряжению мэра города Москвы. Я присутствовал на единственной встрече мэра города Москвы Собянина с Сигурдом Оттовичем Шмидтом. Нормально как чиновник очень внимательно слушал, некоторые вопросы помог решить. Короче, это имя для нового мэра Москвы не пустое. Мне кажется, если от сегодняшнего собрания или потом каким-то образом от имени группы граждан мы обратимся к мэру Москвы, то будет принято такое решение об увековечивании памяти Шмидта. Конечно, нужно установить мемориальную доску на том доме, где он прожил. Переулки на Арбате все исторические названия носят, туда, мне кажется, с новыми именами вторгаться не стоит. Но есть на Сивцевом Вражке скверик маленький, его не будут застраивать, он включен в Красную книгу зеленых насаждений, может быть этому скверику дать имя Сигурда Оттовича Шмидта, и тогда там можно установить памятный барельеф и сделать соответствующую надпись. Обязательно нужно принять какое-нибудь такое решение, не откладывая это дело на 10 лет, на потом.