Александр Генис: Пока первые страницы американских газет отданы украинскому кризису (о чем мы рассказывали в начале сегодняшнего АЧ), литературная пресса горячо обсуждает первую биографию умершего в 2009 Джона Апдайка, классика американской прозы, творчество которого было особенно близко русским читателям.
Я помню, как произошло знакомство с его литературой в СССР. Роман «Кентавр» не попал, он на нас обрушился, мгновенно став, тогда в 1965-м, культовой книгой, книгой-паролем, позволяющей вступить в заветный клуб понимающих – на кухни тех интеллигентных домов, где рождалось общественное мнение шестидесятых. К тому же книга вышла в блестящем переводе гениального Виктора Хинкиса.
Лишь намного позже я понял, что потрясение, которое мы испытали, во многом объяснялось недоразумением. В этом романе греческое сказание о кентавре Хироне накладывается и сливается с мучениями провинциального школьного учителя (таким был отец самого Апдайка). Конечно, автор тут следовал за «Улиссом». Ведь именно Джойс, как говорил о нем Т.С. Элиот, сделал «современный мир возможным для искусства», заменив «повествовательный метод мифологическим». Но в те времена «Улисс» нам был абсолютно недоступен (хотя над переводом этой великой книги в те годы уже работал все тот же Хинкис). Так или иначе, не зная Джойса, мы полюбили Апдайка за обоих.
Нас, боюсь, увлекало не содержание, а исключительно форма. «Кентавр» встал на полку с книгами других кумиров шестидесятников – «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Бильярд в половине десятого» Бёлля, «Падение» Камю, «Женщина в песках» Кобо Абэ. Не случайно все эти романы были переводными. Вместе с экспериментальной поэтикой за Железный занавес проникала не только художественная, но и обыкновенная свобода. Зато содержательный пафос, особенно – критический, на что, собственно, и надеялась власть, проходил мимо читателя, опьяненного формальной новизной.
Теперь уже можно признать, что в той литературной вакханалии мы многое напутали. Поэтому, когда состоялось настоящее, а не выборочное, знакомство с Апдайком, включившее всех его «Кроликов», оно уже не смогло не изменить, ни добавить к сложившемуся образу. Вместо лирического реалиста, меланхолически и тонко описавшего американскую провинцию, в русском сознании остался дерзкий авангардист, превративший быт - в миф, отца – в кентавра, литературу – в свободу.
Каким был этот писатель в жизни? Об этом рассказывает его биография, которую Марина Ефимова представит нашим слушателям.
Марина Ефимова: В издательстве Харпер вышла первая полная биография прозаика Джона Апдайка. Она написана известным критиком Адамом Бегли и названа «Апдайк». Автор 28-ми романов (среди них «Кентавр», «Ферма», «Кролик, беги!»), и полутора десятков сборников рассказов и публицистики, Джон Апдайк - один из самых продуктивных и самых известных американских писателей второй половины 20-го века (он умер в 2009 г). Его творчество широко обсуждалось в Америке, но о его жизни и личности известно гораздо меньше. Правда, в 1989 г., когда Апдайку было всего 50 лет, он неожиданно опубликовал мемуары. О странной особенности этих преждевременных мемуаров пишет в «Нью-Йорк Таймс» рецензент новой биографии Дуайт Гарнер:
Диктор: «В течение двух с лишним десятилетий до публикации мемуаров Апдайк в своих произведениях (включая нашумевший роман 1968 г. «Супружеские пары») описывал любовные приключения, сексуальные восторги и внебрачные связи, опасно похожие на автобиографические - настолько, что в начале 60-х писатель, будучи человеком женатым, попросил журнал «Нью-Йоркер» до поры до времени не публиковать некоторые рассказы. Мемуары, которые он назвал «Самосознание», были превентивной мерой – попыткой Апдайка обогнать будущих биографов, которые рано или поздно начнут по-своему интерпретировать его личную жизнь».
Марина Ефимова: Именно поэтому сейчас, через пять лет после смерти писателя, публика с особым интересом взялась за книгу Бегли в надежде, что это - именно та острая биография, которой боялся любвеобильный прозаик. Однако книга талантливого критика оказалась ученически лояльной и уважительной, деликатно холодной и беззубой. Рецензент Кевин Кэнфилд сетует, что «книга написана явным поклонником». А Дуайт Гарнер полушутя-полусерьезно заподозрил биографа (чей отец был другом Апдайка) в «эдиповом комплексе». Между тем, Бегли осветил, по меньшей мере, одно малоизвестное и важное свойство личности Апдайка – стойкость.
Диктор: «Апдайк был редкостью среди мятежных талантов его поколения, начинавших творческий путь в 50-х годах. Он никогда не впадал в отчаяние; он не был ни упрям, ни своенравен; он не был ни революционером, ни мизантропом, ни алкоголиком, ни наркоманом; он никогда ни с кем не ссорился. Ни один писатель, завоевавший славу в возрасте моложе тридцати лет, не добивался успеха с такой спокойной методичностью, без суеты и шума.
Марина Ефимова: Со школьных лет Джон Апдайк обладал способностью мгновенно стать центром любой компании. Не будучи ни красивым, ни спортивным (качества, которые слишком высоко ценятся в американских школах), он был начитанным, обаятельным и одаренным юношей. Он рисовал дружеские шаржи, устраивал розыгрыши, придумывал на вечеринках увлекательные игры. А если ему становилось скучно на вечеринке, он с грохотом падал на пол с дивана. Он всегда был душой общества, и никто не знал об унизительных неудачах, преследовавших его в начале карьеры:
Диктор: «Начать с того, что его не приняли в Принстон, а в Гарварде знаменитый профессор Мак-Лиш дважды отказался взять его в элитный литературный класс. После университета издательство Харпер отказалось публиковать и первый роман Апдайка (тогда уже молодого отца, нуждающегося в заработках), и второй роман (почти законченный). Только третий роман – «Ярмарка в богадельне» - после повторного отказа Харпера принял в 1959 году издатель Кнопф. Но все это время Апдайк упорно шел к цели, как лосось, который прорывается на нерест против течения, перепрыгивая препятствия и уворачиваясь от хищников. И в одном он был совершенно не похож на американцев своего поколения – он никому не демонстрировал свои страдания».
Марина Ефимова: Целью молодого Апдайка был не успех, а настоящее, высокое искусство. Вот одна из сцен в книге Бегли. Апдайк, принятый на работу в журнал «Нью-Йоркер», оказывается на коктейль-приёме у главного автора журнала и законодателя стиля Бернарда Гилла и испытывает приступ клаустрофобии в клубной замкнутости элиты:
Диктор: «Все они, великие или близкие к величию, выглядят уставшими и пресыщенными. Завсегдатаи литературы с Гиллом в центре - яркие театральные чучела. Это – последнее, чего бы он желал для себя. Он писал матери: “Я хочу быть художником, а не элегантным литературным подёнщиком».
Марина Ефимова: Апдайк ушел из Нью-Йоркера и уехал с семьёй в Новую Англию, хотя продолжал печататься в журнале. На новом месте Апдайк снял себе отдельную студию, в которую уходил с утра и писал там – не меньше, чем три страницы в день. Эту норму он соблюдал всю жизнь. Местное общество было порождением 60-х годов: коктейли, пикники, вечеринки, веселые беспечные романы – всё это любовно, хоть и не без яда, описано Апдайком в романе «Супружеские пары» и во многих рассказах. То, что у самого Апдайка было немало любовных связей – не секрет. (В старости он напишет в одном из стихотворений: «Я пил женские слёзы и выплёвывал их»). Биограф Бегли добавляет новые детали, хотя осторожно и без имен:
Диктор: «Одна женщина из его компании того времени призналась, что «переспать с Апдайком, тогда уже известным писателем, было даже предметом гордости». Не исключено, что и у его жены - Мэри Пеннингтон - были романы на стороне. (Как Апдайк писал в «Супружеских парах», «Добро пожаловать в мир после Таблетки!»). Он посвятил этот роман жене, и до сих пор не ясно – была ли это простая жестокость или намёк на то, что эротический хаос не должен разрушить их брак. Мэри, прочитав роман, сказала, что почувствовала себя «засыпанной лобковыми волосами».
Марина Ефимова: В 1973 году Апдайк и Мэри расстались, в 1974-м развелись, а в 77-м он женился на своей бывшей возлюбленной Марте Бернард и оставался с ней (и с тремя ее детьми от первого брака) до самой смерти. В биографической книге «Апдайк» этим браком начинается новый раздел, который так характеризует рецензент Дуайт Гарнер:
Диктор: «С появлением Марты Бернард в книге появляются темные, неосвещенные области – как на ночных аэроснимках Северной Кореи. Марта полностью отделила Апдайка от его старых друзей и ограничила его общение с родными, включая троих его собственных детей. Всё свое внимание, всю заботу она отдавала карьере мужа, став его помощницей и первым читателем. Именно в этом разделе книги очевидно намерение биографа показать тёмные стороны обаяния Апдайка, «острие бритвы в его мягком юморе», недобрые чувства за широкой улыбкой лиса, но каждый раз Бегли замолкает на полуслове».
Марина Ефимова: Новый стиль жизни принёс плоды: Апдайк пишет в год по роману плюс сотни эссе и рецензий. Он становится общепризнанным мэтром, он получает литературные награды. Но почти все литературоведы и критики признают, что свои лучшие вещи Джон Апдайк написал как раз до 1977 года. Это: ранние рассказы, «Кентавр», «Ферма», «Супружеские пары», первый из бесконечной серии романов о Кролике, первый из серии романов о Беке. В книге Бегли отмечено, что Апдайк был уязвлен непризнанием его поздних вещей молодыми писателями и критиками, особенно такими, как Гарольд Блум, Дэвид Фостер Уоллас и Джеймс Вуд. Но осторожный био-граф не позволяет себе разобраться в причинах такого единодушия. По-этому обратимся к объяснению Джеймса Вуда в рецензии на позднего Апдайка:
Диктор: «Русская поговорка «бумага всё стерпит» напоминает, что одна продуктивность не является самой сильной стороной писателя. Может быть, всеядность издателей, публикующих посредственные романы Апдайка, сыграла не последнюю роль в том, что даже его язык загустел до самодовольства и стал журналистским – более заинтересованным в собственной гладкой продолжительности, чем в запечатлении метафизических или эмоциональных срывов. Хотя его жесты обращены к человеческим трагедиям, его тексты последних лет дают свидетельство не этих трагедий, а лишь своего сверхъестественного успеха. Он стал писателем, для которого разные объекты имеют одинаковую чувственную текстуру – что влагалище, что холодильник, что цветочный лепесток. Все они имеют значение лишь как часть его прозы, всем можно дать окончательный лоск, покрыть одной выравнивающей эмалью».
Марина Ефимова: Эта безжалостная характеристика не должна была поразить Апдайка – столь же жестокие отзывы самого Апдайка о романах Филиппа Рота, довели того однажды до нервного срыва.
Личность Джона Апдайка и после книги Бегли по-прежнему остается таинственной. И это - гарантия того, что нас ждут новые биографии писателя, сказавшего, что «в человеческом опыте прячутся три секрета: секс, искусство и религия». По-моему, с этим можно согласиться, если расширить «секс» до «любви», «религию» до «веры», и «искусство» до «творчества».
Я помню, как произошло знакомство с его литературой в СССР. Роман «Кентавр» не попал, он на нас обрушился, мгновенно став, тогда в 1965-м, культовой книгой, книгой-паролем, позволяющей вступить в заветный клуб понимающих – на кухни тех интеллигентных домов, где рождалось общественное мнение шестидесятых. К тому же книга вышла в блестящем переводе гениального Виктора Хинкиса.
Лишь намного позже я понял, что потрясение, которое мы испытали, во многом объяснялось недоразумением. В этом романе греческое сказание о кентавре Хироне накладывается и сливается с мучениями провинциального школьного учителя (таким был отец самого Апдайка). Конечно, автор тут следовал за «Улиссом». Ведь именно Джойс, как говорил о нем Т.С. Элиот, сделал «современный мир возможным для искусства», заменив «повествовательный метод мифологическим». Но в те времена «Улисс» нам был абсолютно недоступен (хотя над переводом этой великой книги в те годы уже работал все тот же Хинкис). Так или иначе, не зная Джойса, мы полюбили Апдайка за обоих.
Нас, боюсь, увлекало не содержание, а исключительно форма. «Кентавр» встал на полку с книгами других кумиров шестидесятников – «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, «Бильярд в половине десятого» Бёлля, «Падение» Камю, «Женщина в песках» Кобо Абэ. Не случайно все эти романы были переводными. Вместе с экспериментальной поэтикой за Железный занавес проникала не только художественная, но и обыкновенная свобода. Зато содержательный пафос, особенно – критический, на что, собственно, и надеялась власть, проходил мимо читателя, опьяненного формальной новизной.
Теперь уже можно признать, что в той литературной вакханалии мы многое напутали. Поэтому, когда состоялось настоящее, а не выборочное, знакомство с Апдайком, включившее всех его «Кроликов», оно уже не смогло не изменить, ни добавить к сложившемуся образу. Вместо лирического реалиста, меланхолически и тонко описавшего американскую провинцию, в русском сознании остался дерзкий авангардист, превративший быт - в миф, отца – в кентавра, литературу – в свободу.
Каким был этот писатель в жизни? Об этом рассказывает его биография, которую Марина Ефимова представит нашим слушателям.
Марина Ефимова: В издательстве Харпер вышла первая полная биография прозаика Джона Апдайка. Она написана известным критиком Адамом Бегли и названа «Апдайк». Автор 28-ми романов (среди них «Кентавр», «Ферма», «Кролик, беги!»), и полутора десятков сборников рассказов и публицистики, Джон Апдайк - один из самых продуктивных и самых известных американских писателей второй половины 20-го века (он умер в 2009 г). Его творчество широко обсуждалось в Америке, но о его жизни и личности известно гораздо меньше. Правда, в 1989 г., когда Апдайку было всего 50 лет, он неожиданно опубликовал мемуары. О странной особенности этих преждевременных мемуаров пишет в «Нью-Йорк Таймс» рецензент новой биографии Дуайт Гарнер:
Диктор: «В течение двух с лишним десятилетий до публикации мемуаров Апдайк в своих произведениях (включая нашумевший роман 1968 г. «Супружеские пары») описывал любовные приключения, сексуальные восторги и внебрачные связи, опасно похожие на автобиографические - настолько, что в начале 60-х писатель, будучи человеком женатым, попросил журнал «Нью-Йоркер» до поры до времени не публиковать некоторые рассказы. Мемуары, которые он назвал «Самосознание», были превентивной мерой – попыткой Апдайка обогнать будущих биографов, которые рано или поздно начнут по-своему интерпретировать его личную жизнь».
Марина Ефимова: Именно поэтому сейчас, через пять лет после смерти писателя, публика с особым интересом взялась за книгу Бегли в надежде, что это - именно та острая биография, которой боялся любвеобильный прозаик. Однако книга талантливого критика оказалась ученически лояльной и уважительной, деликатно холодной и беззубой. Рецензент Кевин Кэнфилд сетует, что «книга написана явным поклонником». А Дуайт Гарнер полушутя-полусерьезно заподозрил биографа (чей отец был другом Апдайка) в «эдиповом комплексе». Между тем, Бегли осветил, по меньшей мере, одно малоизвестное и важное свойство личности Апдайка – стойкость.
Диктор: «Апдайк был редкостью среди мятежных талантов его поколения, начинавших творческий путь в 50-х годах. Он никогда не впадал в отчаяние; он не был ни упрям, ни своенравен; он не был ни революционером, ни мизантропом, ни алкоголиком, ни наркоманом; он никогда ни с кем не ссорился. Ни один писатель, завоевавший славу в возрасте моложе тридцати лет, не добивался успеха с такой спокойной методичностью, без суеты и шума.
Марина Ефимова: Со школьных лет Джон Апдайк обладал способностью мгновенно стать центром любой компании. Не будучи ни красивым, ни спортивным (качества, которые слишком высоко ценятся в американских школах), он был начитанным, обаятельным и одаренным юношей. Он рисовал дружеские шаржи, устраивал розыгрыши, придумывал на вечеринках увлекательные игры. А если ему становилось скучно на вечеринке, он с грохотом падал на пол с дивана. Он всегда был душой общества, и никто не знал об унизительных неудачах, преследовавших его в начале карьеры:
Диктор: «Начать с того, что его не приняли в Принстон, а в Гарварде знаменитый профессор Мак-Лиш дважды отказался взять его в элитный литературный класс. После университета издательство Харпер отказалось публиковать и первый роман Апдайка (тогда уже молодого отца, нуждающегося в заработках), и второй роман (почти законченный). Только третий роман – «Ярмарка в богадельне» - после повторного отказа Харпера принял в 1959 году издатель Кнопф. Но все это время Апдайк упорно шел к цели, как лосось, который прорывается на нерест против течения, перепрыгивая препятствия и уворачиваясь от хищников. И в одном он был совершенно не похож на американцев своего поколения – он никому не демонстрировал свои страдания».
Марина Ефимова: Целью молодого Апдайка был не успех, а настоящее, высокое искусство. Вот одна из сцен в книге Бегли. Апдайк, принятый на работу в журнал «Нью-Йоркер», оказывается на коктейль-приёме у главного автора журнала и законодателя стиля Бернарда Гилла и испытывает приступ клаустрофобии в клубной замкнутости элиты:
Диктор: «Все они, великие или близкие к величию, выглядят уставшими и пресыщенными. Завсегдатаи литературы с Гиллом в центре - яркие театральные чучела. Это – последнее, чего бы он желал для себя. Он писал матери: “Я хочу быть художником, а не элегантным литературным подёнщиком».
Марина Ефимова: Апдайк ушел из Нью-Йоркера и уехал с семьёй в Новую Англию, хотя продолжал печататься в журнале. На новом месте Апдайк снял себе отдельную студию, в которую уходил с утра и писал там – не меньше, чем три страницы в день. Эту норму он соблюдал всю жизнь. Местное общество было порождением 60-х годов: коктейли, пикники, вечеринки, веселые беспечные романы – всё это любовно, хоть и не без яда, описано Апдайком в романе «Супружеские пары» и во многих рассказах. То, что у самого Апдайка было немало любовных связей – не секрет. (В старости он напишет в одном из стихотворений: «Я пил женские слёзы и выплёвывал их»). Биограф Бегли добавляет новые детали, хотя осторожно и без имен:
Диктор: «Одна женщина из его компании того времени призналась, что «переспать с Апдайком, тогда уже известным писателем, было даже предметом гордости». Не исключено, что и у его жены - Мэри Пеннингтон - были романы на стороне. (Как Апдайк писал в «Супружеских парах», «Добро пожаловать в мир после Таблетки!»). Он посвятил этот роман жене, и до сих пор не ясно – была ли это простая жестокость или намёк на то, что эротический хаос не должен разрушить их брак. Мэри, прочитав роман, сказала, что почувствовала себя «засыпанной лобковыми волосами».
Марина Ефимова: В 1973 году Апдайк и Мэри расстались, в 1974-м развелись, а в 77-м он женился на своей бывшей возлюбленной Марте Бернард и оставался с ней (и с тремя ее детьми от первого брака) до самой смерти. В биографической книге «Апдайк» этим браком начинается новый раздел, который так характеризует рецензент Дуайт Гарнер:
Диктор: «С появлением Марты Бернард в книге появляются темные, неосвещенные области – как на ночных аэроснимках Северной Кореи. Марта полностью отделила Апдайка от его старых друзей и ограничила его общение с родными, включая троих его собственных детей. Всё свое внимание, всю заботу она отдавала карьере мужа, став его помощницей и первым читателем. Именно в этом разделе книги очевидно намерение биографа показать тёмные стороны обаяния Апдайка, «острие бритвы в его мягком юморе», недобрые чувства за широкой улыбкой лиса, но каждый раз Бегли замолкает на полуслове».
Марина Ефимова: Новый стиль жизни принёс плоды: Апдайк пишет в год по роману плюс сотни эссе и рецензий. Он становится общепризнанным мэтром, он получает литературные награды. Но почти все литературоведы и критики признают, что свои лучшие вещи Джон Апдайк написал как раз до 1977 года. Это: ранние рассказы, «Кентавр», «Ферма», «Супружеские пары», первый из бесконечной серии романов о Кролике, первый из серии романов о Беке. В книге Бегли отмечено, что Апдайк был уязвлен непризнанием его поздних вещей молодыми писателями и критиками, особенно такими, как Гарольд Блум, Дэвид Фостер Уоллас и Джеймс Вуд. Но осторожный био-граф не позволяет себе разобраться в причинах такого единодушия. По-этому обратимся к объяснению Джеймса Вуда в рецензии на позднего Апдайка:
Диктор: «Русская поговорка «бумага всё стерпит» напоминает, что одна продуктивность не является самой сильной стороной писателя. Может быть, всеядность издателей, публикующих посредственные романы Апдайка, сыграла не последнюю роль в том, что даже его язык загустел до самодовольства и стал журналистским – более заинтересованным в собственной гладкой продолжительности, чем в запечатлении метафизических или эмоциональных срывов. Хотя его жесты обращены к человеческим трагедиям, его тексты последних лет дают свидетельство не этих трагедий, а лишь своего сверхъестественного успеха. Он стал писателем, для которого разные объекты имеют одинаковую чувственную текстуру – что влагалище, что холодильник, что цветочный лепесток. Все они имеют значение лишь как часть его прозы, всем можно дать окончательный лоск, покрыть одной выравнивающей эмалью».
Марина Ефимова: Эта безжалостная характеристика не должна была поразить Апдайка – столь же жестокие отзывы самого Апдайка о романах Филиппа Рота, довели того однажды до нервного срыва.
Личность Джона Апдайка и после книги Бегли по-прежнему остается таинственной. И это - гарантия того, что нас ждут новые биографии писателя, сказавшего, что «в человеческом опыте прячутся три секрета: секс, искусство и религия». По-моему, с этим можно согласиться, если расширить «секс» до «любви», «религию» до «веры», и «искусство» до «творчества».
