Иван Толстой: Всемирная Одесса. Гость программы сегодня — коллекционер, искусствовед, юрист, менеджер, писатель Евгений Деменок. Любой человек, ищущий сегодня сведения о знаменитой литературно-художественной семье Бурлюков неизбежно встречается с именем Евгения Деменка. До Бурлюков мы сегодня дойдем, я не сказал только, что Евгений — одессит, да еще какой. Вот об этой столице мира мы и поговорим.
Вы не против, Евгений, если мы назовем нашу беседу «Всемирная Одесса»?
Евгений Деменок: Я за.
Иван Толстой: А что вы в таком случае вложите в это понятие — всемирная Одесса?
Евгений Деменок: Первое, что приходит в голову, - это, наверное, слова Жванецкого о том, что есть Одесса рассеянная и есть Одесса сосредоточенная. Одесса сосредоточенная сосредоточена во Всемирном клубе одесситов, а рассеянная Одесса — это одесситы в рассеянии. Как-то так получилось, что, несмотря на то, что, наверное, таких городов множество, тем не менее, он рождает массу интересных и талантливых людей, которые потом проявляют себя в совершенно разных местах, совершенно разных странах. Наверное, это можно назвать всемирной Одессой, наверное, поэтому получил свое название Всемирный клуб одесситов. Наверное, только в Антарктиде не встретишь одесситов, хотя если постараться, я думаю, можно найти.
А учитывая, что одесситы, как эгоисты, любящие свой город, считают одесситами всех, кто даже не только родился, например, учился 5 лет в Одессе или поработал несколько лет (все — это одессит), то, что этот человек родился и проявил себя еще в десятке мест, — это не имеет значения, он одессит и, соответственно, он приумножает славу Одессы.
Иван Толстой: Насколько я знаю по вашим работам, вы занимаетесь в основном ХХ веком. А вот интересно, раньше была эмиграция из Одессы до революции?
Евгений Деменок: Да, безусловно, эмиграция была, очень значительная еврейская эмиграция, связанная с попыткой преодоления черты оседлости. То, чем занимался, например, я, — это одесское Общество изящных искусств, возникшее в 1860-м году. Возможность учебы в Петербурге в Академии художество появилась только в начале ХХ века. До этого, чтобы завершить образование художественное, евреи, коих было как минимум 30%, уезжали в Европу, где они не чувствовали никаких ограничений. Мюнхен и Париж - два центра такого приложения усилий. Если говорить о Париже начала ХХ века, одесситы присутствовали там в полном объеме, люди, которые приумножали славу Одессы далеко за ее пределами.
Иван Толстой: Они пестовали свое одесское землячество тогда, до возникновения всех этих легенд и мифов об Одессе?
Евгений Деменок: Насколько мне известно, нет. Первое одесское землячество в изгнании появилось в 1920 годы в Париже, то есть это волна русской послереволюционной эмиграции. До этого, видимо, мир воспринимался более единым, не разделенным и, видимо, не было нужды пестовать и укреплять связи между одесситами за рубежом. А тут, видимо, появилась нужда поддерживать друг друга.
Иван Толстой: Когда вообще возникает миф об Одессе? Возникает ли он с Бабелем, взгромоздился ли он на волну этого мифа или он и способствовал яркому гребешку этой волны?
Евгений Деменок: Я думаю, что Бабель, да, взгромоздился на волну. Мне кажется, это начало ХХ века. Мы сейчас шутим, что миф об Одессе больше самой Одессы. Думаю, это правда. Но тем не менее, это красивый миф. Я думаю, южнорусская школа литературы, которую дал миру Бабель, спасибо ему за это, наверное, пестовала, холила и лелеяла этот миф, потому что к тому моменту в русской литературе нужно было влияние юга, так хотелось, севера было слишком много, а тут пришли молодые, горячие, веселые парни, и они пришлись очень ко двору в столицах. Они уже несли этот миф, и он, может быть, возникал вокруг них, потому что они были естественны и органичны сами по себе.
Иван Толстой: В этом мире всемирной Одессы у вас есть какие-то излюбленные пятна, излюбленные направления? Что вы любите больше всего в этом одесском мифе?
Евгений Деменок: Если говорить о странах, я думаю, безусловно, Израиль и, наверное, как это ни странно будет, частично Греция. Одесса фактически дала толчок возникновению двух государств. Это удивительно. «Филики Этерия» — это общество греческое тайное, с которого начиналось восстание греческое, которое привело к возникновению независимого греческого государства, до сих пор это здание находиться в Красном переулке в Одессе, там находится Греческий культурный центр. Парадокс: история независимой Греции началась в Одессе. Греки это знают, греки это очень ценят. Поэтому их связь с Одессой, они называют Одессу Одессисом традиционно и очень пестуют элемент мифа.
Иван Толстой: «Грек из Одессы»...
Евгений Деменок: Но если говорить о тех народах, которые сложили Одессу, то это, безусловно, французы в самом начале, потом французы ушли. Ришелье — самый яркий представитель. У Одессы не было руководителей первые 40 лет, в Одессе не выходили газеты на русском языке, в Одессе выходил французские газеты, на французском, а названия улиц писались на итальянском. Потому что итальянцы строили город, центр города, почему он остался до сих пор таким красивым в отличие от того, что было позже. Французы, итальянцы, греки и евреи — четыре, пожалуй, национальности. Греки с евреями конкурировали, потому что обе нации южные, обе нации торговые, предприимчивые. Собственно говоря, первые погромы начались именно на волне греко-еврейских столкновений в Одессе. Более того, в 1825 году, когда в Константинополе, Стамбуле турки убили патриарха-грека и таскали по городу целый день, потом греки его выкупили, тайно перевезли в Одессу. Вы видите, насколько это сакральная вещь. То есть греки не нашли лучшего места для патриарха, кроме Одессы. 50 лет его тело лежало в нашем соборе, который до сих пор называется Греческим, Греческая церковь, хотя она уже давно не греческая, но одесситы постоянно называют — это Греческая церковь.
Иван Толстой: Потом перезахоронили?
Евгений Деменок: Перезахоронили на Афоне. 50 лет — это очень немалый срок. А во второй половине XIX века уже еврейская диаспора начинает мощно развиваться. Что интересно, в Одессе евреи ассимилированы были, в Одессе религиозный градус падал. Если почитать какие-то хасидские истории, то мы видим, что Одесса воспринималась зачастую как какое-то исчадие ада и какой-то совершенно ужасный город, потому что там религиозный добропорядочный еврей вдруг становился светским. Но это дало миру целый ряд имен. По сути, на сегодня Израиль придерживается политики Владимира Жаботниского, мне об этом лично говорил Либерман, министр иностранных дел Израиля. Это колоссальная личность, не понятая в свое время, но именно благодаря ему Израиль сейчас находится там, где сейчас, а не в Уганде, потому что он был горячим противником плана Уганды, когда предлагали создать свое независимое государство в Африке, и Герцль был согласен. Жаботинский выступил против, этим, собственно говоря, спас Израиль. Безусловно, у нас сегодня колоссальные связи с Израилем. «Они вернулись» - выставка, которая прошла в Музее современного искусства Одессы, почти сто работ одесских художников первой волны авангарда — это 1910-20-е годы. Это футуристические, кубистические работы, те вещи, которые в советское время уничтожались, не приветствовались. У нас была уничтожена масса работ Кандинского, в нашем музее боялись хранить. Это был формализм, который в 1930 годы стал запретным, эти работы считались потерянными. Но коллекционер Яков Перемен на пароходе «Руслан» увез их в Израиль, и они сохранились все эти годы.
Иван Толстой: В каком году увез?
Евгений Деменок: Увез в 1919 году, почти сто лет назад. Киевские коллекционеры выкупили их, Суслевский, Фусман и Адамовский Андрей, они выкупили на Сотби часть этой коллекции, вернули ее в Украину и показали в Киеве и в Одессе.
Безусловно, на сегодня самая сильная диаспора — Германия, кроме Израиля, и Америка. В принципе даже и сейчас, два простых примера — художники (литератору, безусловно, в не русскоязычной среде проявиться почти невозможно), как по-разному складываются судьбы. Люсьен Дольфан, который был неформальной звездой конца 1980-х в Одессе, живя в Нью-Йорке, немного потерялся. Илья Зомб наоборот, который в Одессе не был успешным, в Америке совершенно проявился. Александр Ройтбуд, один из известнейших наших художников, прожив там около 9 лет, не найдя себя, вернулся и в Украине стал практически номер один. Насколько по-разному складываются судьбы.
Иван Толстой: Вы говорите о сегодняшних мастерах?
Евгений Деменок: Я говорю о сегодняшних мастерах. Если смотреть в конец XIX века, Давид Видгоф, один из предметов моего исследования, уехал после окончания художественного училища продолжать образование в Париж, стал там председателем Союза карикатуристов, известнейшим человеком, похоронен во Франции, в Одессе о нем не помнят. Я сейчас пытаюсь возвратить. Увлекательнейшая вещь, увлекательнейшее занятие находить одесситов в других местах и возвращать их Одессе.
Так произошло со Львом Магеровским, который в Праге, наверное, больше известен или в том же Нью-Йорке, где он в Колумбийском университете работал 40 лет почти что, он гораздо больше известен, чем в Одессе. Спрашивая у наших лучших краеведов о нем, они только пожимали плечами, они ничего о нем не знали. Я написал о нем статью, вернул его. Ведь он, по сути человек, который создал два колоссальных архива, — Бахметевский архив хранил и пестовал после войны и Русский заграничный исторический архив в Праге в 1920-е годы.
Что удивило меня? Наверное, одесская наглость. Попав в Прагу в начале 1920-го года, через три месяца он с группой товарищей уже был у Бенеша, предлагал план русской акции помощи. Как человек, попав в чужую страну, - война, революция, - проходит несколько месяцев, и он уже на волне, он уже у Бенеша рассказывает, как обустроить русскую акцию помощи. Удивительно!
Иван Толстой: Я давно предлагаю ввести, может быть анахронистическое, конечно, понятие продюсерства применительно к тем людям, которые действовали в начале ХХ века. На мой взгляд, Сергей Дягилев - один из величайших продюсеров. Потому что когда в обычном обывательском разговоре упоминается это имя, люди часто друг друга переспрашивают: слушайте, Дягилев — он кто? Он художник? Нет. Он композитор? Нет. Он, может быть, автор либретто? Балетмейстер? Тоже нет. А кто он, товарищи? Дягилев был продюсер. Тогда это называло импресарио, художественный руководитель. Сегодняшнее слово, если бы его можно было корректно применять к этой эпохе, оно было бы применимо к очень многим активным, жаждавшим деятельности, как-то от природы понимавших, что нужно делать, русским эмигрантам. В частности, Лев Флорианович Магеровский, о котором вы говорите, он, конечно, был такой мотор, природный мотор. А продюсер — это и есть мотор, человек, который все устраивает, менеджер.
Евгений Деменок: Безусловно. Без таких людей развитие культуры было бы невозможно, на мой взгляд. Хотя на сегодня, на мой взгляд, эта роль несколько принижается. На самом деле любому творцу такой человек жизненно необходим.
Иван Толстой: Знаете, у меня такое впечатление, что он принижается просто какими-то мировоззренческими проблемами нашего менталитета. Русский человек считает, что такой живчик, такой жучок (конечно, он жучок, конечно, он устроитель и своих дел, может быть, в самую первую голову, но только свои дела он не стал бы устраивать так, он пошел бы чем-нибудь торговать, а ему интересна сфера искусства). И только благодаря таким людям осуществляются те, кто не умеет деньги зарабатывать своей деятельностью. Я очень высоко ставлю и чем больше живу, тем выше ставлю таких продюсеров, менеджеров, жучков, жуликов, ради бога, говорите все, что угодно, но только благодаря им мир вертится, - это гвоздь, винт в ножницах.
Евгений Деменок: Безусловно. Потому что должен ли быть голодным художник — это большой вопрос и риторический вопрос. Искусство должно каким-то образом попасть к людям, а без таких людей оно просто останется в мастерских, останется в рукописях, и все.
Иван Толстой: Абсолютно. Это как издатель в литературной сфере.
Евгений Деменок: Более того, такие люди обладают отменным вкусом и любят искусство — а это дорогого стоит.
Иван Толстой: Когда они обладают отменным вкусом, мы получаем Дягилева. Когда мы имеем человека, обладающего вкусом в архивном деле, мы получаем Магеровского. Евгений, расскажите, пожалуйста, об излюбленных фигурах изгнания, о тех, кем вы занимаетесь больше всего. Я знаю, что семья Бурлюков для вас стоит чуть ли не на первом месте. Это так?
Евгений Деменок: Да, это так. Русский авангард — это удивительная эпоха, которая привлекает меня давно, привлекает какой-то брызжущей энергией, каким-то неуемным оптимизмом, каким-то новаторством, которое даже сегодня, спустя сто лет, чувствуется на энергетическом уровне. Это удивительно. Кроме того, я склонен считать, что именно тогда, в 1910-20-е годы - это тот период, когда русское изобразительное искусство было впереди планеты всей, оно встало на уровень. Ведь русское искусство всегда догоняло. Изобразительное искусство никогда не было сильной стороной русской культуры, и тут вдруг происходит какой-то сумасшедший прорыв, оно задает тон. Я не буду повторять имена, знакомые всем.
Иван Толстой: Повторите, всегда приятно слышать.
Евгений Деменок: Безусловно, Кандинский, который опять же рос в Одессе. Удивительная история: Кандинский выставлялся на выставке ежегодной Товарищества южнорусских художников каждый год множество раз, его не признавали. Он писал реалистические вещи, он писал пейзажи.
Иван Толстой: Некоторые изумительные совершенно. Я помню какой-то зимний домик под снегом, горит желтое окошечко, голубеют ели. Ну, прелесть. Если увидеть, что это Кандинский 1906 года, челюсть отпадает.
Евгений Деменок: Совершенно верно. И он пытался пробиться и получить признание в Одессе. Интересно, что даже Бурлюк, закончивший Одесское художественное училище, получивший диплом именно в Одессе, чем мы немало гордимся, говорил о том, что одесская школа — это импрессионизм, это русский импрессионизм, это следующий шаг после передвижников, это такой легкий шаг вперед к европейским тенденциям. После этого был сразу взрыв. В первом десятилетии прошлого века стили и направления возникали чуть ли не каждый месяц. Это было очень и очень подвижно. Кандинский пытался пробиться — не смог, уехал в Мюнхен. Мюнхен один из ключевых для Одессы городов, Мюнхен и Париж. Уехал в Мюнхен, и все, все у него получилось. Смена места, смена обстановки? — непонятно. Я уже не говорю о Малевиче, я не говорю о Шагале. Все это украинские имена.
Русский авангард — это Татлин, который был моряком, из Одессы неоднократно уходил в путешествия в Египет, в Турцию. У него есть ряд работ — «Юнга», «Матрос», которые были написаны по воспоминаниям, по мотивам этих путешествий.
Михаил Ларионов, который писал: «Ах, Одесса, я никогда не устану тебя описывать». Когда художник пишет что-либо, он пишет как художник, ты видишь эту картинку. Он в Одессе бывал много раз. Мы не нашли, кто из родственников жил, он родился в Тирасполе, но кто-то из его родственников жил в Одессе, потому что он порядка 10 лет каждое лето приезжал в Одессу. К нему приезжала Гончарова Наталья несколько раз. Вот эти люди совершенно другие, я не могу понять, что с ними произошло, но они вырвались на гребень волны художественного авангарда того времени.
Я считаю, что второй раз только концептуализм, пожалуй, выровнял русское искусство — это уже в 1980-е, например, тот же Виктор Пивоваров, который живет в Праге, совершенно потрясающая мирового уровня фигура.
Бурлюки — удивительная семья, все занимались искусством, шесть человек. Мама Людмила Михневич выставляла свои картины под девичьей фамилией Михневич практически на всех выставках. Бурлюк был тем уникальным человеком, который соединял в себе дар импресарио и дар художественный, дар поэтический. Друзья шутили о нем, что он лучший художник среди поэтов и лучший поэт среди художников. Действительно, если почитать его стихи, ничего особенного — это не Хлебников и даже не Крученых, если посмотреть на его работы, тоже сложное впечатление, он перепробовал все стили. Живя в Америке, надо отдать должное, попав в Америку уже за 40, он смог начать карьеру и построить карьеру с чистого листа. Это не у всех получается. Он сделал себе имя независимое. Он сам писал: «Я остался один на манхеттенской скале». Он никому не был нужен, все его наработки остались в России. В Японии, где он как-то сумел за три года пробиться, он чувствовал себя как в России, он чувствовал себя нужным, признанным, уважаемым и почитаемым. В Америке он не был никому нужен, никто не знал о его предыдущих подвигах, о его достижениях, о том, что он отец русского, российского футуризма. (Это, кстати, большая дискуссия: он писал один раз: отец русского, другой раз: отец российского. Как выяснилось, для украинских искусствоведов это крайне важно). Тем не менее, он смог начать вторую жизнь. Как Магеровский с Бахметевским архивом фактически начал вторую жизнь, так и Бурлюк.
Иван Толстой: Давид Бурлюк был как бы самому себе продюсер.
Евгений Деменок: Он был самому себе продюсер. Одноглазый художник, работавший напряженно всю жизнь. Представьте себе, 80 лет он празднует в Праге, 1962 год. Перед этим он отправляется в кругосветное путешествие на пароходе, в Австралии ему понравилось, он остался там на месяц, написал там порядка 30-35 работ и сделал выставку. 80 лет — представляете энергию? И тот же самый Бурлюк, по сути, в первом и втором десятилетии прошлого века был мотором, объединявшим русский авангард. Банальная вещь общая то, что он сделал Маяковского поэтом. Маяковский впервые прочитал ему свои стихотворения, не признавшись, что это он, Бурлюк сказал: «Так вы же гениальный поэт. Вот вам 50 копеек, кушайте».
Благодаря этому Бурлюк в советское время в 1956 году смог вернуться в Советский Союз, потому что его пригласил Союз писателей, Союз художников его не приглашал. Бурлюк объединял Хлебникова, Ларионова, Крученых, Лившица и так далее.
Лившиц пишет в своем «Полутороглазом стрельце» о том, что он сидел дома, пришла к нему Александра Эксер, которая жила в это время в Киеве, а с ней завалился какой-то здоровенный, толстый, как он пишет, жирный мужик в тулупе с лорнетом в одном глазу, облизывал все время губы плотоядно, смотрел по сторонам и потом похлопал его по плечу и сказал: «Деточка, собирайтесь, вам надо поехать со мной в Чернянку». Лившиц опешил: «Меня деточкой давно родители уже не называли, а тут вваливается какой-то человек». Приехали в какую-то Чернянку. Он говорит: тем не менее, под напором Бурлюка я бросил все, бросил свое новое увлечение, девушку, уехал в Чернянку и ни разу не пожалел об этом. Бурлюк действительно бурлил, он создавал вокруг себя некие водовороты, в которые подтягивались необычные люди. У него было безошибочное чутье на талантливых людей. И при этом у него была какая-то воля в жизни, позволившая ему не остаться в Советском Союзе. Это тоже удивительно. Когда в 1918 году он оказался за линией фронта, он не стал пробиваться уже к социалистической России, к советской России, а он уходил подальше, он уходил на Восток, и сделал все, чтобы попасть в Америку.
Иван Толстой: В Америке он такие прокоммунистические высказывания позволял себе, может быть, искренне или полуискренне, я не знаю, какие у него были основания, но каким-то большевиком он там прожил.
Евгений Деменок: Да, в этом его характер, он писал поэму о Ленине, поэму о Горьком.
Иван Толстой: Что с ним было? Зачем, сидя в Америке, писать поэму о Ленине? Он что, агентом нашим был?
Евгений Деменок: Нет. Во-первых, он левак. Авангард — это левое искусство, соответственно, обновление мира и, видимо, из Америки это обновление мира казалось более приятным, скажем так. Он хотел признания в России, он потерял его. И третий немаловажный фактор: когда он оказался в Америке, получилось, что ему надо было где-то работать, он устроился в еврейские газеты, а евреи все были социалистами в Америке. Там были черносотенцы-монархисты, либо социалисты, социалисты были евреями. И где-то тут что-то, совокупность вот этих факторов дала такой результат. Когда Маяковский к нему приехал, они же ездили, помните, лагерь, где Маяковский познакомился с Эли Джонс. С дочкой я знаком, она прислала мне свою книжку «Маяковский на Манхеттене».
Иван Толстой: Кстати, знаменитая фотография, Маяковский стоит у полотна дороги метро — фотография Бурлюка.
Евгений Деменок: Да. И Бурлюк таскал его по этим еврейским социалистическим лагерям, изданиям, его переводили на идиш, и так далее. Вот эта совокупность. Но тем не менее, он не рвался, он не хотел вернуться. Когда он приехал в 1956 году, а потом еще раз в 1965 в Россию, главной его целью было выменять новые работы на старые. Он прекрасно понимал, будучи коммерческим человеком (очень земным и в то же время человеком искусства уникальным, он работал каждый день, он издавал журнал «Color and Rhyme” за свой счет), приехав в Советский Союз, он понимал, что работы его раннего периода стоят намного больше, он их неоднократно повторял, живя в Америке, и ставил дату 1910 год.
Иван Толстой: Я же говорил: жулики все продюсеры.
Евгений Деменок: Жулик. Единственное, подпись уже была на латинице. Он предлагал поменять один к одному новые работы на старые, на что ему предложил какой-то ответственный чиновник Министерства культуры: господин Бурлюк, мы поменяем, только примите советское гражданство. Бурлюк не согласился.
Иван Толстой: Вы сказали чуть раньше, что он приехал по линии Союза писателей, а не по линии Союза художников. Это объясняет мне одну сценку из моих собственных детских воспоминаний. Ведь дело в том, что я знал Давида Бурлюка. В 1965 году (я считал, что это немножко раньше было, в 1964 каком-нибудь), но вы говорите, что в 1965 он приехал. Я был дома один в Ленинграде на набережной Карповки, и вдруг в дверь позвонили. Время было, знаете, какое беспечное, 1965 год, мне было 7 лет, я открыл дверь — стоят два мужика, второго я не запомнил, это был какой-то провожатый от Союза писателей или от другой какой-нибудь известной организации. Во всяком случае, они зашли, я попятился, они зашли в прихожую и первый спрашивает, это был Давид Бурлюк, он протянул мне руку, спросил, как меня зовут, - с американской привычкой взрослый мужчина протянул мальчику руку, как меня зовут, я назвался. Он говорит: «Наталья Васильевна Крандиевская?». Я из его вопроса даже не понял, о ком он спрашивает — это он про мою бабушку спрашивал, она была бабушка Наташа, а то, что она Наталья Васильевна Крандиевская, я как-то в семь лет не очень задумывался. Бурлюк знал Крандиевскую по Одессе или по Петрограду, по Москве, где угодно можно было встретиться, он был знаком с Алексеем Толстым, следовательно, он знал Крандиевскую. Я сказал, что она у другого брата живет. Я понял, что это мать моего отца. Дело в том, что бабушка Наталья Крандиевская последние самые годы жила в нескольких остановках автобуса у другого брата. Мой папа Никита, а это был Дмитрий, композитор, вот она и скончалась у него в квартире. И я сказал, где они живут.
Дальше, как они пошли ее искать, я не знаю, но самое смешное, бабушка два года назад умерла, а я в этом разговоре так и не объяснил.
Почему они искали Наталью Васильевну Крандиевскую, зачем Бурлюку была моя бабушка, поэт и мемуарист? Думаю, что не это его интересовало, его интересовала предыдущая жена Алексея Толстого, Софья Исааковна Дымшиц, ученица Татлина, очень хорошо знавшая в футуристические годы всю семью Бурлюков, вообще русский авангард, она выставлялась и вместе с ними работала. В общем, связи были самые теснейшие.
И Бурлюк не знал, что Софья Исааковна также скончалась в 1963 году, как и моя бабушка. Но, может быть, он не хотел в Союзе писателей объявить прямой свой интерес к Дымшиц, у которой могли сохраняться (так он, возможно, думал) его работы, а он искал другую жену Алексея Толстого, следующую, и через нее, может быть, хотел выйти на Дымшиц.
Сейчас ваши слова, что он приехал по линии Союза писателей, мне объясняют немножко эту схему. Может быть, в чем-то я и прав в своем теперешнем понимании.
Евгений Деменок: Безусловно, он искал свои работы, он встречался тогда и с Фальком, и с Лилей Брик, и с Шкловским. У меня есть его открытка Кирсанову, где он пишет: «Семен, у меня есть 10 долларов в день, могу ли я прожить в Советском Союзе на эти деньги?». Он плыл пароходом в Швецию и Финляндию, из Финляндии приехал поездом. Он очень четко планировал свой бюджет, буквально писал: «В Америке 10 долларов в день вполне достаточно для жизни, хватит ли этого у вас? Пиши». И когда Союз писателей взял на себя эти расходы, для них с Марусей это было колоссальным облегчением.
А по поводу сопровождающего, они поехали после Питера и Москвы в Крым, в Гурзуф и жили там в течение месяца в Доме отдыха художников. Они ехали машиной, они прилетели в Харьков самолетом, дальше ехали машиной. Им дали провожатую переводчицу. Бурлюк, конечно, шутил: зачем ему переводить, он прекрасно знает русский. Это была та самая сопровождающая. Обратно он ехал машиной, я уверен, что он заехал к себе в Херсонскую губернию посмотреть на свои места, где прошли лучшие его годы.
Здесь же что интересно, в Праге, насколько разбрасывает судьба людей. Ведь Прага не главный центр русской эмиграции, важный — да, русская акция помощи — уникальная вещь. Две сестры Бурлюка жили и умерли, при том малоизвестны детали их биографии, не была понятна дата смерти, даже год смерти, что они делали. Занимаясь Бурлюком, мне удалось здесь в Праге прояснить все детали судьбы Людмилы и Марианны, потому что родственники до сих пор живы.
Иван Толстой: Это поразительно, Евгений, находится очередной увлеченный человек, он приезжает на вроде бы истоптанное место, и - находка за находкой! Расскажите, пожалуйста, нашим слушателям о том, что вы нашли, что вы открыли и что вы опубликовали, у вас же масса публикаций с тех пор появилась.
Евгений Деменок: Сначала это было упрямство, а потом азарт. Дело в том, что опять же, исходя из одессоцентричного взгляда на мир, во всех своих поездках я ищу одесситов, которые жили, работали и оставили след в том месте, где я нахожусь. Приехав в Прагу, я заранее готовился искать Людмилу Бурлюк, потому что в одном из изданий о художниках русского зарубежья я увидел под вопросом год смерти, место смерти — Прага и буквально две-три строки о том, что за год до смерти была какая-то выставка. Все. Википедии, интернеты молчали, ничего.
И благодаря знакомым, Оксане Пеленской с Радио Свобода, Анастасии Копшивовой, которая знает, наверное, о Праге эмигрантской, если не все, то очень многое, Анне Яблонской из редакции «Русского слова», я узнал адрес, куда приезжал Бурлюк в 1957 году. Я подумал: ну, мало ли, прошло 50 лет, я пойду поищу. Я облазил все близлежащие кладбища, пока не решился придти к этому дому, позвонил в дверь, мне открыли и на русском языке мне ответили.
Младшая сестра Марианна вышла замуж за Вацлава Фиалу, чеха. Они с ним познакомились во Владивостоке. Бурлюк был с ним знаком по петербургской Академии художеств. Они поженились в Японии и приплыли сюда. Вацлав Фиала сделал хорошую карьеру, при любых властях он был известным графиком, председателем Союза графиков Чехословакии. Марианна осталась домохозяйкой. Это, пожалуй, единственная сестра, которая помогала Бурлюку во время его большого сибирского турне выступать, она читала стихи, декламировала и тому подобное
Как я говорил, это творческая семья, три брата и три сестры: Давид художник и поэт, Владимир художник, Николай поэт, Людмила художница, Надежда, средняя сестра, тоже была художником, самая младшая Марианна, выйдя замуж за Фиалу, жила в Праге.
После войны они потеряли Людмилу, были потеряны все связи. Более того, я вам скажу так, что Бурлюк не знал, что произошло с его братьями. Про Володю он знал, Володя в 1918 году погиб под Салониками. Я очень тесно знаком с Союзом русских эмигрантов в Греции, они ищут по моей просьбе любые архивные упоминания о том, где и как погиб Владимир. Николая расстреляли в 1920 году. Он служил в радиотелеграфных войсках. В то время не служить было невозможно, шла Первая мировая война, любой с образованием мужчина попадал в армию и становился, соответственно, офицером. Катаев полгода просидел в одесской чрезвычайке, чудом его выпустили, так и Николай Бурлюк. Николай Бурлюк делал все, он служил на красных и на белых, он был телеграфистом, он никого не убил. Потом он убежал к себе в деревню в Херсонскую губернию, женился, у него родился сын. К сожалению, эти поиски пока не увенчались успехом его потомков и наследников. Мама уговаривала его нигде не появляться, он год прожил в деревне. Потом, когда, казалось бы, советская власть утвердилась, объявление: всем белым офицерам явиться и зарегистрироваться. Он явился просто зарегистрироваться, через три дня его расстреляли на всякий случай, так как он служил и там, и там: а вдруг снова война, лучше расстрелять для профилактики. Это выяснилось только когда вскрылись архивы СБУ украинские, и Андрей Крусанов нашел это. Бурлюк об этом не знал, он догадывался. Он не знал ничего о судьбе Людмилы. В 1957 году они увиделись, спустя 40 лет, благодаря настойчивости Марианны и ее мужа Вацлава Фиалы. Они знали, что она живет в Питере, они отправили сына туда по старому адресу. Нашли сына Людмилы, у нее было два сына, потом через сына ее нашли. Она жила без паспорта под Саратовым. Ее муж Василий Кузнецов умер от тифа еще в 1919 году, она жила одна, воспитывала четырех сыновей, случайные заработки — работала, рисовала портреты. Они сделали ей документы и привезли сюда в Прагу. Это был для нее совершенный контраст между той жизнью, которой она жила там, полная лишений, несвободы, здесь она попала в любящую семью, она попала в центр Европы и она стала снова писать и рисовать.
Иван Толстой: Какой это был год?
Евгений Деменок: 1957-й, умерла она в 1968-м. Она прожила почти 11 лет здесь, действительно сделала выставку в одной из пражских школ. Я не могу сказать, что это высокая живопись или высокое искусство — это добротные хорошие вещи. Но сам факт, что человек приехал сюда, у нее открылось второе дыхание.
Иван Толстой: Семья не знала, что с ней случилось, а она сама слышала что-нибудь о семье?
Евгений Деменок: Ничего. Имя Бурлюка было под запретом. Она понимала, что кто-то где-то жив, но ничего не знала. Вы знаете, после того, как я написал несколько статей об этом, они были опубликованы в интернете, мне пришло письмо из Лос-Анджелеса. Мужчина пишет: «А я жил с ней в одной коммунальной квартире в 1947 году в Питере». Можете себе представить? Она сделала его портрет, он был тогда совсем мальчиком, он мне прислал этот портрет. Мы с ним связались, он живет в Лос-Анджелесе, и он рассказал мне, что он помнит. То есть мир огромен, но в то же время тесен.
Иван Толстой: На ловца и зверь бежит.
Евгений Деменок: Просто удивительно. Честно говоря, я очень рад. Чем Бурлюки интересны? Бурлюки интересны тем, что будучи совершенно приземленной семьей управляющих имениями, они как-то мощно вошли в искусство такой колонной. И Давид, организовывая любую выставку, был всегда в курсе событий и тащил всех своих родственников. Он заставил Володю рисовать. Володя благодаря ему стал художником, Володя потом поступил в Алексеевское военное училище, потому что он много лет пытался избежать военной службы, но, в конце концов, в 1915 году вынужден был поступить и погиб.
Николая он ввел в круг питерской богемы, и тот стал поэтом. Он не стал поэтом первого ряда, безусловно, но тем не менее, скажем так, его слово было заметно, его слово услышали.
Мама Михневич выставлялась. Надя выставлялась на выставках в Одессе, на знаменитой авангардной, в отделе детских рисунков. Интересный казус с Людмилой: она была одной из женщин, поступивших в Академию искусств в Петербурге, - это было в 1902 году. Бурлюк вместе с ней сдавал экзамены, но так как Бурлюк был одноглазым, а один из экзаменов был натурщик, Бурлюку досталось место сзади, в конце комнаты, он просто не смог нормально нарисовать, он плохо видел, а она сидела впереди, у нее рисунок был принят, и она поступила в академию, где училась с 1902 по 1907. Нашла там мужа.
А Бурлюк пролетел. Он уехал в Мюнхен, потом в Париж, вызвал Володю, Володя с ним поучился в Париже, и потом они вернулись в Россию, и в 1911 году они оба учились в Одессе. Бурлюк получил диплом Одесского художественного училища с правом вести уроки рисования. Он писал: «Без профессии в России жить невозможно, мне нужна корочка». Бурлюк в Одессе учился дважды, с перерывами в десять лет, и жил в одной и той же квартире.
Что интересно, у Михаила Ларионова есть замечательный портрет Владимира Бурлюка с гантелями. Владимир Бурлюк был известный атлет, силач, он таскал всегда с собой гантели, но он считал, что с ними полезно только упражняться. Поэтому он всем пытался сбагрить их, чтобы они их носили. Бурлюк жаловался, что я за своим младшим братом вынужден носить гантели. Бурлюк пишет: «Одесса — город, весь обращен к морю. Здесь я впервые полюбил море, порт. У нас были отсветы маяка, мы увидели их ночью на своем окне. Пол был таким кривым, что гантеля гимнастическая, положенная на пол, катилась вниз до тех пор, пока не стукалась о стенку».
Туда же к ним приходил Кандинский. Туда же приезжал Николай Гумилев проездом через Одессу в Африку. То есть там была интересная компания. Вот — Одесса.
Иван Толстой: Евгений, расскажите о том, что вы напечатали, что вы выпустили, я знаю, что у вас книга есть, масса статей. Слушатели уже требуют, чтобы вы дали библиографическую ссылку о себе.
Евгений Деменок: Книга новая о Бурлюках с массой иллюстраций.
Иван Толстой: Где вышла, когда?
Евгений Деменок: Она вышла в Украине в августе 2013 года. Мы издали ее в Дрогобыче, там хорошее качественное издательство, тиражом 500 экземпляров. Она продается в Праге, она продается в Москве. Сейчас совершенно неожиданно люди меня находят, я отправил в Германию целую подборку. Она есть в Америке.
Иван Толстой: Что в ней?
Евгений Деменок: В ней ряд статей, я сделал как главы, по пражским следам Бурлюков, по одесским следам Бурлюков. Письма Давида и Маруси Бурлюк в Прагу из Америки, интереснейшие письма с рисунками и стихами. Стихотворная книжечка Давида Бурлюка, которую я нашел в семье Фиала, он сделал ее, будучи здесь в 1957 году, стихи, ранее не опубликованные, в том числе рисунки, на мой взгляд, совершенно уникальные. Что является не менее ценным — большой архив Людмилы, который она привезла с собой из России, дореволюционные фотографии, фотографии Николая, фотографии Владимира, их письма, их открытки. Муж Людмилы Бурлюк Василий Кузнецов работал вместе с Евгением Лансере в Императорском фарфоровом заводе, их фотографии совместные с дачи в Финляндии и так далее, масса раритетных вещей, родители, Чернянка, в которой они все вместе. Антон Безваль, ставший мужем средней сестры Надежды, который тоже собирал русский авангард, потом их дочь просто все это выбросила.
Надо пользоваться случаем и описывать то, что попадает тебе в руки, потому что это может просто в один прекрасный момент пропасть. К сожалению, наши потомки не всегда интересуются тем, что кажется нам самым главным. После Крученых, у него же была колоссальная коллекция, где это? Антон Безваль дружил со всеми деятелями русского авангарда, они жили с женой в большой квартире, и когда они умерли, у дочери эту квартиру государство решило отобрать, дав ей меньшую. И она не нашла ничего лучшего, чем этот архив выбросить, потому что он не помещался в новую квартиру, увы и ах. Есть масса статей, посвященных этому, в интернете на различных сайтах. Если погуглить — Николай Бурлюк, Владимир Бурлюк, Людмила Бурлюк, можно найти с иллюстрациями, со ссылками. Кроме этого, есть ряд статей, посвященных одесситам, которые жили и работали в Праге, тому же Льву Флориановичу Магеровскому статья посвященная.
На прошлой неделе у меня вышла большая статья «Одесситы в пражском Ските поэтов». Один из основателей Скита поэтов Николай Дзевановский был одесситом, он родился в Одессе, жил долгие годы в Варшаве, в Праге, умер во время варшавского восстания в 1944 году, вместе с отцом он принимал в нем участие. Масса одесситов. Есть статья «Одесситы в Праге» - там просто целая нарезка, начиная от Кондакова, который много лет преподавал в Новороссийском университете, а потом вместе с Буниным в одной каюте в феврале 1920-го одним из последних пароходов уходил из Одессы. Бунин очень долго не хотел, его уговаривали, он сопротивлялся.
Николай Агусов, Всеволод Стратонов. Вы знаете, одесситы какие-то удивительные люди, попадая в любое место, ты обязательно найдешь там или одессита или след его присутствия. Простой пример — Мальта, крошечный островок, где Одесса и где Мальта! Борис Эдуардс, один из известнейших скульпторов, жил на Мальте, там похоронен. Почему, как? Я думаю, что даже в Южной Америке и в Южной Африке можно найти следы одесситов.
Иван Толстой: Куда сейчас вы направите ваши исследовательские стопы?
Евгений Деменок: Есть несколько имен художников, о которых я собираю информацию. Давид Видгоф, о котором я говорил. Я купил в Париже подборку газет с его карикатурами, в Одессе о них уже давно забыли. Есть Михаил Ларионов с Натальей Гончаровой, хотя имена известны на весь мир, но связи их с Одессой никто не описал. Я думаю, что я в следующем году, если все получится, сделаю книгу, потому что у меня есть порядка 15 статей о художниках-эмигрантах, так или иначе связанных с Одессой. Пока, наверное, все. В плане есть до пяти материалов, которые ждут своего часа.
Иван Толстой: И теперь после того, как мы познакомились с вашей деятельностью, очень хочется спросить: а кто вы сами по профессии, как вообще сложился этот ваш интереснейший мир, в котором столько красок и столько духовного богатства?
Евгений Деменок: Вы знаете, это такой вопрос, на который мне всегда трудно дать ответ. До 35-37 лет я занимался совершенно земным делом — я финансист, я работал в крупных нефтяных компаниях. Мысли мои все были только о финансах и каких-то корпоративных вещах. Что произошло потом — я не знаю, но мне стала интересна история искусства. Я занимался в художественной школе, с искусством был связан всю жизнь.
Иван Толстой: Все-таки на пустом месте интереса не бывает...
Евгений Деменок: Не бывает. Моя мама работала в Историко-краеведческом музее, я там вырос. Я думаю, что все дает свои ростки, плоды через какое-то время.
Иван Толстой: Слышите, родители? Вкладывайте в ваших детей с детства.
Евгений Деменок: Вдруг проснулся интерес к истории города, а дальше уже к истории искусств — это то, что меня всегда интересовало. У меня настольной книгой была биография Репина, я читал ее лет пять с любого места, в любой последовательности — это была одна из самых моих любимых книг. Как-то вдруг это стало главным, я даже себе не могу дать рационального объяснения. Это стало страстью.
Иван Толстой: Какое первое имя художественное вас заинтересовало после Репина, кем вы увлеклись?
Евгений Деменок: Серов. Я боготворю его, он фантастический художник. Серов, Врубель, Коровин.
Иван Толстой: Серов разве имел отношение к Одессе?
Евгений Деменок: Имел, еще и какое — жена его Ольга Трубникова в Одессе долго жила и работала, Серов приезжал. В имении Николая Дмитриевича Кузнецова он написал первый удавшийся этюд «Волы» - это был 1885 год, я просто писал об этом, поэтому так хорошо помню. Серов учился у Репина. Его мама отдала, и он у Репина жил, ездил за ним. Когда Репин писал картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», он приехал в Одессу к Кузнецову в имение, Кузнецов изображен как один из персонажей там. Его интересовал быт казаков. Серова взял просто с собой, потому что Серов жил с ним, и Серов написал этюд «Волы». Две коровы стоят на фоне хлева — это был первый удавшийся этюд, после чего Серов так и писал: «Я почувствовал, что я могу стать художником». В Одессу он приезжал массу раз.
Кроме того, с Врубелем я ошибся — это был еще ранний, по-моему, 1875 год. Врубель окончил с отличием одесскую гимназию, его папа почти 10 лет жил в Одессе, он был военным судьей, семья Врубеля жила. Врубель вернулся в Одессу в 1885 году с целью организовать по примеру Парижа независимую академию или студию, потому что в Одессе тогда не было ничего, было ровное место. Он позвал с собой Серова, они жили в одном доме - Софийская 18, квартира 10, я установил там мемориальную доску Врубелю.
Серов бывал в Одессе десятки раз. Но художник он хороший не поэтому, он просто сам по себе. Тот же Коровин, например, к Одессе отношения не имеет, но я считаю его. Это был такой короткий период русского импрессионизма, какого-то символизма. Я считаю, что «мирискуссники» - это некая выхолощенная вещь, в ней нет той жизни, я могу ошибаться, но мне так кажется. После этого футуристы, которые опять же дали жизнь. Все это закончилось в начале 1920-х.
Иван Толстой: А какое первое произведение искусств, которое вы купили?
Евгений Деменок: Безусловно, это работы одесских художников.
Иван Толстой: Старых или новых?
Евгений Деменок: Новых. Сначала были новые, сейчас есть и старые. Всегда существует проблема подделок. Покупая из мастерской, сейчас я, безусловно, знаю и могу придти купить. Когда ты начинаешь, для тебя все кажется страшным, каким-то незнакомым. Сейчас я знаю практически всех художников. Мы выпустили три сборника интервью с одесскими художниками, 57 интервью. Мы взяли тех, кто достоин этого. Мы сделали с Евгением Михайловичем Голубовским три сборника, благодаря этому одесские художники, ни один другой город Украины похвастаться не может таким достижением, потому что художники могут о себе почитать, показать друзьям, порадоваться. В Киеве такого нет.
Иван Толстой: Жива художественная Одесса?
Евгений Деменок: Жива. Но если говорить в целом, то, конечно, угасание чувствуется. Чем еще была сильна Одесса? Новороссийский университет, традиции университетские, Одесское художественное училище. Одесса была центром притяжения для всего юга и центра Украины.
Почему Бурлюк приехал в Одессу, он ведь жил в Херсонской губернии? Это был ближайший крупный центр. То же самое было с Новороссийским университетом — это большой центр образования на юге России, туда ехали все. Сегодня мы не можем похвастаться этим, качество образования, конечно, упало, но художественная жизнь жива. У нас в Союзе художников порядка 500 человек.
Иван Толстой: Но это ничего не значит.
Евгений Деменок: Я бы назвал около 20 имен достойных художников. Литературная жизнь, мы ее оживили немножко искусственно. Мы создали с тем же Евгением Михайловичем Голубовским пять лет назад литературную студию с банальным названием «Зеленая лампа», название не мое — говорю сразу.
Иван Толстой: Неужели? Может, Бурлюка?
Евгений Деменок: И на сегодня тоже есть порядка 20 достойных авторов в Одессе. К нам многие приезжают. Я не говорю о Борисе Херсонском, который сам по себе, а я говорю о тех молодых ребятах, которых никто еще не знает. Нас уже трижды минимум печатала Ирина Барметова в «Октябре», нас печатают в разных совершенно изданиях, в разных журналах, интернет-журналах и так далее. У нас выходит свой журнал с таким тоже не очень интересным названием «Южное сияние» - это было пожелание спонсора, но тем не менее, это литературный журнал, в котором печатаются уважаемые авторы из Москвы. То есть у нас есть литературная жизнь, есть художественная жизнь. Мы пытаемся все это оживить, потому что иначе совсем грустно.
Иван Толстой: Еще не вмерла.
Евгений Деменок: Еще не вмерла. Больной в реанимации, но будем надеяться, что он поправится.
Иван Толстой: Спасибо, Евгений.
Евгений Деменок: Спасибо вам.
