Александр Генис: Несмотря на то, что все жалуются на падение интереса, церемония вручения «Оскаров» - по-прежнему самое популярное телезрелище после чемпионата мира по футболу. Впрочем, я бы лучше сравнил это явление с Олимпийскими играми. Дело в том, что, нравится нам это или нет, “Оскар” нагляднее всего представляет сегодняшняю культуру. Это вовсе не значит, что собравшиеся там фильмы обязательно лучшие в современном кино. И все-таки ничего важнее Оскара у нас просто нет, потому что каждый год в Голливуде устраивают олимпиаду поп-культуры. Массовое кино объединяет планету. Первое и главное искусство планетарной цивилизации, кино говорит от ее имени на своем языке. Оскар как бы сканирует сознание - и подсознание - общества, поэтому столько миллионов следит за этой церемонией.
Дух времени в каждую эпоху выбирает себе свой вид искусства. В елизаветинской Англии духовный портрет эпохи запечатлел театр. В просветительской Европе любимым жанром века стали философские беседы. В России 19-го столетия главными были, конечно, литература, толстые журналы, критика. Во Франции того же 19-го века схожую роль играла живопись. На знаменитые или одиозные картины рисовали карикатуры. Репортажи из Салона газеты печатали только на первой полосе.
Сегодня этот самый «дух времени» живет, конечно, в кино, поэтому его главный праздник говорит о ХХ1 веке не меньше, чем о награжденных или обойденных фильмах. Ведь Оскар – это не только олимпиада масскульта, не только срез нынешний эстетики, это и еще и симптом, намек, свидетельство. Поэтому история оскаровских вкусов столь симптоматична.
С самого начала, с 1929-го года, Оскар задумывался как рекламное мероприятие – могучее орудие больших голливудских студий. Чем он, собственно, и был много лет, пока, как говорят историки кино, в середине 90-х не произошла тихая революция. Она привила Оскару уважение к независимому кино и его эстетике. Постепенно Академия научилась поощрять не только студийное, но и авторское кино. Отчасти это объясняется демографией. Раньше почти все члены Академии были жителями Лос-Анджелеса, голливудскими «инсайдерами». Они предпочитали называть кино «индустрией», умели считать деньги и поощряли тех, кто любил их зарабатывать. Но со временем в Академии появилось немало иностранцев, еще больше – мастеров и ветеранов независимого кино, которые, естественно, с куда большим вниманием относятся к собратьям по разуму.
Это не значит, что большие, по-старомодному величественные картины, вроде «Титаника», перестали соблазнять Академию. Это значит, что в целом в 21 столетии гораздо больше шансов у маленьких, причудливых, относительно дешевых и безусловно оригинальных фильмов.
Должен признаться, что по этому поводу я не испытываю безоговорочного энтузиазма, ибо заметил, что в последние годы вывели особую породу фильмов - специально для Оскара. Не слишком коммерческие, чтобы быть успешными в прокате, и не слишком замысловатые, чтобы считаться авангардом, эти картины, как все искусственные гибриды, не готовы жить на свободе. Настоящее искусство не нуждается в сносках, в оправданиях, в парниковых условиях и в снисходительных социальных комментариях.
Возможно, я не прав, ибо “Оскар” будит эмоции болельщиков. Когда побеждают наши фавориты, мы радуемся, когда проигрывают – виним судей. Бессильным повлиять на результаты зрителям остается либо махать кулаками до драки, либо – после. По-моему, последнее разумнее. Говорить об «Оскаре» лучше тогда, когда чуть уляжется пыль, поднятая табуном звезд.
Сегодня, когда уже названы победители и спал азарт борьбы, я пригласил в студию Бориса Михайловича Парамонова, чтобы обсудить с ним не лауреатов “Оскара”, а его самого - как историко-философский феномен и социально-культурный симптом.
Борис Парамонов: Верно, я не хочу сейчас говорить о конкретных примерах: кому, когда и почему (последнего как раз никто не знает) награждали Оскаром тот или иной фильм, режиссера, актера и актрису. Гораздо соблазнительнее было бы вспомнить, кому НЕ дали Оскара.
Александр Генис: Это как Томас Манн: естественно, гордящийся Нобелевской премией, ему присужденной, но умеряющий свою гордость воспоминанием о тех, кто ее не получил.
Борис Парамонов: С Оскаром много проще, эта премия как бы пожиже: Нобелевскую дают писателю или ученому раз в год, а тут каждый год оскароносцами становятся десятки людей. Причина понятна: кино - совместный продукт большого коллектива, в одиночку его не сделаешь, разве что сценарий напишешь. Что, кстати сказать, тоже редко, обычно это тоже коллектив, а в Европе непременным участником сценарной работы становится сам режиссер.
Александр Генис: Отсюда и пошло понятие “авторское кино”, когда мы говорим не просто о фильме, а непременно называем режиссера.
Борис Парамонов: И вот его имени в Америке мы не найдем, скажем, на киноафишах, тут на первом месте звезда или просто исполнители главных ролей. Режиссер упоминается на последнем месте. Соответственно восприятие зрителей: кто из них скажет, что фильм «Некоторые любят погорячее» сделан Билли Уайлдером? Конечно, назовут Мэрилин Монро. Фильм открывается титрами: такой-то и такая-то в фильме таком-то.
Александр Генис: Это, кстати, и в России переняли.
Борис Парамонов: Что вызывает у меня крайнее отвращение - такое же, как внедрившаяся в России практика жрать попкорн во время сеанса. Тут, впрочем, намечается некое стилистическое единство: фильмы таковы, что под них как раз попкорн идет. Кому придет в голову попкорн, если на экране Тарковский? Но, конечно, едоки попкорна на Тарковского не пойдут. Это же то, что в старой простонародной России - семечки,
Александр Генис: Вернемся, однако, к Оскару.
Борис Парамонов: А я от него и не уходил. То есть нынешняя кинематография это и есть единство развлекательности, попкорна и Оскара, церемония вручения которого не вызывает у меня особенного энтузиазма.
Тут тоже не всё сразу началось. Оскара вручают с 1927 года, и поначалу церемония его вручения была достаточно простой, можно сказать скромной. Обычно это происходило в чем-то вроде ресторана, люди сидели за столиками, премию ведущий вручал лауреату, а награжденный благодарил. Представление об этом можно получить из фильма «Всё о Еве», где вручают что-то вроде Оскара, ну разве что не за кино, а за театральный спектакль.
Александр Генис: Сегодняшний «Тони».
Борис Парамонов: Но и Тони, и Оскар, и музыкальная Грэмми обставляются теперь как самостоятельный спектакль, грандиозное шоу. Конечно, тут телевидение сыграло роль, особенно в эпоху спутниковой связи, позволяющей транслировать зрелище по всему земному шару. Понятно, какую добычу дает это телевизионным компаниям за поистине мировую рекламу. Так что тут опять же коммерция - как само кинопроизводство. Материальная база - вот главное. Живя на Западе, очень и очень меняешь отношение к Марксу, который в зубах навяз в совке.
Поймите меня правильно, Александр Александрович: я не реакционер, не стародум, - если хотите, не такой уж отъявленный эстет, чтобы сходу и начисто отрицать современный кинематограф. Собственно, нужно говорить просто - кинематограф. У Эренбурга в старой его, моей любимой книге «Виза времени» сказано: кинематограф был дан впавшему в детство человечеству как гениальная соска. Дело в появлении массового общества, которое было рождено современной технологией с ее основной идеей и практикой массового производства. Кино - то же, что автомобиль Форд, доступный рабочему, его производящему на конвейере. Голливуд - то же конвейерное производство, а не штучный товар, не Тарковский короче говоря.
Александр Генис: Голливуд сам любят себя называть “индустрией”, подчеркивая техническую сложность творческого акта ставшего вот именно что производством. Если угодно, тут есть что-то от старинных артелей, цехов ремесленников, занятых грандиозными проектами, вроде готических соборов. Это тоже было массовым производством произведений для масс. Я не говорю о качестве фильмов (как говорит Редфорд, их главный порок - однообразие).
Борис Парамонов: Так вот я и хочу сказать, что этот массовый продукт отнюдь не лишен своей эстетики. Что Голливуд открыл и пустил на поток? Специфическую выразительность киноязыка, который требует прежде всего движения. Отсюда самые его жанры: вестерн, гангстерский фильм, мюзикл. Общее у них - именно установка на движение: в вестерне скачут на конях, гангстеры убегают от полицейских (или полицейские от гангстеров), в мюзикле поют и, главное, пляшут симпатичные девушки.
Александр Генис: И не только девушки: вспомним великого Фреда Астера или Джина Келли.
Борис Парамонов: Вот-вот, тут мы подошли к главной теме: кино, Голливуд породил феномен звезд. Это ведь современный, секуляризованный вариант старинного культа святых. Есть кому молиться. То есть не просто отправлять культ, что в США происходит повсеместно, а связывать религиозного порядка эмоции - восхищение, благоговение, подражание - с конкретной личностью, лучше сказать лицом. А это сделать легче, если это лицо красивое.
Александр Генис: Ортега-и-Гассет - никто иной - говорил, что голливудский фильм привлекает нас тем, что нам интересно смотреть на лица актеров, а не следить за ходом сюжета.
Борис Парамонов: И это глупо и смешно отрицать по соображениям высокой эстетики, вспоминая непременно Бергмана или, упаси бог, Брессона. В кино самый изысканный эстет может смотреть всякую чушь легкого жанра. Предъявлять высшие критерии к продукту массового производства - это снобизм. Ведь что прежде всего впечатляет - так сам феномен массовости, его грандиозность. Тут можно было бы вспомнить кантовское различение прекрасного и величественного. Грандиозное не может быть пустым или не нужным. А господство массы - это и есть демократия. Нельзя по поводу демократии скорбеть об утрате высоких эстетических критериев. Литературная ассоциация: эта самая массовость, демократия грандиозней Святого Писанья. И поэтому Голливуд столь же важен в культурной истории человечества, как, скажем, Ренессанс. Содержание другое, но культурное влияние сопоставимо. Это тоже делает - сделало - эпоху.
Александр Генис: И всё-таки Борис Михайлович, как насчет опять же Оскара? Не кажется ли вам, что вы удалились от конкретной сегодняшней темы?
Борис Парамонов: Возвращаюсь. Что главное на церемонии Оскара - это демонстрация звезд. Что в сущности опять же демократично. Получается, что звезда - не небесное тело, а человек, как мы. Впрочем, Зощенко сказал бы: как и не мы. И это всё же - культурный стимулятор как предмет подражания. В Европе в середине 19-го века таких стимуляторов было мало, собственно, только два, Наполеон и Байрон. А сейчас их много, если не столько, сколько звезд на небе, то всё же достаточно много. Что и есть демократия в каком-то интересном, собственного говоря эстетическом, повороте.
Александр Генис: Так что же у вас, Б.М., получается: вы начали как бы за упокой, а кончаете за здравие. Что же вам не нравится в церемонии Оскара?
Борис Парамонов: Дело в том, что мне не нравятся актеры. (Со смешком) Как класс. И не нравятся именно в жизни. Актер не может не играть, даже если он не на сцене или не на экране. То есть он играет уже самого себя. А в случае Оскара это уже становится специально организованным зрелищем - Джек Николсон в роли Джека Николсона. И в этом какой-то декаданс ощущается. Общение с актером нужно осуществлять в специально игровом поле, на экране и на сцене, а не в быту, не в реале, как сейчас говорят. Актер в жизни ломается, для этого существует специальный термин: каботинство. Не буду уходить в метафизику этого явления и вспоминать, что в старину отрицали существование у актера души. Об этом уже Розанов написал в книге «Среди художников» - об ужасе, который он испытывал в общении с актерами.
Александр Генис: По этой же причине в средние века отказывали актерам в церковном погребении, хоронили за оградой церкви.
Борис Парамонов: Ну а сейчас актеры, Голливуд - сами церковь, так что прогресс несомненен.
И еще одно. Изменился самый тип современной звезды. В золотую эпоху Голливуда (которой считают середину - конец 30-х годов) кинозвезды обоего пола давали примеры очень стильного визуального образа. Это были леди и джентльмены. Сейчас это девки и парни. Сравнивая Гарри Купера и Керри Гранта с Бредом Питом и Бетти Дэвис с какой-нибудь Джулией Робертс, нельзя не ощущать, так сказать, понижения ставки.
Александр Генис: Когда мы с Вами, Борис Михайлович, начинаем бранить наше упадническое время, я всегда вспоминаю мудрого Музиля, который говорил, что нельзя безнаказанно для себя бранить свое время.
