Александр Генис: Недавно я услышал от одного российского деятеля искусств, что Америка в отместку за политику Путина, отменяет культурные проекты, связанные с русскими авторами. Это, конечно, чепуха, хотя бы потому, что в США просто нет министерства культуры, а значит и запрещать некому. Скорее наоборот: агрессия России в Украине вызывает повышенное внимание к любым русском сюжетам. Увы, война, в том числе и холодная, всегда способствует интересу к противнику. Не зря в этом году, как говорят мои знакомые американские профессора, рекордное число студентов взялись изучать русский язык и нашу культуру.
На фоне такого, я бы сказал, двусмысленного увлечения с большим успехом прошла в Нью-Йорке новая постановка тургеневского “Месяца в деревне”. Этот спектакль поставила режиссер Эрика Шмидт в нью-йоркском театре с превосходной репутацией. Он называется “Классическая сцена” и действительно знаменит классикой, в первую очередь - Шекспиром и Чеховым. Но на этот раз дело дошло и до Тургенева.
Сегодня я пригласил в студию “философа АЧ” Бориса Парамонова, чтобы обсудить с ним постановку и пьесу, добравшуюся до американских зрителей в отличном, и как отмечают критики, очень остроумном переводе Джона Кристофера Джонса.
Прошу Вас, Борис Михайлович.
Борис Парамонов: Я по этому поводу перечитал «Месяц в деревне» и должен сказать, что автор рецензии в Нью-Йорк Таймс Чарльз Ишервуд очень точно недостатки постановки поставил в связь с недостатками самой тургеневской пьесы. Вообще он правильно определил жанр пьесы - меланхолическая комедия. Тургенев безусловный меланхолик, но его комический дар проявлялся именно в пьесах. Самый, пожалуй, яркий пример - «Провинциалка», это даже не комедия, а водевиль. Достоевский извлек оттуда сюжет комической повести «Дядюшкин сон». Из Тургенева вообще чуть ли не все последующие за ним русские писатели черпали, даже у Льва Толстого в «Войне и мире» я обнаружил фразу, заимствованную из тургеневского «Рудина»: светская дама оживляется, как полковая лошадь, услышавшая звук трубы.
Александр Генис: Про Чехова и говорить не стоит: он очень в значительной степени идет от Тургенева, что, кстати, отметил и рецензент НЙТ, а в драматургии своей - как раз от «Месяца в деревне». Меланхолическая комедия - это именно то, что можно и нужно говорить о пьесах Чехова. «Дядя Ваня» и «Вишневый сад» в особенности.
Борис Парамонов: Да, это проблема, методологически поставленная американским литературоведом Гарольдом Блумом. Он назвал ее «страх влияния»: молодой писатель, ориентированный на предшествовавшего классика, посильно с этим классиком борется, старается его опровергнуть. Это явление, параллельное в психологии Эдипову комплексу. Тургенев и Чехов - в русской литературе наиболее выразительный пример такого соперничества. Причем у Чехова эта ситуация не только присутствовала в его писательском подсознании, но и становилась открыто явленным сюжетом его сочинений. Это Тригорин и Треплев в «Чайке».
Александр Генис: Там ситуация даже удвоена: Треплев борется с Тригориным, а Тригорин прямо говорит, что ему ставят в пример Тургенева.
Борис Парамонов: Думаю, что в этой борьбе победил Чехов. Он сумел в собственном творчестве преодолеть недостатки Тургенева. Знаете, А.А., когда я после Чехова обращаюсь к Тургеневу, мне всё время хочется выкинуть у него лишние слова. Он рыхловатым кажется после Чехова.
Это касается и пьесы его «Месяц в деревне». И это, кстати, отметил рецензент НЙТ: сказал, что пьеса умела сокращена в новом переводе Джона Кристофера Джонса. Действительно, пьеса многословна, это ощущаешь даже в чтении - мне не удалось прочесть «Месяц в деревне» в один присест. А с другой стороны, некоторые роли недописаны - роль мужа, важная роль. Как-то в пьесе его не видно, он даже и на сцене появляется реже, чем нужно. Это тоже отметил Ишервуд.
Но зато он, рецензент, кое-чего не понял в пьесе. Он говорит, что неясны фигуры Ракитина и Беляева - тех персонажей пьесы, которыми по очереди увлекается - или готова увлечься - героиня пьесы Наталья Петровна. Они как раз ясны в перспективе тургеневских тем. Вспомним, что «Месяц в деревне» - из ранних вещей Тургенева, написана в 1850 году, то есть еще до его знаменитых романов. И они - Ракитин и Беляев - ясны из этого сопоставления. Первый - тот самый «лишний человек», который станет главным героем Тургенева.
Александр Генис: Сам термин «лишний человек» восходит к одному рассказу Тургенева.
Борис Парамонов: Да, «Записки лишнего человека». А Беляев - бедный студент - это, конечно, бледный еще, но всё-таки предшественник Базарова: разночинец, вступающий в культурное поле.
Александр Генис: Есть одна разница: Базаров и Одинцова в «Отцах и детях» оба не готовы вступить в любовную связь, а Наталья Петровна действительно полюбила Беляева и готова вроде бы ко всему.
Борис Парамонов: Ишервуд пишет, что в нынешней американской постановке это вроде бы предполагается, ибо очень уж страстно эти герои вступают в телесный контакт. Но то, что они действительно рвут страсть в клочки, подразумевает, конечно, неправильное прочтение пьесы. Ведь ее подспудный, но всё же явно ощущаемый комизм как раз в колебаниях главной героини. Она и есть комический персонаж, отнюдь не муж и не меланхолический вздыхатель Ракитин. Эти ее попытки разобраться, кто кого любит, с кем надо бороться, а кого действительно полюбить, ее попытка сплавить потенциальную соперницу, сосватав ее с пожилым тюфяком, ее колебания - отказать ли Беляеву от дома, коли он полюбил, как ей кажется, ее воспитанницу Веру, или всё-таки у нее самой есть шанс - в определенном повороте комичны, почти водевильны. Наталья Петровна, строго говоря, - собака на сене. Несомненный комический потенциал.
Аполлон Григорьев написал о другой пьесе Тургенева «Провинциалка», что в ней есть детали, позволяющие отнести действие к России, но точно так же из нее можно сделать французский водевиль. Так и «Месяц в деревне» французы сделали бы водевилем. Но у Тургенева, русского человека, победила всё-таки меланхолия. Кстати, именно избыточность текста, лишние диалоги и монологи эту меланхоличность и создают. Так что у Тургенева в данном случае и многословие вроде бы работает на замысел.
Александр Генис: А как вы объясните, Б.М., что Тургенев стал первым русским автором, широко переводимом на Западе? И до сих, пор, как видим, не забытым. Ведь в нем нет той экзотики, той форсированной русскости, которая привлекала европейцев в Толстом и особенно в Достоевском?
Борис Парамонов: Я думаю, что как раз эта меланхоличность привлекала. Герои Тургенева - хорошие люди, но у них никогда ничего не получается. И не то что скованы они социально-политическими условиями в России, но у них и в личной жизни ничего не получается, в любви. Как может помешать в любви Николай Первый? Тургеневские герои - образцовый пример того явления, того типа, который позднее Виктор Шкловский назвал “пробниками”. Сюжет русской литературы один из главных, а у Тургенева уж точно основной: герой любит женщину, и она его, но получает женщину некто третий. И Шкловский вспоминает по этому поводу коннозаводскую практику: к породистой кобыле для случки первоначально подпускают не породистого жеребца, ибо она может его поранить, повредить, а простого, который кобылу «горячит». Это и есть так называемый пробник. И вот когда кобыла разгорячится и безоговорочно, так сказать, готова к делу, - тогда выпускают породистого жеребца, кровного. В проекцию на русскую историю: горячили Россию либералы-западники, а овладели ею большевики.
Александр Генис: Это что ж получается - что большевики кровные жеребцы?
Борис Парамонов: Разве в том смысле, что крови много пролили. Породы русской они не улучшили, это уж точно. Катастрофа, происшедшая в России в 20-м , - не геополитическая, а антропологическая: семьдесят лет негативной селекции людей привели к тому, что имели и посейчас имеем.
Но это уже нынешние дела, а восприятие Тургенева на Западе - сюжет века еще девятнадцатого. Думаю, что необычной чертой его, воспринимаемой как русская, была вот эта буддийская как бы природа его творчества, данной им картины русской жизни.
Александр Генис: Именно так, один из первых пропагандистов русских классиков на Западе француз Эжен-Мельхиор Вогюэ в очень популярной в конце 19 века книге “Русский роман” писал о специфическом буддийском мировоззрении нашей литературы. Особенно он хвалил как раз Толстого и Тургенева.
Борис Парамонов: Люди Тургенева как бы неотмирные несколько, что-то выходящее за земные рамки им мерещится. Самое лучшее выражение этой тенденции нашло у Тургенева выражение в эпилоге «Отцов и детей»: старики - родители Базарова на его могиле, и открывается автору - и читателю - перспектива какой-то иной, вечной жизни.
Есть весьма критическая трактовка Тургенева у одного из лучших русских критиков Юлия Айхенвальда. Он писал, что Тургенев неглубок, он не хочет ничем беспокоиться и читателей не беспокоит. То есть вне трагического ощущения и передачи жизни невозможно подлинно глубокое творчество. Так-то оно может и так, но соглашаться с этим не хочется. «Неглубокость» Тургенева - это его поистине европейская культурность. Человек культуры, Тургенев понимает, что сама культура - это некая условность, конвенциональность, не ищите в культуре разгадки загадок бытия. Ибо эти загадки и разгадки - страшные. Не срывайте с природы, с бытия покрывала Изиды. Под культурными покрывалами поистине хаос шевелится. Вот почему между прочим так условны женские образы у Тургенева: или холодные светские львицы, или невинные девушки, норовящие в монастырь.
Александр Генис: Офелия, иди в монастырь, говорит Гамлет, и не Щигровского уезда, как у Тургенева, а настоящий, шекспировский.
Борис Парамонов: Вот-вот. И вспомним знаменитую статью Тургенева о Гамлете и Дон Кихоте: конечно, его личный герой - Гамлет.
Александр Генис: Только прикидывающийся безумцем, а не настоящий безумец, как Дон Кихот.
Борис Парамонов: И поэтому Наталья Петровна «Месяца в деревне» стоит несколько особняком в галереи женских образов Тургенева: она как бы жить хочет в полную меру чувств, а не светских условностей. И как раз некоторый комизм ситуации, которая вокруг нее создается, и есть свидетельство ее полнокровности. Она не идеализированный тип и не условная маска, а живой человек. Хорошая пьеса «Месяц в деревне».
