Александр Генис: Соломон, я предлагаю начать весенний выпуск нашего «Альманаха» с приятной новости — с премьеры Ратманского: «Спящая красавица» в Америке.
Соломон Волков: Это не совсем точно, это не премьера Ратманского, Ратманский представил свою версию классической постановки «Спящей красавицы» Петра Ильича Чайковского в постановке Мариуса Петепа.
Александр Генис: Это сложный вопрос, который мы сейчас обсудим: насколько это Петипа и насколько это Ратманский. Объясните, в чем тут дело.
Соломон Волков: У этой проблемы очень много аспектов. Мы с вами большие поклонники Ратманского. Я, не обинуясь, называю его гением, он, конечно же, на мой взгляд, я всегда подчеркиваю, что я не балетоман, но на мой взгляд человека, который любит музыку и интересуется балетом, он самый значительный современный хореограф, самый значительный создатель танцев. Балет, новый балет, новые спектакли балета в известном смысле переживают кризис. Это не мое наблюдение — это такой дружный голос историков балета, которые говорят о том, что нет каких-то новых ярких имен. Я всегда указываю в ответ на фигуру Ратманского. Практически каждый его балет для меня радостное событие. И этот, конечно, тоже событие.
Ратманский в последнее время увлекся реконструкциями старых балетов — это очень интересное направление. Скажем, он поставил «Светлый ручей» на музыку Шостаковича, с этого балета, кстати, мое знакомство с Ратманским началось. Это был новый балет — это не была реконструкция балета Федора Лопухова, который, как известно, в свое время подвергся сокрушительной критике со стороны газеты «Правда» как балетная фальшь, Но “Светлый ручей” был новым балетом Ратманского, а “Спящая красавица” это все-таки реконструкция.
Александр Генис: Очень своеобразная реконструкция. Да и что значит реконструкция в балете вообще? Критики пишут о том, что Ратманский пользовался материалами отписывающими этот балет, с помощью нотации Степанова. которая позволяет воспроизвести балет. Что такое нотация Степанова, объясните нам?
Соломон Волков: Был такой человек Владимир Степанов, он родился в 1866 году и умер в 1896 году, то есть всего 30 лет прожил, очень короткая жизнь. За это время он многое успел, он был танцовщиком не шибко примечательным, но обладал большим историографическим талантом, археографическим. Его интересовала проблема записи балета. Балет — это самое хрупкое, самое эфемерное искусство, оно исчезает. Сейчас еще можно записать балет на видео.
Хотя должен я вам сказать, что с видеозаписью балета тоже большие проблемы. Я это знаю из разговоров с людьми, которые ставят старые балеты. Сравнительно недавно Михайловский театр привозил в Нью-Йорк реконструкцию «Пламени Парижа» Вайонена. Сохранилось 20 минут балета в фильме, снятом еще в сталинские времена, фрагмент из «Пламени Парижа», все остальное было хореографом современным домыслено. Да и эти 20 минут — это же все снято с одной определенной точки зрения, это чрезвычайно все проблематично.
Тут и встает вопрос: что перед нами, действительно ли это воспроизведение, реконструкция постановки Петипа 1890 года, легендарной постановки, которая практически в своем подлинном оригинальном виде давным-давно исчезла или же это все-таки некий артефакт замечательного балетмейстера Алексея Ратманского?
Александр Генис: То есть реконструкция или стилизация?
Соломон Волков: Вы разводите это по полюсам, но я бы сказал, что само слово «реконструкция» уже подразумевает некоторую стилизацию. Тем более, что сами постановщики спектакля говорят, что это смесь, некое соединение постановки Петипа 1890 года и постановки 1921 года Дягилевым в Лондоне, где художником выступал Лев Бакст. И это уже само по себе говорит о том, что это не подлинная, оригинальная постановка Петипа, поскольку уже дягилевская постановка 1921 года не воспроизводила и не могла воспроизвести постановки Петипа.
Александр Генис: С постановкой Дягилева связан любопытный казус. Дело в том, что эта постановка прогорела,за долги были арестованы костюмы, благодаря чему они сохранились в музеях Австралии и Англии. И сейчас эти костюмы послужили образцом для новых костюмов, во всяком случае, они использовались художниками.
Соломон Волков: То, что и вы говорите, и я говорю, это все-таки указывает на то, что это в итоге некоторое новое произведение Ратманского, так или иначе основанное на этих двух легендарных предыдущих постановках.
Вы упомянули имя Владимира Степанова, да, он придумал систему записи балетных спектаклей, и она так по сегодняшний день остается уникальной в этом смысле. Там странные значки, закорючки, в которых постороннему человеку разобраться невозможно. Ратманский погрузился во все это, он тщательным образом это дело изучил. Большим помощником ему была в этом его жена Татьяна, она ассистент в этом спектакле. У Ратманского есть склонность к такому погружению в старину, в традиции, желание их изучить, вникнуть в них и воспроизвести по-новому на современном этапе. И это всегда оказывается интересным.
Александр Генис: Мне кажется, что в данном случае это особенно ценно. Потому что «Спящая красавица» - квинтэссенция классического балета.
Балет ведь - последний вид искусства, который доносит до нас дух старой Франции, дух искусства рококо. Ну что такое для нас рококо? Буше, Фрагонар, мебель на паучьих ножках, сказки Шарля Перро, те самые, которые послужили основой либретто «Спящей красавицы». Но - это все музейные ценности. А балет нет, балет живой. Если мы хотим посмотреть на настоящее рококо, ведь это же конец XVIII века, это дореволюционная Франция. Помните, как говорили: кто не жил до революции во Франции, тот не жил вовсе. Чтобы увидать эту легкомысленную роскошь, которую мы так любим в архитектуре или в картинах того же самого Фрагонара, мы можем об этом только мечтать. Но балет позволяет перенестись в ту эпоху, потому что это - консервативное, старомодное искусство. Я думаю, что Ратманского увлекает именно такая “машина времени”.
Соломон Волков: Я с вами соглашусь и не соглашусь в то же самое время. Да, это точно привлекает Ратманского и это точно, видимо, питает его фантазию на данном этапе. Но он все время развивается. Ведь что в Раманском замечательно — он все время ищет новое, он все время изменяется.
Александр Генис: Главное для художника: не писать один и тот же роман два раза.
Соломон Волков: Это феноменальная его черта, перед которой можно только преклоняться. Люди, которые обсуждают этот спектакль, они сами себе противоречат. Ратманский изучил все - и записи Степанова, и фотографии старые, и рисунки. Но ведь и мы тоже можем посмотреть на некоторые во всяком случае из этих фотографий и рисунков, и что же мы там видим? Мы там видим совершенно другой тип танцовщиков и танцовщиц, чем тот, что мы имеем на сегодняшний день. Удивление вызывают фотографии танцовщиц: они все низенькие, толстенькие, с коротенькими ножками. Иногда, когда смотришь на эти фотографии, они производят несколько комическое впечатление. Сейчас танцовщицы все более худые, более высокие, более длинноногие. Значит уже невозможно воспроизвести спектакль Петипа.
Александр Генис: Говорят, что если бы мы сейчас увидели на сцене Сару Бернар, то мы бы над ней смеялись. Общая проблема — это не только с искусством связано. Мне рассказывал один винодел, с которым я недавно познакомился, что никто бы из нас не стал пить знаменитые прославленные вина, скажем, XVIII века, потому что на наш вкус они были бы отвратительны. То же самое с духами. Духи, которыми душились французские модницы в XIX веке, казались бы нам отталкивающими. Вернуться в прошлое нельзя, войти в одну и ту же реку нельзя нигде - ни в искусстве, ни в кулинарии, ни в балете.
Соломон Волков: А мы здесь в Нью-Йорке с нетерпением будем ожидать в мае.
Александр Генис: Я думаю, что это будет грандиозный подарок для нью-йоркцев, потому что спектакль потребовал невероятных затрат и усилий. Я несколько цифр приведу. В спектакле занято 160 танцовщиков, для того, чтобы их нарядить, потребовалось 300 костюмов, которые делали специально в Милане, и оттуда присылали.
Соломон Волков: Да, это совместная постановка с «Ла Скала».
Александр Генис: Уже это говорит о том, что этот праздник останется с нами надолго.
Соломон Волков: Будем его ждать, будем наслаждаться этим спектаклем, той потрясающей музыкой — а это вершина балетного творчества Чайковского - созданной для «Спящей красавицей».
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, я хочу с вами обсудить статью, которая недавно появилась в «Нью-Йорк Таймс», это - то , что в Америке называется “профиль”. По-моему, по-русски нет такого слова, но оно бы нам не помешало.
Соломон Волков: Вечные мои по этому поводу стенания, что такой жанр нон-фикшн, как профиль, не освоен.
Александр Генис: Можно сказать “портрет”.
Соломон Волков: Нет, портрет — это не то, именно профиль.
Александр Генис: Это довольно тонкая штука, которая чрезвычайно важную роль играет в американской журналистике. В данном случае в «Нью-Йорк Таймс» напечатали профиль Толстого, праправнука Льва Толстого Владимира Ильича Толстого, который заведовал музеем Ясной поляной. Он был директором, а теперь он советник Путина по культуры.
Соломон Волков: Сохраняя, по-моему, свои функции директора.
Александр Генис: Нет, свои функции директора он передал жене, так или иначе, все - в семье. Статья нейтральная по характеру, но тем не менее, довольно саркастическая. Речь в ней идет о том, что Путин пытается использовать ресурсы русской классики в своих целях. Говоря попросту, с помощью потомка Толстого русские власти пытаются превратить Льва Николаевича Толстого в «Крымнашиста», то есть ему -мервтому! - приписывают взгляды, которые разделяет сегодня Путин. Владимир Толстой рассуждает так: да, Лев Толстой был офицером, он воевал в Крымской войне, поэтому он, несомненно, приветствовал бы захват Крыма.
Таким образом власти как бы включили Толстого в сообщество «крымнаших». Как вам такая тактика приобщения русских классиков к путинской гвардии?
Соломон Волков: Вы знаете, у меня по этому поводу соображения двойственные. Во-первых, я читал высказывания Владимира Толстого о том, как бы отреагировал на современную ситуацию его знаменитый предок. Я скорее склонен с ним согласиться, представляя себе воззрения Льва Николаевича именно в данном вопросе, что очень важно, потому что дальше все выглядит немножко сложнее. В вопросе о Крыме вполне можно предположить, что Лев Николаевич занял бы «крымнашистскую» позицию. Но Льву Николаевичу, как мы помним, принадлежит еще некоторое количество высказываний на некоторое количество тем.
Александр Генис: Лев Николаевич прожил долгую жизнь.
Соломон Волков: В частности, мы должны помнить, что он был предан анафеме Русской православной церковью.
Александр Генис: И в качестве отлученного от церкви никак не может сегодня защищать те православные ценности, которые Владимир Толстой вместе с Путиным проповедуют.
Соломон Волков: И затем одна из любимых цитат Льва Николаевича была относительно того, что патриотизм — это последнее прибежище негодяев. Тоже не очень популярной была бы эта цитата на сегодняшний момент.
Александр Генис: Да и «Хаджи-Мурат» не очень-то имперская книга.
Соломон Волков: Когда я сталкиваюсь с такой грандиозной фигурой, как Лев Николаевич Толстой, то всегда вспоминаю высказывания другой грандиозной личности Уолтера Уитмена о том, что “я великий, я содержу в себе множественност”ь. Великий человек содержит в себе множество, он разногранен, если угодно. В любой момент, особенно учитывая, что человек уже не с нами, пытаются какую-то одну сторону из этой “разногранности” представить как определяющую для данной фигуры.
Александр Генис: Это, конечно, просто-напросто демагогия, назовем вещи своими именами. Я даже немножко знаю Владимира Толстого, он приезжал в Нью-Йорк на конгресс соотечественников. Помните, мы ведь с вами еще недавно были соотечественниками, а не «пятой колонной», поэтому меня тоже пригласили на этот конгресс. Я видел, как Толстой выступает, у него замечательный румянец здоровый, очень приятный, обходительный и обаятельный человек. Я дружу с Ясной поляной, они меня постоянно приглашают выступать, даже недавно просили совета по поводу кулинарной книги, которую они издают, книги Софьи Андреевны Толстой, которая вела свою кулинарную книгу, они теперь готовят по ней еду в буфете этого музея. Так что у нас какие-то контакты есть.
Но главное, конечно, в том, что вместе с нефтью стали ресурсами и русские классики, которых пытаются переделать и приобщить к нынешней власти. Не в первый раз. Мы поним, как из Пушкина стали делать народника в советское время, мы знаем, что Пушкин был декабристом, теперь Пушкин - православный пиит. Это обычное дело - приспособить классику к господствующей идеологии.
Соломон Волков: Но согласитесь, что в Пушкине, как и в Ленине, можно найти все, что угодно.
Александр Генис: В Ленине найти все, что угодно, я не могу, а в Пушкине могу.
Соломон Волков: В Ленине найти можно абсолютно противоположные высказывания по любой из заданных тем. Он менял свое воззрение, уверяю вас, как перчатки.
Александр Генис: Вы извините, но я уже не буду читать Ленина. Я уже прочитал студентом работу “Как нам реорганизовать Рабкрин» и больше к Ленину не вернусь.
Что касается Льва Толстого, то это важная фигура для Америки. Поэтому для американцев странно услышать, что Толстой за Путина,. Сама попытка такая говорит о том, что путинский режим оглядывается на Запад. Ведь из всех русских классиков, более того, из всех русских людей вообще Лев Толстой - самый важный. Есть такая тонкость, для нас, скажем, самый важный — Пушкин, но Пушкин непереводим. Достоевский? Но Достоевский слишком русский — это экзотический писатель. Чехов? Чехов просто свой, он не является иностранцем, он является таким же, как Шекспир, хлебом-маслом театра. Но Толстой - глыба. Буш, не младший , а старший, Буш-отец, сказал, что в 17 лет он прочитал толстую и сложную «Войну и мир», чтобы доказать себе, что у него есть воля.
А помните, когда мы давали нашу премию «Либерти» Джеймсу Биллингтону.
Соломон Волков: Библиотекарю Конгресса.
Александр Генис: Он не просто библиотекарь, а библиотекарь Конгресса.
Соломон Волков: Это такая важная должность, чтобы люди не думали, что он ходит с нарукавниками и раздает книги.
Александр Генис: Но кроме этого он автор совершенно гениальной, на мой взгляд, работы «Икона и топор» лучшей книги о России, которую я знаю. За столом мы его спросили: а что вы читаете, чтобы понять, что происходит в сегодняшней России? Он сказал «Война и мир».
Соломон Волков: Если вы помните, сравнительно недавно Ясная поляна организовала такое замечательное мероприятие, как «Анна Каренина» лайф», здесь в Нью-Йорке некоторое количество людей присоединились к этой акции. По-моему, 700 человек читали по миру «Анну Каренину». Это акция, в которой и мне довелось участвовать, я вспоминаю с громадным удовольствием пребывание в здании Гугла здесь в Нью-Йорке. Этот проект занесен в Книгу рекордов Гиннеса, как самое большое мероприятие лайф на Гугле, когда бы то ни было случившееся. Так что, видите, они делают очень хорошие вещи в Ясной поляне.
Александр Генис: Как вы считаете, смогут они сделать Толстого союзником Путина в глазах мирового сообщества?
Соломон Волков: Я выскажу другое соображение. Вы сказали, что теперь многих людей, принадлежащих к русской культуре, которые живут за рубежом, причисляют к «пятой колонне». «Пятая колонна» - ладно, а вот появилось новое выражение, я не знаю, слышали ли вы - «шестая колонна».
Александр Генис: Нет, я не знаю. Так мы «шестая колонна» или «пятая»?
Соломон Волков: «Шестая колонна» - это замаскировавшиеся, притаившиеся либералы внутри России, которые сейчас еще искусно скрывают свою гнилую сущность, но скоро их настоящие патриоты выведут на чистую воду. Так что ситуация в этом смысле в России развивается не по дням, а по часам. Я вижу, что, к сожалению, людей масштаба и ранга, условно говоря, значимости Владимира Толстого все меньше на руководящих должностях становится. Вы говорите о том, как он интерпретирует своего предка, а я, когда читаю подобные интервью, думаю о том, что уже кто-то сидит и зачисляет такого Владимира Толстого в «шестую колонну».
Александр Генис: Потому что сам себя он считает умеренным.
Соломон Волков: В том-то и дело, он на самом деле человек, с которым можно разговаривать. Но уже на таких людей тычут пальцами субъекты, с которыми разговаривать невозможно, потому что они как бы с другой планеты.
Давайте завершим этот немного грустноватый разговор на более светлой ноте и послушаем музыку из оперы Прокофьева «Война и мир». Это - та книга и та опера, по которой можно и нужно изучать русский характер.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, мы не можем оставить без комментария тот скандал, который произошел с постановкой оперы Вагнера в России.
Соломон Волков: Разгорелась история, которая, между прочим, напрямую связана с нашей темой, которую мы только что обсуили - о «шестой колонне» и о том, кто на сегодняшний момент может вообще говорить от имени русской культуры и что вообще возможно в поле дискурса культурного, который на сегодняшний момент разворачивается в России. Мне, к сожалению, все тревожнее и тревожнее в этом смысле становится, потому что я вижу, как напряженнее и напряженнее становится выяснение отношений на культурном поле.
Выясняют отношение три силы, если мне будет позволено так сформулировать: общество, государство и православная церковь, которая является в России доминирующей. Разберем это на примере того конфликта, который вы упомянули. В Новосибирске поставили оперу «Тангейзер» Вагнера, режиссер придумал, на мой взгляд, не самый лучший ход для свежего прочтения этого произведения. Генрих Тангейзер в его трактовке — это немецкий кинорежиссер, который снял фильм про грот Венеры, в котором повествуется о том, что якобы в этом гроте Венеры свою юность провел Иисус Христос. К этому был выпущен соответствующий театральный плакат, афиша, на которой изображение распятия помещалось между ног обнаженной женщины. И про одно, и про другое я могу так сказать: про плакат, что в любом случае, на мой взгляд, это не есть проявление самого лучшего вкуса. Идея диковатая, потому что вполне можно было бы поставить «Тангейзер» в том плане, в каком он был задуман Вагнером. Я не думаю, что сам Вагнер, например, так шибко бы обрадовался, увидев такой спектакль.
С другой стороны я могу сказать, что, говоря об оперном спектакле, а это можно распространить и на драматический спектакль, как для меня определяется величие «Гамлета», или «Кармен», или «Тоски»? Тем, что можно действие этого произведения перенести в любую другую эру, в любое другое время, сделать героями кого угодно, если это только не бездарно и не отвратительно сделано. Перенесение, временные рамки, их изменение, изменение функций главных героев не мешают, а наоборот высвечивают очень часто какие-то неожиданные стороны шедевра. И в этом их величие: они выдерживают любые адаптации. Поэтому в принципе возражать против такого подхода нельзя, хотя здесь часто переходят границы вкуса просто-напросто. Мне кажется, что ответ на такие нарушения вкуса должен быть очень простой: не ходи на такие спектакли, если тебе о нем рассказали. Тебе это не нравится, не покупай билеты и таким образом не спонсируй из своего кошелька это произведение. Но почему-то на сегодняшний момент все чаще и чаще в современной России такого рода взаимные неудовольствия разрешаются юридическим путем, путем запретов. Вот это, мне кажется, ошибка.
Так и случилось в Новосибирске. Местные иерархи православной церкви подали в суд за оскорбление чувств верующих на режиссера Тимофея Кулябина и директора театра. Суд не принял этих претензий, дело было приостановлено за отсутствием состава преступления, но сейчас это решение суда уже апеллируется. А директора театра уволили.
Все это, мне кажется, заблуждение, потому что с помощью судебных акций такие вещи не нужно и бессмысленно вытеснять. Вытеснять такие вещи можно только с помощью кошелька.
Александр Генис: Соломон, как историк русской культуры, скажите мне: а как в старой России, дореволюционной России решались конфликты подобного рода с участием православной церкви?
Соломон Волков: Это очень интересная и сложная история. Потому что любая институция — это такой физический закон имени Волкова, если вам угодно, любая институтция стремится к расширению своего влияния неминуемым образом. Церковь будет всегда стремиться к тому, чтобы завоевать все большее и большее место в структуре государства. Государство будет в свою очередь стремиться к тому, чтобы расширять свои функции и сферу своего контроля. Бывают ситуации, когда интересы государства и интересы церкви сталкиваются, государство не заинтересовано в том, чтобы предоставить церкви большие права. То же самое с церковью. Бывают ситуации, когда общество не заинтересовано в том, чтобы вмешивались в его личные дела и в то, что общество хочет и может смотреть, ни государство и ни церковь. Это, мне кажется, совершенно естественное право, потому что в том случае, если платит государство, оно имеет право в той или иной степени ограничивать и контролировать заказанный продукт.
Александр Генис: Но у государства нет своих денег - оно тратит мои деньги, которые я плачу как налогоплательщик.
Соломон Волков: Но поскольку оно распределяет, оно имеет право на определенный контроль. Общество, человек имеет тоже право контролировать свои личные расходы именно таким образом, одобряя или не одобряя конкретный спектакль, фильм, картину, выставку и так далее. Церковь в ситуации, в которой она отделена от государства, как это имеет место быть в современной России и в европейских демократических странах, мне кажется, не должна и не может пытаться влиять с помощью юридических каких-то форм на развитие культуры. Это большое заблуждение иерархов современной православной церкви, что таким образом они принимают участие в формировании общества.
Александр Генис: А в XIX веке принимали?
Соломон Волков: Там опять-таки была очень сложная ситуация. На самом деле влияние православной церкви было резко ограничено никем иным, как Петром Первым и с тех пор до самой революции православная церковь в России никогда не оправилась от этого. Она пыталась так или иначе воздействовать на состояние умов общества, но иногда, я вам доложу, самые шокирующие идеи высказывались на заседаниях так называемого религиозно-философского общества в Петербурге, куда могли придти и церковные иерархи, и современные философы типа Розанова. Можете представить, когда Розанов открывал рот, что слышала аудитория.
Александр Генис: Мне очень понравилось замечание нашего коллеги Бориса Парамонова, который сказал, что в романе «Война и мир», о котором мы сегодня столько говорили, мы можем себе легко представить французского аббата в салоне Анны Павловны Шерер, но мы не можем себе представить православного священника в этом салоне. И это говорит о том, какую роль играла церковь в высшем русском обществе.
Соломон Волков: Сейчас я вижу только одно: культурное поле в современной России оказалось чрезвычайно диффузным, границы его не распределены, правила дискурса не определены, кто может первый схватить и кто первый заявит свои права, тот и хозяин. Сейчас именно это и происходит: каждая сторона пытается расширить сферу своего влияния, и это приводит, мне кажется, не к укреплению культурных и духовных настроений в обществе, а наоборот к созданию излишней и ненужной напряженности.
А мы завершим наш разговор, вспомнив музыку Вагнера и подумав о том, одобрил бы Вагнер такую постановку или нет, и мог бы он прибегать к помощи судебных и правительственных инстанций, чтобы запретить такой спектакль.
(Музыка)
