В двух предыдущих передачах вы слушали историю Михаила Берфмана – как он, бывший советский инженер-строитель, стал американским миллионером, одним из почти десятка миллионов американских миллионеров. Начинал на базаре в Ростове, не захотел находить общего языка с бандитами, отправился за океан, там быстро выучил язык, обзавелся домом, машиной, потом все потерял, включая семью, после этого попытал счастья в казино, выиграл приличную сумму, подошли еще кое-какие деньги, купил на них серебра и стал ждать удачи, внимательно вглядываясь в окружающую действительность. Господь дал ему предвидеть теперь уже исторический ипотечный кризис – когда миллионы неплательщиков кредитов стали оставлять свои дома в таком состоянии, что они оказывались дешевле земли под ними. Ожидать своего часа Михаил решил в одном из самых скромных штатов – Западной Вирджинии. Читаю его третье письмо: «Я влюблен в свой штат. Мерилэнд или Пенсильвания, те считают, что здесь живут простецы, а мне они нравятся. Народ действительно простой и, между прочим, хорошо вооруженный. Вот случай. По стране разъезжал серийный убийца, охотился на девочек из эскорта. И долго бы еще ловили его по всей Америке, если бы не занесло его сюда. Первая же девица пристрелила негодяя, стоя к нему спиной, через плечо, не целясь, на сопение. Местность у нас такая - леса, горы, охотничьи навыки с детства. Я штат этот как выбирал. Искал хороший климат, а главное - стабильность экономики и (еще главнее) отношение стоимости жилья к годовой аренде. На Западной Вирджинии все сошлось. Это энергетическое сердце восточного побережья. Небольшое население, программы пособий не слишком щедры. Идеальное место для делания денег (Рокфеллер тоже здесь начинал). Целей у меня было несколько, - продолжает Михаил. - Устроиться на любую работу и жить скромно, дожидаясь своего часа. Изучить местный рынок недвижимости, обычаи и диалект (Нью-Йорк, например, пониманет его с трудом). Паника началась, когда банки прекратили выдавать ипотеки кому попало. Человек с наличным долларом вроде меня становился Человеком с большой буквы. Объект, выставленный за невысокую кризисную цену, уходил за наличные еще дешевле. Выбирал я наиболее сладкие куски. Сто тысяч долларов легко превращались в семьсот. Дальше все просто. Купленные объекты приводились в порядок и сдавались, а тут еще и газовый бум подоспел. К нам едут специалисты со всей страны разрабатывать бездонное газовое месторождение. Можно расширятся и дальше, что и делаю, но с осторожностью», - пишет Михаил Берфман. Мне бы хотелось подчеркнуть легкость, с какой он выбирал регион для жительства. Чисто американский подход. Никакой романтической привязанности к родному пепелищу и отеческим гробам. Американцы чаще всех в мире переезжают с места на место в своей стране. Это называется горизонтальной мобильностью. В Штатах она, по русским меркам, просто невероятная.​

Тем временем жалуются нам на свою жизнь предприниматели из России. Начинают жаловаться… Люди не безымянные, называют себя по всей форме, дают адреса своих предприятий, подробно описывают, что с ними делают бандиты во власти. Картина предельно ясная. Взяточные аппетиты чиновников не упали, а удовлетворять их теми же суммами, что раньше, предприниматели больше не могут. Человек и рад бы дать столько, сколько требуют, да неоткуда взять. Это раздражает, гневит бандита, имеющего служебный кабинет. Думаю, что и пугает. Пример ведь заразителен. Сегодня тебе отказал один, завтра – другой, а послезавтра уже никто ничего не даст – еще, глядишь, и прибьют. Времена, кажется, наступают интересные. Раз человек пишет на Радио Свобода о том, как его грабят и разоряют, и кто грабит, кто разоряет, значит, терпение его лопнуло. Возмущение уже сильнее страха. Он уже готов на многое. Не удивлюсь, если это только начало. Не знаю, какие еще формы примет предпринимательская самозащита, кроме писем на Радио Свобода. На что можно надеяться меньше всего, так это на то, что они станут объединяться для борьбы по всем европейским правилам. Можно посочувствовать и взяточнику – ведь не все он берет себе. Тот, кто над ним, продолжает требовать свою часть. Пишет Виктор Веретенников из Подмосковья: «Сейчас ломают помещение на моем предприятии под предлогом его незаконного возведения. Объект простоял в ансамбле с другими помещениями пятнадцать лет, служил в дневное время столовой, а в вечернее - пивбаром. Предприятие имеет свой пивзавод и торгует пивом, которое в нашем городе признано одним из самых правильных и здоровых напитков. Ломают скоропалительно и с таким видом, будто, если не сломать сотню несчастных метров одноэтажного здания, то не разрешится конфликт с Украиной или на Ближнем Востоке. Мое предприятие находится в промзоне, на участке, освоенном нами почти тридцать лет назад. Занимаемся обработкой вторичных отходов. Знали бы вы, сколько ценных учебников, в упаковках и без них, приходится пускать под нож, обрывая обложки, превращая их в макулатурную марку только потому, что в Москве у родителей собирают деньги на книги, а в других регионах, особенно в сельской местности, дети вообще не имеют книг. А сколько уничтожено за последнее время библиотек! А сколько людей выбито из своих квартир, а их домашние библиотеки оказались на свалке. Ощущение, что гибель не за горами. Заканчиваю писать, потому что дел хватает. С уважением. Виктор Веретенников. Историк по образованию, предприниматель с дореволюционным стажем». Я заменил имя и фамилию этого отважного человека. Он уже готов ко всему, но я все-таки не хочу помогать тем, кто решит навредить ему больше, чем до сих пор. Хорошо высказались вы, Виктор, о своем пиве: правильный и здоровый напиток. Раз вы историк по образованию, то лучше других поймете тот угол зрения, под которым я сейчас смотрю на вашего брата - предпринимателя, на третье сословие, которого в России, как считают строго рассуждающие люди, пока, по существу, нет, а в вашем лице оно все-таки проглядывает. Я вспоминаю писания про ранние буржуазные времена в странах Западной Европы – какое свежее, бодрое и героическое племя шло на смену привилегированным классам, героическое и беспощадное к своим врагам, всевозможным грабителям, будь то королевские слуги или попы. Да, вся надежда – на буржуазию, так было, есть и будет – на деловых людей, на тех, кто занимается накоплением капитала, а не зависти. Несколько человек, кстати, сообщили нам в эти дни, как будто мы не знаем, о случае в Волгоградской области. Фермер застрелил главу района, который замучил его вымогательством. У этого фермера одиннадцать детей, последнему нет двух лет. Можно представить себе, в каком состоянии должен был находиться человек, чтобы забыть об этом, доставая пистолет. Вымогатель, бывший, кстати, маленький милицейский начальник, получил пять выстрелов в упор. Нет ничего более жгучего, чем обида собственника-труженика, труженика-частника. И, по моей философии, нет ничего более праведного, чем его гнев. На суде я выступил бы его защитником, но самосуд, конечно, не одобрил бы.

Пишет Аркадий Шестаев: «Вы даёте, как вам кажется, достойный отлуп тупорылым русакам, которые смеют поучать европейцев, как им относиться к этническому цунами, накрывающему Европу. А что, если ватник, не ездивший дальше выселок, адекватнее воспринимает происходящее в Европе, чем толерантный слюнтяй из Сорбонны? А почему бы и нет? Именно потому, что ватник! Именно потому, что не ездил дальше выселок! Потому и ощущает горькую правду лучше простодушных евро-добряков; потому что сам полуварвар и знает цену абсоютному варварству. Наши люди в глубине души мечтают превратиться из полуварваров в цивилизованных людей, а Россию видеть чистой, добропорядочной европейской страной, но страх потерять полуварварскую идентичность мешает им приблизить мечту. В таком душевном раздрае и пребывают наши человецы из поколения в поколение. Для россиянина Европа является Идеалом. Видеть, как европейцы своими руками гробят наш образец - это для жителя выселок - смысловая, бытийная катастрофа. Вот потому и переживают. Потому и поучают. Это крик отчаяния, увы, скорее всего, безнадёжный. Догмы оказываются сильнее рассудка», - под догмами автор этого письма Аркадий Шестаев имеет в виду то, что называют европейскими ценностями – человечность, если одним словом, человечность, которая не позволяет европейцам захлопнуть двери перед людьми, ищущими убежища от войн и других несчастий. Появление этих людей он уподобляет, как мы слышали, этническому цунами. Это такое преувеличение, что достаточно просто указать на него и прекратить разговор. Но у страха глаза велики, и о нем стоит сказать пару слов. Это странный страх. Шестаев говорит, что русский человек страдает, считая, что Европа, его идеал, гибнет под нашествием иноверцев. В то же время сам он, русский человек, не хочет становиться европейцем, потому что держится за свое полуварварство. Если он не хочет помещать свою душу в Европу, то что ему, казалось бы, эта Европа? Какое ему дело до ее судьбы? Ну, что ему до того, кому она дает приют, какими кровями разбавляет себя, если она ему не нужна? Не нужна-то не нужна, но вместе с тем, оказывается, и нужна, но не какая-нибудь, а без арабской примеси. Русскому человеку, сообщает нам господин Шестаев, хочется мечтать о приобщении к Европе, но к такой, в которой не будет нежелательных ему вкраплений. Мечтать, повторю, совершенно праздно, и в мыслях не имея отказаться от своего полуварварства в ее пользу. Мудрено? Пожалуй. Хотя… не очень. Перед нами расизм, который стесняется назвать себя своим именем. Или просто не знает, что он именно расизм, думает, что эта болезнь выглядит как-то иначе. Обычное дело. А крик расистской души – вполне искренний. Такие крики всегда искренни. Читаю: «Так хотелось увидеть Европу своими глазами - теперь нет того, о чём мечталось. Там орды халявщиков, совершенно чумовых, которые за благодеяния будут только презирать неверных, а не благодарить их. Нет и не будет прежней Европы. Не увидишь. Ужасно, ужасно жаль».

Пишет одинокая женщина предпенсионного возраста. «Да, тяжело с нами - обозленными, недолюбленными, старыми, никому не нужными тетками - все нам не так! Безработица, цены, тарифы - тяжело! А главное - нет перспектив». На вопрос, кому, по ее мнению, с ними тяжело, с этими тетками, она может ответить без запинки: с нами тяжело всем, кому с нами тяжело, а прежде всего – политикам, власти, которую мы достаем своим недовольством, явным или неявным. Но тут есть одна подробность. Это письмо прислано не из России. Тетки в России не досаждают политикам и властям, ни малым, ни большим. Тетки в России не называют себя озлобленными. Они терпят, а то и утешаются - находят поводы. Утешались Крымом, теперь – Сирией, хотя ее им пока не предложено считать «нашей». А это письмо, как вы уже наверняка догадались, из Украины. Страна в опасности. Напрягаются все силы, власти еле держатся на ногах, давление на них страшное, давление со всех сторон, а тетки, да и дядьки, остаются самими собой – им подавай то, что им, по их мнению, причитается по закону, а особенно – по справедливости. Как ни в чем не бывало! Как будто на дворе – обычная, довольно сумбурная, демократическая погода. Вот в этом все дело. Демократическая погода. Они не боятся, что им что-то будет за их не совсем патриотическое поведение… Хорошо у нее сказано: «недолюбленные». Могла бы добавить: «недолюбившие». Или с этого начать… Политика -политикой, войны – войнами, а у недолюбленных и недолюбивших свои горести.

«Владимир, - следующее письмо, - сосед Москвы. Его жизньмало чем отличается от жизни других городов РФ. Что Владимир, что Ярославль, что Тверь, - всё одно, всё - Большая Московия с идиотизмом и деспотизмом ее чиновников, пофигизмом населения. Вот когдаВладимирская областьвернёт себе статус Владимиро-Суздальского княжества, тогда жизнь здесь приобретёт свои специфические черты. Более того, не исключена, хотя и маловероятна, возможность возврата статуса Владимира как первопрестольного града. А пока хорошо бы народ очухался от пропагандистского угара, от имперско-шовинистической одури. Глядишь и рейтинги кремлёвских авантюристов, затеявших кровавую бучу в Украине, пойдут вниз. А там и до всеобщих проклятий в адрес недавних кумиров, "спасителей" Отечества и "Русского Мира" недалеко. Как было с последним царём Николашкой в четырнадцатом году. Сначала его чествовали на Дворцовой площади, благословляя на войну с кайзеровской Германией, не жалея ни ладана, ни лужёных глоток православных певчих, а потом (всего через три года) - расстрел в Ипатьевке. Дураки постоянно наступают на одни и те же грабли, получая по лбу. Возможно, для кого-то эти удары приятны. Садо-мазохистов у нас в России как нерезаных собак. Эпоха, видать, такая - собачья. Фёдор из Владимира».

Спасибо за письмо, Федор. Пропаганда была и остается, преступная пропаганда, за такую надо судить, и судить будут, но, как я понимаю, никто против своей воли от нее не угорал. Обкуривались-то сознательно! Захотелось кайфа – и уселись перед зомбоящиком. Не захотелось бы – не уселись бы. Ошибкой все происходящее не будет считать никто, ни население, ни вожди. Обычное правительство, оно да, может осознать свою ошибку, сделать и выводы – отступить, даже совершить крутой поворот. Как Ленин, между прочим. Он с ядром своей партии, с этой, по его словам, тончайшей прослойкой профессиональных революционеров, не был уголовником, хоть их и называли бандитами. Они были хуже бандитов, да, но бандитами не были. Ленину хватило трех лет, чтобы осознать свою главную ошибку. Он понял, что без рынка, без частной собственности, без денег жизнь невозможна. Понял и отказался от знамени, под которым брал власть. Можно ли себе представить, чтобы Путин сказал: мы ошиблись в главном – мы ошиблись, когда решили похерить зачатки демократии, чтобы вернуть Россию к власти над половиной мира? Никакая шайка не способна признать свои ошибки. Она может только сказать, что ей не повезло, и наброситься на пахана от огорчения. И путинское большинство не признает, что ошиблось. Следующее поколение – может быть. Но нынешнее – нет, так и доживет, разговаривая разговоры о том, что им не повезло, что пиндосы не дали как следует покайфовать.

То был Владимир, а теперь – Уфа. Читаю: «Уфа за последние двадцать пять лет как исторический объект полностью уничтожена, лишилась своего духа, осталось только название. Поскольку Башкирия - национальный регион недораспавшейся империи, то у нас всё ещё хитрее, чем в остальной РФ. Собеседник в течение пятиминутного разговора может сказать: "У них, в России" и "Наша прекрасная родина - Россия, окружённая коварными врагами". Как и везде, происходит погружение в азиатчину. В девяностые годы все с удовольствием пытались становиться европейцами. Народ начинал переходить улицу только на зебре, только на зелёный, водители пропускали пешеходов. Сейчас, за последний год, заметным делается отступление от европеизма. Водителями автобусов стали работать, в основном, гастарбайтеры, по большей части узбеки. Они по-азиатски бессовестно бибикают, наши шофера пошли у них на поводу, затем подтянулись частники, и всякий, кто за рулём, по любому поводу выражает свои эмоции бибиканьем. Уфимская улица стала звучать так, как (судя по картинке в ТВ), звучит Бомбей или Дакар. Это произошло буквально за год! Наш народ очень нестоек, слаб, легко поддаётся культурному давлению с Востока. Теперь люди всё чаще стали переть на красный. Водилы стали трогаться, не дожидаясь зелёного. Остаётся три секунды красного, и все уже покатили. Я жду зелёного. Сзади начинается ор и гудёж. Правда, пока что никто битой не махал. Жильцы усвоили привычку азиатских переселенцев - вслед за ними тоже теперь выставляют мешки с мусором за дверь, в подъезд, на лестницу. Но у нас всё-таки наши, советские мусульмане, узбеки и таджики. Они работать приехали».

Когда я читаю такие письма, то невольно завидую людям доброй старой марксистской школы – тем безмятежным людям (среди них был и я, тогда безгрешный), для которых национальных вопросов не существовало, только социальные, - людей, которые на всякое национальное явление смотрели первым делом с социальной точки зрения. Что это значит: с социальной точки зрения? Это значит, что видишь перед собою, в первую очередь, не русского, башкира, узбека или сирийца с их обычаями, привычками, верованиями, а бедных или богатых, нищих или середняков, малограмотных или образованных, безработных или работающих, выросших в спокойное время или во время перемен.

Некоторые наши слушатели пребывают в большом унынии при виде того, как думцы и попы в России ополчаются на тех, кто, по их мнению, подрывает духовные скрепы, оскорбляет чувства верующих. Кому-то, глядя на эти хлопоты, хочется плакать и рыдать, кому-то – смеяться, а один слушатель «Свободы» в назидание тем и другим, вспоминает историю почти двухсотлетней давности. Были такие деятели: шеф жандармов Бенкендорф, митрополит Филарет (Дроздов) и камер-юнкер Пушкин. Камер-юнкер сочинил роман в стихах под названием «Евгений Онегин». В этом романе представлен внешний вид Москвы.

Дворцы, сады, монастыри,

Бухарцы, сани, огороды,

Купцы, лачужки, мужики,

Бульвары, башни, казаки,

Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротах

И стаи галок на крестах.

Последняя строка не понравилась митрополиту. «Здесь Филарет нашел оскорбление святыни, - пишет в своем дневнике знаменитый Никитенко, - Цензор, которого призывали к ответу по этому поводу, сказал, что галки, сколько ему известно, действительно, садятся на крестах московских церквей, но что, по его мнению, виноват здесь всего более московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и цензор. Бенкендорф отвечал учтиво Филарету, что это дело не стоит того, чтобы в него вмешивалась такая почтенная духовная особа». Это пишет Никитенко. Судя по всему, он вместе с Бенкендорфом и рядовым, но не робкого десятка, цензором считали Филарета дураком в рясе. Наш слушатель, однако, с этим не согласен. Он пишет: «У Пушкина очень часто фразы переполнены смыслом. Недаром он часами работал над каждой фразой. И Филарет совсем не напрасно обиделся на фразу из "Онегина" про "галок на крестах".Вероятно, неглупый был человек. "Львы на воротах" - это Английский Клуб в Москве, а "стаи галок на крестах" - это все остальное», - читаю в письме. Умный ли, дурак ли, но прежде всего – надзиратель от православия, вертухай на самой высокой вышке из тех, что окружали Россию. И ничего не изменилось, говорим мы в таких случаях.

«Уважаемый господин Стреляный! – пишет Ян Белорус. - С началом русской агрессии на Украину меня поразила ваша "политкорректность" к врагу Украины и украинцев. Российская пропаганда обзывает украинцев, и вас в том числе, последними словами, а с вашей стороны молчок. Пора давать отпор дикарям. Их главный пропагандистский инструмент вы называете "зомбоящиком", а я хочу заметить, что большинство в России просто-напросто не понимает этого слова и считает его безобидным. А вот слово "дебил" знают и правильно понимают поголовно все, и замена непонятного "зомбоящика" на "дебилизатор" может многих отрезвить. Кто ж захочет стать дебилом? Так же, как "рашизм" и "рашисты", это слово станет достойным ответом на "фашистов" об украинцах. Кто захочет стать "рашистом", если им толково объяснить, что это слово означает? Что вы скажете на такое мое предложение? Только не говорите о высоких материях и политкорректности. Идет война, кремлевская шпана весь мир поставила на уши, не до церемоний сегодня. С уважением Ян Белорус».

Хорошо, Ян, попробую заменить «зомбоящик» «дебилизатором», но еще подумаю… Войны, даже семейные, не обходятся без такого смертоносного оружия, как дразнилки, клички, кликухи, ярлыки, прозвища, обидные эвфемизмы и дескрипции, простите за иностранные слова – это я специально для тех, кто давно не обращался к словарям. А может быть, откажусь от обоих слов: и от «зомбоящика», и от «дебилизатора», а буду говорить, например, просто: «кремлевский экран». Это может быть крепче «дебилизатора», если учесть, что слово «кремлевский» – давно, если и не вполне ругательное, то неодобрительное. А «рашистами» ваших соотечественников называть все-таки не буду. Интересное, конечно, слово, от английского «Раша» – Россия, означает оно просто «россияне» или «русские», но содержит в себе осуждающую отсылку к фашизму. Согласен с вами, что слово значит очень много, иногда – все, оно действительно может и пьянить, и отрезвлять. Повторю, однако, свое подозрение: большинство, сидящее перед кремлевским экраном, опьяняется сознательно. Оно хочет, чтобы ему лгали, затуманивали ему мозги, отвлекали от будней. В этом, между прочим, важное отличие этого большинства от советского. Советское не спешило дуреть перед телевизором. Оно было настоящей жертвой кремлевской пропаганды, невольной жертвой, а потом истязатель и жертва нашли друг друга, у них все пошло по согласию, и сколько еще будет длиться это согласие, я не знаю, и не верю тем, кто говорит, что знает.