Что могло стать причиной резкого роста просьб о предоставлении убежища в США от российских граждан? Открываются ли более широко двери Америки перед беженцами из России? Как живется в США недавним беженцам из России? Что они думают об отнятой у них России?

Об этом мы говорим с Борисом Кузнецовым, адвокатом, получившим убежище в США несколько лет назад, Владиславом Бурлуцким, покинувшим Россию вскоре после разгона демонстраций на Болотной площади, Антоном Малявским, пытающимся получить убежище в США, Ларисой Тенберг, филадельфийским адвокатом и Ларри Полтавцевым, главой американской правозащитной организации Spectrum Human Rights, защищающей права сексуальных меньшинств.

Согласно официальным американским данным, число просьб о предоставлении убежища от российских граждан в 2015 году достигло рекордного за последние двадцать лет уровня: почти полторы тысячи человек заявили о том, что они стали жертвой преследования в России и их жизни и здоровью угрожает опасность. Это небольшая цифра в сравнении с количеством россиян, запросивших убежище в европейских странах в прошлом году, но она в два раза увеличилась в сравнении с прошлым годом, причем, как предполагают адвокаты и правозащитники, реальное число людей, которые бы хотели получить убежище в США, гораздо выше, причем нынешняя ситуация в России дает многим из них основания для получения убежища. В последний год-два очень заметной среди беженцев из России группой стали представители сексуальных меньшинств, к которым, по словам адвокатов, американская иммиграционная служба относится с особым вниманием. Но, как выясняется, среди претендентов на убежище есть и, что называется, неожиданные категории российских граждан, например, представители правоохранительных органов.

О том, почему они покинули Россию и как их встретила Америка, рассказывают трое россиян. Адвокат Борис Кузнецов бежал из России около восьми лет назад.

​– В 2002 году я взял защиту нескольких семей экипажа подводной лодки "Курск", погибшего в 2000 году, – говорит Борис Кузнецов. – После того как я написал ходатайство, считая, что незаконно прекращено уголовное дело, что виновные ушли от ответственности, началось у меня в России преследование. Сначала оно носило достаточно мягкий характер, а в 2005 году у меня вышла книжка, которая называется "Она утонула. Правда, которую скрывает Генпрокурор Устинов". После этой книги на меня началось давление. Надо сказать, что примерно в то же самое время у меня были такие дела, как дело Сутягина, я представлял интересы Анны Политковской.

– Борис, но что заставило вас, насколько я понимаю, действительно бежать из России? Ведь российские адвокаты продолжают защищать клиентов, обвиняемых и по громким политическим делам?

– Этот повод – дело Чахмахчана, где ФСБ незаконно прослушивало его, а он сенатор, по конституции он обладает неприкосновенностью. В 2006 году я направил жалобу в Конституционный суд, приобщил к ней справку ФСБ, которая имеет гриф "секретно". Эта справка доказывала, что прослушивали именно Чахмахчана. Для меня это был чисто юридический, чисто правовой шаг. На меня возбудили уголовное дело за разглашение государственной тайны.

– То есть за то, что вы представили Конституционному суду доказательства нарушения российской Конституции, вам грозило наказание. Какое?

– Во-первых, задержание и арест немедленный.

– А если бы выяснилось, что вы действительно разгласили секреты?

– Там срок до четырех лет. Но я думаю, что я бы не дожил до конца этого срока.

– Влад Бурлуцкий, почему вы покинули Россию?

– Я какое-то время работал в Соединенных Штатах, преподавал в университете. В 2011 году я вернулся в Россию, в Москву, как раз мое возвращение совпало с началом этих всех событий, как называли, "снежная революция", – говорит Владислав Бурлуцкий. – Я начал активно заниматься организацией различных акций, которые проходили в рамках этих событий, тогда я был членом "Партии 5 декабря". Я занимался акцией 6 мая, но не той, которая была на Болотной площади, а еще альтернативная акция должна была пройти в центре Москвы в районе Манежной площади. Плюс с февраля 2012 года я начал принимать участие активное в кампании по поддержке "акта Магнитского". Собственно, эта деятельность послужила причиной различных угроз, до угрозы убийства. В 2013 году это уже была открытая слежка фактически, и они начали угрожать членам моей семьи, все это вместе послужило последней каплей, я принял решение покинуть Россию.

– Антон Малявский, ваша история, насколько мне известно, несколько иная?

– Да, она немножко другая, – говорит Антон Малявский. – В моем случае не было конкретных угроз личных преследований, тем не менее, я принял решение покинуть Россию. Дело в том, что я считаю себя человеком с обостренным чувством свободы и все последние годы мое пространство свободы неуклонно сокращалось. После Крыма стало очевидно, что Россия возвращается обратно в советские времена, точнее, в этакий симбиоз советского застоя и имперского реваншизма. Оказалось, что многие люди вокруг меня все это так или иначе поддерживают. Я бы сказал даже, что в нынешней России меня больше пугает не власть, а больше пугает народ. С властью давно все было понятно, но, к сожалению, сограждане превзошли мои самые смелые ожидания. Самое тревожное для меня заключается в следующем: я далеко не уверен, что, если завтра, представим такое, Россия проснется без Путина, она легко стряхнет с себя ошметки диктатуры и заживет свободной счастливой жизнью. Так что я не вижу возможностей позитивного сценария для России. И еще один мотив, который послужил причиной для моего отъезда, это стала ситуация с правами ЛГБТ в моей стране, а я гей, привык скрывать свою сексуальность в России, в профессиональной среде, в политической среде, я никогда не афишировал, поэтому почти не испытал на себе все прелести российской гомофобии и нетерпимости. Но мой партнер дагестанец, у него все гораздо серьезнее, его риски житья в России были несравненно больше моих. Закон так называемый о запрете гей-пропаганды, о котором все знают, эта навязанная истерия по ТВ по поводу геев, очевидность того, что не то что ребенка воспитывать, но и жить открытой жизнью мы не сможем, все это заставило нас сделать выбор в пользу отъезда. Окончательно мы приняли решение уехать в марте после убийства Бориса Немцова, с которым я был лично знаком. С того времени мы стали считать недели и дни до отъезда.

– Борис Кузнецов, почему вы решили бежать именно в США? Европа, казалось бы, поближе. Судя по статистике, многие россияне в недавнем прошлом предпочитали именно Европу в качестве убежища?

​– Я бежал от кагэбэшной наружки в России. Я ночь переночевал в Киеве и улетел в Германию. На пятый день своего пребывания в Германии, у меня там тоже знакомые есть, я обнаружил за собой наружку. Я выехал во Францию к дочери. Опасность в Европе, с моей точки зрения, была значительно больше, чем в Америке. Я тоже в Америке работал, у меня 7 лет была рабочая виза, поэтому я предпочел по двум соображениям все-таки переехать в Штаты.

– Насколько я знаю, российские власти вас до сих пор не оставляют в покое, даже в вашем далеком от России Нью-Джерси?

– Да, дело в том, что я нахожусь в международном розыске. Правда, Интерпол отказался меня разыскивать, потому что статья 3 устава Интерпола говорит о том, что по политическим делам они не осуществляют розыск и задержание, а если одна из стран, которая входит в Интерпол, предоставила политическое убежище, а в Америке я получил политическое убежище, то в этом случае Интерпол разыскивать не может. Кроме того, я на протяжении всего этого времени не скрывался, я регулярно сообщал следователям, прокурорам, где я нахожусь. И сравнительно недавно я получил в ответ на свое ходатайство от следователя такого содержания: мы не можем прекратить ваш розыск, потому что неизвестно, где вы находитесь. Это письмо я получил на свой домашний адрес.

– Гоголевщина.

– Полная.

– Вы не опасаетесь, что у дверей вашего нью-джерсийского особняка или квартиры появятся российские агенты?

– Нет. Дело в том, что они панически боятся ФБР, особенно после сравнительно недавних событий, когда выдворили и обменяли в том числе и на Сутягина десяток российских агентов. В Америке у них нет возможности действовать свободно, в отличие, допустим, от той же Украины или от Европы.

– Влад, было ли вам сложно доказать американским иммиграционным властям факт преследования, угрозы вашей жизни в России для того, чтобы получить убежище?

– Нужно было показать какую-то реальную угрозу и не просто показать, а подтвердить какими-то определенными доказательствами, – говорит Влад Бурлуцкий. – Мне в этом плане немного повезло, потому что мне был предоставлен хороший очень адвокат, профессиональный через организацию "Хьюман Райтс Ферст". Меня направили в эту организацию, провели несколько интервью со мной и приняли решение помочь, через эту организацию был предоставлен адвокат из очень известной адвокатской фирмы, который очень профессионально работал. Благодаря этой профессиональной работе сделал очень хороший кейс, я в итоге получил политическое убежище.

– Во время прохождения этого процесса, встреч и собеседований с иммиграционными служащими было ли у вас ощущение, что к вам относятся, скажем так, сочувственно, поскольку вы из России?

– Конкретно по тому сотруднику, который проводил со мной собеседование, я не могу ничего сказать ужасного или плохого, он вел себя нейтрально, практически не показывал никаких эмоций. Но я наслышан разных других историй о том, что есть какая-то предвзятость, очень тщательно проверяют именно дела и заявления от российских граждан, определенная предвзятость была, но это было год назад, полтора года назад. После этих всех событий, я думаю ситуация немножко другая.

– Антон Малявский, вы сейчас пытаетесь получить убежище в США. Насколько сложен этот процесс?

– Я начну с того, что как раз, принимая решение, куда ехать, мы с моим партнером выбрали США, а не Европу именно потому, что знали о том, что в последние годы США проводит лояльную политику по отношению к ЛГБТ-беженцам, и для нас это было немаловажно. Мы как раз согласились, нам тоже порекомендовали, когда мы сюда приехали, обратиться в "Хьюман Райтс Ферст", мы подали заявку на юридическую помощь. Через три месяца нас пригласили на интервью, у нас состоялось недавно три таких интервью, одно очное, два заочных по телефону, долгие, по несколько часов. Я хочу сказать, что очень дружелюбное отношение было с их стороны. Как раз сейчас мы находимся в ожидании решения, они должны дать ответ, если они берут наше дело, то тогда, я надеюсь, произойдет то, о чем рассказывал Влад, то есть мы получим адвоката и будем готовиться к подаче заявления на убежище.

– Изменили ли события последних двух лет в России отношение американской иммиграционной службы к соискателям убежища из России? Лариса Тенберг, столкнулись ли вы в своей адвокатской практике с притоком беженцев из России?

​– Я работаю иммиграционным адвокатом уже 17 лет, за последние 17 лет работы в этой области я не видела еще такого количества людей из России, просящих убежища в США, – говорит Лариса Тенберг. – Люди из совершенно разных сфер и слоев общества приходят к нам и просят помощи, чтобы остаться здесь.

– Какая их основная мотивировка?

– Вы знаете, у меня особенно за последний год появилось много клиентов, которые просят убежища из-за того, что они не русской национальности и из-за этого подвергались преследованиям. А если человек не русский, еще высказывается против политики Путина, то тогда такому человеку серьезно грозит опасность в России. Просто, чтобы дать вам пример: у меня есть клиент, он украинской национальности, который имел неосторожность высказаться против войны в Украине, из-за этого подвергся преследованиям со стороны общества, полиции, дискриминации на работе. Но это не единственная категория, так же за последний год появилась группа журналистов, которые пострадали за то, что они открыто высказывались против Путина, такого рода кейсы у нас достаточно успешно проходят.

– Журналисты из центра России, провинциальные журналисты?

​– И из центра, и из провинции тоже. Но даже из центра России, из достаточно известных газет. Все больше и больше просят убежища люди, относящиеся к сексуальным меньшинствам. Недавно у меня было очень интересное дело, где человек не был геем, пострадал, потому что он поставил спектакль в школьном театре, администрация школы решила, что в спектакле промелькнула мысль, связанная с гомосексуализмом. Администрация школы вызвала полицию, человек ни за что просидел три дня в заключении – это было в Казани. То, что было замечено за последний год, – это что даже полицейские из России стали бежать.

– А они бегут под каким предлогом, что им там угрожает?

– Те полицейские, которые ко мне обращались, они не хотели работать в такой коррумпированной схеме. Они мне рассказывали, что их вышестоящие органы заставляли или давать взятки, или некоторых заставляли выбивать ложные свидетельские показания из заключенных. Если они этого не делали, то их пугали не только тем, что их уволят с работы, а также пугали тем, что если они будут разглашать то, что происходит внутри этой системы, то их жизни будет грозить опасность.

– Ларри Полтавцев, каков ваш опыт как одного из руководителей правозащитной организации, с какими делами вы сталкиваетесь в последнее время?

– В последнее время действительно поток беженцев существенно увеличился, – говорит Ларри Полтавцев. – Огромное количество обращений с оккупированных территорий. Бегут люди из Крыма, бегут люди из Донбасса. Мы сейчас помогаем одной женщине, она не относится к сексуальным меньшинствам, но она уехала из Донбасса, потому что ее преследуют, и преследуют потому, что один из ее родителей еврейской национальности, а другой украинец, она просто не может больше находиться в Донецке. Ей удалось приехать в Соединенные Штаты, и она сейчас получает убежище.

– Лариса, вы говорите об увеличившемся количестве беженцев из России. Изменяется ли отношение, с вашей точки зрения, судя по вашему опыту, к этой категории людей со стороны американских иммиграционных служб? Легко ли им сегодня, иными словами, получить право на убежище в Америке?

– Все, конечно, зависит от самого дела человека и как оно подготовлено. Но практика показывает, что иммиграционные клерки, которые рассматривают дела, очень многие знакомы с происходящим в России, с нарушением прав человека, но и мы тоже помогаем им и даем информацию для наших клиентов, чтобы они были в курсе, что происходит. Из-за общей ситуации в России, из-за того, что мы слышим и знаем, что происходит, из официальных репортажей миграционные служащие знают об этом. Поэтому по результатам я вижу, что пока что все очень успешно.

– В вашей практике часто вы сталкиваетесь с отказами предоставления убежища?

– Слава богу, не часто сталкиваемся с отказами. Отказы приходят тогда, когда клерк иммиграционный, который рассматривает дело, не верит человеку. В принципе, дело можно выиграть, даже если нет документации большой особо, поддерживающей дело, это все можно все равно описать и преподнести клерку так, чтобы он понял, что происходит. Но если иммиграционный клерк не верит человеку, человек отвечает невпопад на интервью, тогда этот человек может не пройти.

– Ларри Полтавцев, из уст нашего собеседника адвоката Ларисы Тенберг мы слышим о том, что в американских иммиграционных структурах утвердился взгляд на Россию, как на страну, граждане которой нередко заслуживают право на убежище. Это ухудшение ситуации с защитой прав россиян подтверждается выводами американских правозащитных организаций?

– Скажем так, если ухудшение по всем пунктам отметили ведущие американские правозащитные организации, если вы видели отчет "Фридом Хаус", они совсем недавно причислили Россию к стране, в которой интернет больше не является свободным, еще в прошлом году он числился частично свободным, точно так же как они весьма скептически высказались в отношении цензуры вообще, свободы слова, свободы самовыражения. В этом же ключе был написан отчет "Хьюман Райтс Уотч", то же самое сообщает "Эмнести Интернешнл", что нет прав человека в целом, все они отмечают ухудшение прав людей нетрадиционной сексуальной ориентации.

– Ларри, известно ли, какую приблизительно часть соискателей убежища в США составляют россияне?

– Официальной статистики иммиграционная служба США не выдает по группам беженцев, например, по национальному признаку, по политическим преследованиям, по сексуальным преследованиям, такой статистики нет, поэтому сравнить практически невозможно. Организации правозащитные обычно работают с какими-то конкретными регионами. Поэтому мне трудно сказать. Возникает ощущение даже на тех встречах, где встречаются беженцы, что уже начиная с прошлого года количество беженцев, приезжающих из России и стран бывшего СССР, существенно стало превосходить количество беженцев, приезжающих из Африки.

– Господа, вы все покинули Россию, решили обосноваться в США. Кем вы себя сегодня ощущаете? Борис Кузнецов, вы уехали из Москвы 8 лет назад, вы ощущаете себя уже состоявшимся эмигрантом без надежды на возвращение, ощущаете вы себя временным переселенцем или борцом, как Герцен, например?

– Дело в том, что реальных надежд, пока Путин находится у власти, у меня нет. Я думаю, что если Путин исчезнет, во главе государства встанет кто-то из его окружения, то, с моей точки зрения, ситуация может поменяться в лучшую сторону. Но возвращаться сейчас даже тогда, когда у меня истекли все сроки давности, когда я практически подпадаю под две амнистии, я все равно не буду, потому что найдут какой-нибудь новый повод для того, чтобы меня запрятать в Лефортово.

– Влад, вы сравнительно свежий беженец, в какой стране вы видите свое будущее, надеетесь вернуться в Россию?

– Я не питаю особых иллюзий, как и Борис, по поводу каких-то кардинальных изменений существующего положения вещей в России. Но тем не менее, я продолжаю здесь заниматься деятельностью по поддержке тех немногих, которые остаются в России, я имею в виду демократическую оппозицию, участвую в проекте по поддержке здесь.

– Верите вы в то, что эта ваша работа может принести какие-то плоды? В принципе, информация, приходящая из России, довольно пессимистичная, я бы сказал.

– Я руководствуюсь следующим принципом: стремление к невозможному – единственный способ его достичь. Мы продолжаем, исходя из существующей ситуации, делать то, что представляется возможным, по крайней мере то, что может помочь тем, кто остается в России. Мы занимаемся именно этим. Параллельно я пытаюсь обосноваться, встроиться в американское общество.

– Пока еще в жизнь американскую вы, так сказать, не вошли?

– Одной ногой я вошел, вторая еще в воздухе.

– Хочется эту вторую ногу занесенную опустить в Америке или хочется ее оставить все-таки в России?

– Так как мы не питаем особых иллюзий, я думаю, что это не на год, не на два и не на три, у меня здесь семья, которую нужно кормить, конечно, нужно думать об этом прежде всего.

– Антон, ощущаете вы себя сегодня классическим изгнанником или это другое ощущение?

​– Прежде всего, я бы сказал, мне не близки эти понятия – изгнание, чужбина, мне кажется, они больше из века XIX, а не из XXI. Конечно, я скучаю по своей семье, друзьям, близким, но какой-то ностальгии по стране и даже по Москве, городу, где я родился и вырос, у меня нет. Мне 38 лет, все-таки не мальчик, я вырос в атмосфере горбачевской перестройки, свободных 90-х, хорошо помню, как все это начиналось, как в России появилась свобода, было очень интересно, по-своему очень насыщенное революционное время. Сегодня особенно остро понимаю, что оно действительно было уникальным. И одновременно понимаю, что ничего подобного уже на моем веку не повторится.

– Антон, тем не менее, вы, как мне показалось, испытываете какую-то грусть по поводу того, что у вас отнята страна?

​– Наверное, поэтому меня не тянет на родину, потому что моя родина поменялась до неузнаваемости, я во многом ее не узнаю. Она предсказуема сегодня, она провинциальна, если так можно сказать, пытается забиться в дальний угол цивилизации.

– Борис, у вас есть ощущение, что у вас отнята страна?

– Есть. Я адаптироваться в американское общество уже не смогу, потому что я приехал в достаточно пожилом, мягко выражаясь, возрасте, настоящего языка у меня нет. Я остаюсь гражданином своей страны, я болею за то, что там происходит. Я слежу за тем, что там происходит. По мере сил я стараюсь помогать людям, тем, которые попали в такую же ситуацию.

– Беженцы из Советского Союза уезжали из страны, как они считали, навсегда. Как вам видится, вы уехали навсегда?

– У меня есть глубокое убеждение, что вот этот зигзаг, который происходит, он более кратковременный, нежели то, что происходило на протяжении 70 лет советской власти.

– Влад Бурлуцкий, отняли у вас страну, надеетесь вы ее вернуть?

– Вряд ли кто-то из нас может сделать точный прогноз. Для меня не то что она отнята, она сошла с ума просто, страна сошла с ума, люди сошли с ума.

– Это излечимая болезнь?

– Ничего вечного нет, все когда-нибудь кончается, все проходит. Я больше склоняюсь к точке зрения Бориса, что это не будет занимать десятки лет, как это было в ХХ веке.